"Маркс хотел решительно подчинить вещи человеку, свободно распоряжающемуся самим собой." - что есть наивное представление (бесполого Тела). Вещь первична и равна абсолютному Тела индивида, и значит устраняя влияние вещи на человека мы устраняем самого человека. И из-за вещи люди на убийство идут. "с этой точки зрения освобожденный посредством деятельности человек, решительно и полностью отождествив себя с вещью, как бы оставляет ее позади себя: она больше не сможет его порабощать." - идеализм, как "порабощать" если всё в едином Тела, зависимом и от абсолютного Тела, и от бесполого, инструментального. Только шизоидное Тела может так расщеплять вещь в абстрактном мышлении связывая с человеческим. Идея истребления богатств у Батая надуманная тема, истребляется абсолютное Тела в совместности своей.

Сходство между Реформацией и марксизмом
Рассматривая деятельность творцов Реформации и ее последствия, приходится сделать парадоксальный вывод: "она положила конец относительной стабильности и равновесию мира, где человек был меньше удален от самого себя, чем мы сейчас". В самом деле, каждого из нас легко было бы озадачить, предложив найти такой образ человечества, который не искажал бы его, - обходя стороной все эти пустыри, окраины, заводы, вид которых выражает собой природу индустриальных обществ, и направляясь в какой-нибудь мертвый город с устремленными ввысь готическими колокольнями. Мы не можем отрицать, что современное человечество потеряло секрет, хранившийся до нынешних времен и дававший ему образ, в котором оно могло узнавать принадлежащее ему великолепие. Вне сомнения, "творения" Средневековья в определенном смысле были лишь вещами: они могли по праву показаться жалкими тем, кто представлял себе за ними, в его недоступной чистоте, иное богатство, принадлежащее Богу. Тем не менее средневековый образ общества обладает сегодня силой воскрешать в нашей памяти "утраченную сокровенность".
Церковь, возможно, является вещью: она мало отличается от риги, бесспорно являющейся таковой. Вещь - это то, что мы знаем извне, что нам дано как физическая реальность (почти как предмет удобства, которым можно неограниченно распоряжаться). Мы не можем постичь вещь, и она имеет смысл только через свои материальные качества, приспособленные или нет для какой-то пользы, понимаемой в производительном смысле слова. Но церковь выражает сокровенное чувство и обращается к сокровенному чувству. Она, может быть, является вещью как здание, но та вещь, какой по-настоящему является рига, предназначена для сбора урожая; она сводится к физическим качествам, которыми ее наделили, соизмерив затраты и предполагаемую выгоду и подчинив ее данному использованию. Напротив того, сокровенность, выражаемая церковью, соответствует напрасному истреблению труда; назначение здания изначально не предполагает физической пользы, и этот исходный жест подтверждается изобилием бесполезных украшений. Дело в том, что строительство церкви - это не приносящее пользу применение наличного труда, а его истребление, разрушение его полезности. Сокровенность выражается вещью лишь при одном условии: чтобы эта вещь была по сути противоположностью вещи, противоположностью продукта, товара:* истреблением и жертвоприношением.
*) Нужно добавить: или сырья, бесконечно готового для использования производителем или торговцем.
Так как чувство сокровенности есть истребление, то и выражает его истребление богатства, а не вещь, являющаяся его отрицанием. Капиталистическая буржуазия отодвинула на второй план строительство церквей и предпочла строительство заводов. Напротив того, над всей средневековой системой господствовала церковь. Она воздвигала колокольни повсюду, где люди объединялись для совместных дел; так становилось ясно и заметно издалека, что самые презренные дела имели более возвышенную цель, свободную от их ощутимого интереса; этой целью было прославление Бога, но разве Бог в некотором смысле не является отдаленным выражением человека, осуществленным в страхе перед открывающейся ему глубиной? При всем том ностальгия по ушедшему миру все же основана на недалеком суждении. Сожаление, которое может быть у меня о времени, когда темная сокровенность животного мало отличалась от бескрайнего течения мировой жизни, действительно указывает на утерянную мною способность, но оно не в силах распознать нечто более важное для меня. Выйдя из животного состояния, человек хоть и потерял мир, зато сам стал сознанием этой утраты, что в определенном смысле важнее, чем неосознанно-животное обладание им; одним словом, для меня единственно важно, что он человек, животное не может им быть. Потому и романтическая ностальгия по средним векам на самом деле не что иное, как расставание. Она значима как протест против роста промышленности, враждебного непроизводительному использованию богатств; она реагирует на противопоставление капиталистического интереса (к которому сводится современное общество) ценностям средневековых соборов. Это сентиментальное сожаление присуще главным образом реакционному романтизму, усматривающему в современном мире ярко выраженное отпадение человека от своей внутренней истины. Эта ностальгия отказывается видеть в основе промышленного подъема дух состязательности и перемен, необходимость идти во всем до предела возможностей мира. Несомненно, можно сказать о протестантской критике святых дел, что она обрекла мир на профанные дела, что требование божественной чистоты привело лишь к изгнанию божественного и к окончательному отделению от него человека. Наконец, можно сказать, что с этого момента вещь стала господствовать над человеком, поскольку он стал жить ради предпринимательства и все меньше - в настоящем времени. Но господство вещи никогда не бывает полным и в глубинном смысле - всего лишь комедия; оно всегда обманывает нас лишь наполовину, тогда как укрытая мраком новая истина пророчит грозу.
Протестантское понимание божества как чего-то недосягаемого, несводимого к духу, погрязшему в действии, не имеет больше последовательного значения в наших глазах; можно даже сказать, что оно исчезло из нашего мира (став чуждой этому непреклонному требованию, современная протестантская деятельность более человечна), как будто это понимание само должно подражать определяемому им божеству. Но, быть может, это ложное отсутствие, как отсутствие предателя, которого никто не может обнаружить и который повсюду. Оказавшись в определенном смысле ограниченным, фундаментальный принцип Реформации перестал оказывать воздействие; тем не менее он сохранился в строгости мышления, в ненаивности и зрелости современного мира. Утонченный кальвиновский императив честности, острота и напряженность разума, не удовлетворяющегося малым и никогда не довольного самим собой, экстремистский и мятежный характер мысли посреди летаргического сна толпы приобретают смысл патетического бдения. Толпа поддалась дремоте производства, живя механической жизнью вещи - полусмешной-полувозмутительной. А сознательная мысль достигает в том же движении последней степени пробуждения. С одной стороны, в развитие технической деятельности, она продолжает исследования, ведущие ко все более ясному и отчетливому знанию вещей. Сама по себе наука ограничивает сознание вещами, она не ведет к самосознанию (она может познавать субъекта, только принимая его за объект, за вещь); зато она способствует пробуждению ума, приучая его к точности и разочаровывая его: ведь она сама признает свои пределы, признает свое бессилие достигнуть самосознания. С другой стороны, в условиях промышленного подъема мысль ничуть не расстается с фундаментальным желанием человека обрести самого себя (обладать суверенным существованием) по ту сторону полезной деятельности, которой он не может избежать. Только это желание стало более требовательным. Протестантизм переносил в иной мир встречу человека со своей истиной. Марксизм, унаследовав его строгость и придав четкую форму его беспорядочным попыткам, еще решительнее кальвинизма осудил стремление человека искать себя непосредственно в процессе действия, резко осудил нелепость сентиментального действия*.
*) Я имею в виду именно эстетическое действие, движимое чувством и стремящееся к сентиментальному удовлетворению, одним словом, желающее сделать то, что не может быть сделано, а только испытано, получено, как по кальвинистской концепции получается благодать.
Видя предназначение действия только в изменении материального устройства, Маркс четко обозначил то, что кальвинизм лишь наметил, - коренную независимость вещи (экономики) от других видов забот человека (религиозных, вообще аффективных); и обратно, отсюда следовало, что возврат человека к самому себе (к глубине, к сокровенности своего существа) независим от действия. Этот процесс может осуществиться только при осуществленном освобождении, он может начаться только при законченном действии.
Обычно именно этот аспект марксизма недооценивают; ему приписывают путаницу, о которой говорилось выше. Для Маркса "решение материальной проблемы достаточно", но для человека тот факт, "что он существует не только подобно вещи, а существует суверенно", в принципе данный как "его неотвратимое следствие", тем не менее отличается от "удовлетворения материальных потребностей". Оригинальность Маркса в этом отношении обусловлена его стремлением достигать морального результата лишь негативным способом, путем устранения материальных препятствий. Это побуждает приписывать ему исключительную заботу о материальных благах; в его провокативной четкости можно разглядеть сугубую сдержанность и неприязнь к религиозным формам, где истина человека подчинена скрытым целям. Фундаментальным теоретическим положением марксизма является полное освобождение мира вещей (экономики) от всего внешнего вещам (экономике); именно используя до конца возможности, заключенные в вещах (безоговорочно подчиняясь их требованиям, заменяя правление частных интересов "правлением над вещами", доводя до последних следствий процесс, сводящий человека к вещи), Маркс хотел решительно подчинить вещи человеку, свободно распоряжающемуся самим собой. Если угодно, с этой точки зрения освобожденный посредством деятельности человек, решительно и полностью отождествив себя с вещью, как бы оставляет ее позади себя: она больше не сможет его порабощать. Начинается новая глава, где человек обретет наконец свободу возвратиться к своей сокровенной истине, распоряжаться по своему усмотрению бытием, которым он станет и которым он не является сегодня, поскольку он порабощен.
Но именно благодаря такой позиции (уклончивой, ничего не предлагающей в плане сокровенности) марксизм оказывается не столько осуществлением кальвинистского проекта, сколько критикой капитализма, который он упрекает в освобождении вещей без строгого порядка, без иной цели и закона, чем случайность - и частный интерес.
http://www.fedy-diary.ru/html/052012/15052012-05a.html Жорж Батай "Проклятая часть"