Снова вернёмся к чудовищному примеру Кантовской «моральности» — правдивый ответ на вопрос злодеев, где спрятался друг. Появились соображения, как Кант дошёл до жизни такой. 

  1. Этот пример — кантовский ответ адептам «морального чувства» в лице Шефтсбери, Хатчесонв, Юма. Последние утверждали априорного наличия последнего в человеке. 

Чем отличается выбор в Близнецах (разновидность «кейса Вагонетка», где на ветках — совершенно одинаковые люди) от любого другого свободного выбора? 

   Ничем. Везде причиной выбора является Я. 

   Никакие мотивы не есть и не могут быть обоснованием выбора. Только Я — окончательная причина выбора. Отсюда — ответственность этого Я за «последствия». 

Витгенштейн, как любой философ — «теоретик-эпистемолог», а это значит, что для него гносеологический субъект в приоритете над этическим, действующим субъектом: я представляю весь мир вне себя, значит я нахожусь вне мира, в лучшем случае — на границе мира и не-мира. Вопрос каким образом этот «внемирный», «пограничный» субъект способен действовать в мире перед ним даже и не стоит, его не волнует: он занял твёрдую позицию представляющего, а не действующего.  

   Калоев клянёт себя за то, что купил билеты семье на тот злосчастный самолёт. И никакое «самооправдание» ссылкой на незнание последствий здесь не помогает. Мы считаем это — не рациональным, эмоциональным, поведением. Но так ли это?

   «Толстяк», по-Канту, — не этический поступок, поскольку столкнув на рельсы толстяка, для остановки тележки, которая иначе убьёт пятерых, мы не можем это наше действие отнести к этичным. Ибо согласны второй редакции КИ человек не может быть средством, но только целью морального поступка. 

«Антропный принцип» утверждает, что физические законы Вселенной и присутствующие в ней физические константы с необходимостью должны были привести к появлению разумной жизни. По аналогии с ним, можно ли утверждать, что все развитие мира должно было с необходимостью привести к тому, что я как существующий, с неизбежностью должен был начать существовать именно в этом теле? Полагаю, что — нет. Потому что легко представить себе мое тело или совсем без души, или — с другой душой. От этого ничего в физическом мире не изменилось. Антропный принцип здесь не будет затронут.

А если Стрелочника обманули, и на одной из веток лежит, действительно, один человек, а на другой — либо пять муляжей, любо пять «актеров», которые, в случае чего, могут сами «спастись» и не попасть под вагонетку? Или, либо без всякого обмана, пятеро «освобождаются от пут» и, даже если бы вагонетка поехала бы на них, то не причинила бы им вреда, либо — потом узнается, что вагонетка не смогла бы их убить в силу, допустим, дефекта путей на их ветке?

Мы не выбираем ценность. Наоборот: ценность выбирает нас. И требует от нас голосом совести. 

   И нет никаких апелляций ко всему человеческому в этом голосе. Просто — ты должен, и все.  И это все — «по ту сторону» и  Добра, и Зла. «Ты» и «другой» здесь просто действующие лица, которые должны «хорошо», верно сыграть предписанные роли. Ценность и совесть — строгий режиссёр. 

Когда я перед поступком считаю себя ответственным за будущий выбор, то это обосновывается мной тем, что я могу выбрать то или иное. Когда же поступок совершился, то я уже не могу считать себя ответственным за него, потому что после выбора я не считаю себя тем, который тогда мог бы поступить иначе. 

По-Канту, мы детерминированы, поскольку принадлежим миру феноменов, а свободны, что — миру ноуменов. Но это — банальное разделение представления мира «от третьего лица» и — «от первого лица». Мы детерминированы, когда рассматриваем других и себя — «от третьего лица». Мы свободны, когда я и другие понимаются мной — «от первого лица».