Юрий Дмитриев в 6 Апрель, 2014 - 18:08

А потому не случайно (как это справедливо отмечает Ницше) и в «человек мыслит нечто» отнюдь не очевидно: человеком ли мыслится мысль об этом нечто или мысль о нечто мыслится (мыслит себя) в человеке. Ибо никому из мыслителей, постоянно имеющих дело с сонмом мыслей, пока не удалось конкретно ответить на простой, казалось бы, вопрос: что такое мысль и как она устроена в самой себе?

Хочется добавить к стартовому посту темы такое соображение. Казалось бы мыслит человек, что означает - генерирует мысли. Однако "мысли витают в воздухе" и человек, когда его посещает светлая мысль, спешит её зафиксировать в своей памяти, пока эта ветренная персона не улетучилась из ума.

Выражение точное "идеи витают в воздухе", но идеи нам даны не иначе, чем в мыслях, умозрении.

Есть ответ на данное вопрошание в эзотеризме 

http://yaunikum.ru/1758-chto-takoe-mysl.html

но интересно сформулировать ответ на языке философии.

Приходит не мысль,а "Я".
Не так..."Я" приходит вместе с мыслью.
Нет мыли-нет "Я". Нет "Я"-нет мысли.
"Я"-это и есть мысль.
Почему наше "я"(малое) ничего не может сказать о мысли?
Потому что "я" находится внутри мысли.
"я" находится внутри "Я".

ТИПЫ РЕФЛЕКСИИ И ТИПЫ "ПОНЯТИЙ"

Как выше уже отмечалось, сугубая "мгновенность" мысли и вытекающая отсюда необходимость "поддерживания" ее как некой определенности всегда задает в то же самое время (и во времени) ее перманентное пере-определение. Что и составляет "дление" мысли, ее авто-логию, которая в предельном случае есть тавто-логия: "понятие" как предметно-экспрессивно-смысловое значение, длящееся в своей видимой неизменности. Но это же переводит "вневременные" онто-логические моменты мысли (конститутивность, рефлективность, перцепция, апперцепция) в моменты, в том числе, и хроно-логические - а потому, в свою очередь, доступные (и неизбежно подвергающиеся) "вторичной" рефлексии: рефлексии над самим понятием, как над мыслью с ее имплицитными моментами. Таковая рефлексия наличествует всегда (хотя и не тождественно рефлексии "первичной"), исходно является относительно самой себя непосредственной и "естественной", ибо она и есть собственно мышление как "дление" мысли мыслящим: его "удержание" мысли и ее "пребывания" в себе - с "удержанием" самого себя "пребывающим в мысли". И будучи в существе своем одной и той же, она является уже рефлексией вполне со-знательной, изначально имеющей дело со знанием различий, а потому по-разному осуществляющейся и по-разному осознаваемой. Соответственно, здесь наличествует целый ряд типов подобной рефлексии.

Базовым среди них является тот, который впервые только и вскрывает на-личие различных понятийных моментов и учитывает их при оперировании самими понятиями. Этот наиболее фундаментальный тип рефлексии в просторечии именуется "человеческим рассудком" или "здравым смыслом", и соответствуют ему обыденные слова-понятия (или "естественные понятия") повседневной человеческой жизни.

Фундаментальность данного типа рефлексии философией давно уже оценена по достоинству - вспомним хотя бы знаменитое гегелевское "разум без рассудка - это ничто, а рассудок и без разума - нечто". В итоге, оставаясь на почве лишь "здравого смысла", человек достаточно осознает, что в каждый момент думает он о вполне реальной вещи, - но его понимание предмета и сам предмет могут не совсем совпадать, а то и совсем не совпадать, что это, вообще-то, вещи разные, - а потому надо привлекать и собственный опыт, и предшествующий да сопутствующий опыт других людей, что в жизни все связано между собой, - а потому надо учитывать разные обстоятельства и о вещах судить не односторонне, что и вещи вещам рознь, что и от малого до великого порой бывает один шаг, и от великого до смешного тоже, что посеешь ветер - пожнешь бурю, что не все то есть, что видно, и не все то видно, что есть...

При этом человек по-своему прекрасно разбирается не только в том, что такое, скажем, груша и что такое дерево, но и что такое растение, а что животное, что такое живое существо вообще и чем оно отличается от неживого, что такое точка и прямая линия, и чем первая отличается от всей поверхности, а вторая - от линии кривой (и что бы там ни твердила "наука", а прямая - вовсе не самое короткое расстояние между двумя точками, если по прямой - болото), что такое душа и тело, что такое вселенский мир и всяк сущее в нем существо... Сообразно всем словам родного языка у человека есть и все понятия о всех различимых языком вещах: понятия обыденные, но в пределах своей единой и "самодостаточной" системы - любой степени логической общности и абстрактной отвлеченности: как непосредственно от реальных предметов, так и от непосредственных житейских нужд.

Причем, у любого человека - где бы и кем бы он ни был, и не только объективно, но и чисто субъективно. Известно ведь, что справедливее всего на земле распределен ум: никто всерьез не жалуется на его недостаток. Другое дело, что и гипотетический истопник из Нью-Васюков, и вполне реальный Миша-Ишак (бывший мой бригадир, когда работал в СХТ, оригинальный тип) да и любые другие аналогичные персонажи, неизбежно имея собственную, стихийно сложившуюся "философию" и свой собственный взгляд на мир в целом и на каждую его часть в отдельности, относятся к такому своему "философствованию", как правило, "навроде самогона": изготовляют преимущественно для домашнего употребления, а не для "спекуляции". Тоже, кстати, проявление нормального здравого смысла - то бишь, соответствующего типа рефлексии.

Сам механизм ее предполагает возможность любой степени отвлеченности и в пределах "естественного" мышления, ибо рефлексия есть, в том числе, и рефлексия над самой собой, над каждым достигаемым посредством соответствующего рефлективного акта результатом. Отсюда возможность проникать едва ли не в самые интимные глубины душевной жизни, улавливать тончайшие нюансы "внутреннего мира" и выражать их словами, отсюда всевозможные "гамлетовские вопросы" о вещах смысло-жизненной важности, отсюда и способность рассуждать о мироздании "внешнем", о суетном, вечном и прочих "высоких материях" - в том числе создать по-настоящему "Голубинную (глубинную) книгу" или же, наоборот, "витать в эмпиреях", где всяк по-своему исконно "растекашется мысию по древу".

Степень "концептного" отлета от реальности здесь (как и во всех прочих случаях дискурсивного мышления) безгранична, вплоть до отказа от всякой связи с реальностью при сохранении подспудной претензии на ее наиболее полное отражение и выражение (барон Мюнгхаузен тут - только частный случай). И все это - в рамках все той же "обыденности", на основании все того же типа "естественной" рефлексии. Если же касательно уровня абстрактности и отвлеченности считать "предельным" уровень философских категорий, то и этот "самый высший" уровень обыденному типу рефлексии уже изначально гарантирован самим лексическим строем естественного языка. Ибо основополагающие философские категории в плане лексическом звучат буквально так же и означают буквально то же, что и слова в "обыденной" лексике: в обоих случаях они суть соответствующие местоимения (слова, которые в отличие от слов знаменательных не обозначают предметов, их признаков, количества или порядка по счету, а лишь указывают на них) и местоименные наречия (кстати, наиболее древние по образованию), аналогично не обозначающие признак действия (обстоятельство), а только указывающие на него.

Тут, действительно, степень отвлеченности и всеобщности почти "предельная" - но совершенно одинаковая в обоих случаях. Философские категории и соответствующие слова естественного языка - это абсолютно одни и те же слова, различающиеся прежде всего по способу дискурсивного использования, а уже потом - во всех остальных отношениях. Кстати, и "дурная абстрактность" (явление, пожалуй, столь же универсально-инвариантное, как сам исходный лексический состав во всех типах дискурса) присуща "обыденности" ничуть не меньше, нежели области науки или философии. По крайней мере еще Гегель в своем эссе "Кто мыслит абстрактно?" весьма наглядно и обстоятельно показал, что абстрактным как раз является самое примитивное, одностороннее, не "здравомыслящее" мышление - не учитывающее в должной мере наличие разных сторон одного и того же предмета и одного и того же понятия о нем.

В зависимости же от степени самого "здравого смысла" возможен целый спектр на-личного учета указанных понятийных различий: от всецелого замыкания в четырех стенах повседневного обихода до высшей житейской мудрости - с любовного стремления к которой некогда началась собственно фило-софия, да так и не сумела достичь уровня ею же самой изначально избранного образца.

Наконец, сообразно наличному здесь понятийно-смысловому строю (в том числе апперцептивному, передающемуся уже через языковое пред-восприятие как таковое) производится мыслительная обработка предметных значений, структурирование самой объективной реальности как данной чувственной вещности. Способ подобной обработки, соответствующий типу "естественной" рефлексии, есть "пред-ставление", а результатом являются такие предметные значение "естественных" понятий, которыми реальные вещи-объекты даны как вещи-предметы, во многом зависящие и от того, "пред" кем и кем они "метятся" в своей "разметанности".

Потому-то для нас, например, "белый снег" подразделяется на "свежевыпавший", "лежалый", "талый", "чистый", "грязный", ну и еще на несколько аналогичных категорий - а для какого-нибудь тундрового чукчи, в языке которого только по признаку цвета для обозначения снега существует несколько десятков различных слов ("олешкам ягель искать, однако"), сама реальная вещность его есть нечто несравненно иное (о котором мы "и понятия не имеем"). Хотя с другой стороны, для взгляда из яранги что моноплан, что биплан, что "Боинг", что "МиГ", что "кукурузник" - все едино: "железная птица". Хотя и сие понятие (даром что оно тоже предельно тесно связано с непосредственной эмпирической реальностью) махом "переопределят" на этом бытовом уровне, как только появится в том практически-жизненный смысл.

Остается добавить, что в плане сугубо практическом "естественная" ("обыденная") рефлексия вполне доказала свою не только жизнеспособность, но и фундаментальную эвристическую значимость. Достаточно взглянуть на человеческую историю при ясном понимании, что "письменный" ее период - это еще не всё. Ведь за десятки минувших в истории Homo sapiens тысячелетий вполне удавалось на основании лишь мистического, религиозного и "естественного" типов рефлексии, посредством выработки преимущественно "практического знания", почти совершенно вне плоскости гносеологической истинности (какая "теория" какой "реальности" соответствует в умении добыть огонь трением или найти воду с помощью лозы?), достигать результатов поистине поразительных. Например, возводить гигантские пирамиды из идеально подогнанных друг к другу монолитов и пользоваться электролизом без малейшего понятия об электричестве, "чудесным" образом излечивать неизлечимые болезни и предсказывать солнечные да лунные затмения, вкупе с землетрясениями, наводнениями да засухами, передвигать многотонных истуканов без каких-либо механизмов и разрисовывать землю сложными фигурами, обозримыми лишь с высоты птичьего полета, выводить новые виды растений да животных и изводить тотальным геноцидом "братьев по разуму" неандертальцев, подобно инкам основать великую империю и многими веками эффективно ею управлять, планировать многоотраслевую экономику и содержать целое сословие мудрецов да универсальный "Дом знаний", выработать уникальную мнемотехнику-"кипу" и строить сложнейшие инженерные сооружения, типа грандиозных "царских" дорог по склонам гор необыкновенной крутизны и надежных мостов над бездонными пропастями, - и при том при всем не иметь не только самой письменности, но даже потребности в письме. Наконец, вызывать едва ли не глобальные экологические кризисы, используя лишь каменные топоры да лук со стрелами (как то было в пору "неолитической революции")...

Все это (и многое другое) в деле достижений "высот цивилизации" (о культуре, само собой, и вопрос не стоит), человеку, оказывается, может быть по силам и без того, чтобы руководствоваться "наукой" в современном смысле слова. Причем, не то, что "не достигать уровня" ее специфической рефлексии, а попросту не испытывать в ней особой нужды.

Иной тип "вторичной" рефлексии не учитывает на-личие, а от-личает различные понятийные моменты. Здесь тоже представлен целый спектр разных возможностей - причем, настолько сущностно специфических, что правомерно говорить вообще о разных типах рефлексии: в зависимости от того, что, от чего и как от-личается.

Например, особый акцент на момент первичной рефлективности как главной в предметно-экспрессивно-смысловой перцепции, где момент конститутивной предметности отходит как бы на второй план и играет лишь вспомогательную роль, а на первый выходят моменты экспрессивно-смысловые, обращает вербальные понятия (практически все, какие есть) в материю литературно-художественных образов. И пусть словосочетания "калина красная" и "тополя, тополя все в пуху..." о самих калине да тополях говорят лишь постольку-поскольку, пусть здесь гораздо важнее коннотация, нежели денотация - посредством "типического" в данном случае также производится и отражение, и "обработка" самой реальности. Впрочем, благодаря литературоведению многое здесь общеизвестно, поэтому особо останавливаться на этой сфере, думается, не стоит.

Тот же рефлективный акцент, но при фактической элиминации самой предметности, зато с гораздо более активным задействованием механизма апперцепции, позволяет эффективно использовать понятия для формулирования вербальных идеологических концептов. При этом основным понятийным материалом для "идеологического строительства" (как, конечно же, строительства "научного") может выступать что угодно, даже обыкновенная арифметика - это еще два с половиной тысячелетия тому назад наглядно продемонстрировала практика так называемого Пифагорейского союза. С тех пор если что и изменилось, то только разнообразие самого арсенала средств для "научного обоснования" идеологических "учений", но не сама суть идеологии.

Однако, пусть и нынешним идеологемам (типа "пролетарии всех стран...", "американский образ жизни", "подлинная демократия" или "общечеловеческие ценности") в плане предметного значения среди эмпирической реальности ничто не соответствует (ибо в природе нет и быть не может называемых здесь вещей) - не в этом суть самого подобного "называния", и не в этом состоит их "предметность". Как "превращенная форма" сознания идеология "иллюзорна", но отнюдь не "ложна", здесь вносящее не-ясность "il-lus-orius", противоположное очищающей ясности "lus-tratio", есть не "il-lus-io", а про-ясняющее "il-lus-trare" (откуда "иллюстрация") - т. е. концептная "иллюзорность" ее не имеет почти ничего общего с "иллюзиями" в обыденно-житейском значении этого слова. Более того - является необходимым способом задания общезначимых интегральных "ориентиров", без которых невозможны ни конкретные социальные общности, ни социальная общность вообще. Ведь и в сфере экономической цена товара, к примеру, также есть "превращенная форма" (стоимости) и в этом плане тоже "иллюзорна", ибо никакой "цены самой по себе" реально нет, наличествует и функционирует она исключительно посредством идеального представления в процессе товарообмена, проявляясь лишь через сознание его агентов (в отличие от "субстанции стоимости" - общественно-необходимого рабочего времени на производство товара). Но в то же время вполне объективна, а потому обращаться с ценами (и с деньгами), как с "иллюзиями" никому и в голову не приходит - наоборот, в общем и целом они служат достаточно надежными "ориентирами" на пространстве "рыночной стихии".

Вот и идеология - отнюдь не просто некая совокупность субъективно сформулированных "идеологических концепций", в образе каковой выступает на поверхности общественного сознания и в обыденном представлении. В действительности представляет она собой прежде всего реально-объективированную семиотическую систему особого рода (начиная от "государственных символов" и кончая "традициями", сопряженными с этно-ментальными квазисимволическими системами, индивидуальными смысло-жизненными структурами иммортализации и т. д.). Соответственно, при почти полной элиминации "вещного" предметного значения, и вербальные идеологические концепты вовсе не "беспредметны", тоже по-своему и в своем аспекте отражают реальность - а уж как могут ее при этом "преобразовывать", мы испытали, что называется, на собственной шкуре.

Другое дело, что зачастую выступают они в эмпирической "современной реальности" от имени реальности "грядущей", обозначенной в качестве позитивного детерминантного идеала, сопряженного с "возвращением к истине" (будь то "к подлинному ленинизму", "к демократическим завоеваниям Февраля" или "к православным традициям, порушенным большевиками" - революции нередко, как это верно подметил еще Маркс, любят рядиться в старые одежды). Так что любой таковой идеал в своем концептуальном устройстве и реальном функционировании всегда есть эхо прошлого, звучащее в настоящем, отразившись от будущего. Хотя то, что полностью соответствующая таковой "идео-онтической логике" практическая реализация идеальной модели "возрождения былого" и "обретения будущего" жизнеустройства в настоящем, с его устоявшимися интересами десятков и сотен миллионов людей, всегда означает использование вовсе не "благолепий по старине", коих давно уже нет, и не идеальных будущих способов, коих и подавно еще нет, а вполне реальных, наличных "весомо, грубо, зримо" сегодняшних средств, помноженных на всю инерция далеко не идеального, а тоже реального прошлого, и что поэтому принятый в качестве непосредственного "руководства к действию" идеал может "нечаянно" завести туда, куда никто вовсе и не чаял попасть, - все это вполне явственно обозначилось лишь в минувшем, 20-м столетии от Рождества Христова. Не случайно, и с полным на то основанием, входит оно в историю земной цивилизации не только как "атомный век", но и как "век идеологий". Впрочем, даже смена самых "миллениумных" вех в хронологии общественного бытия автоматически отнюдь не меняет его онтологии. А при сущностной неизменности последней по-прежнему сохраняет и даже усиливает свои позиции "идеологический" тип рефлексии, в орбиту которого ныне вовлечены, опять-таки, едва ли не все слова естественного языка. Соответственно, и в плане чисто логическом здесь также наличествует и своя родо-видовая иерархия, вплоть до уровней самых "универсальных", и свои степени абстрактности да конкретности и т. д., и т. п...

Собственно научная рефлексия характеризуется как бы обратной направленностью, относительно идеологии и художественной литературы: здесь элиминации подвергаются, по возможности, все "субъективные" моменты, определяемые не познаваемым, а познающим (с его социальной обусловленностью, индивидуальной экспрессивностью да личностными смыслами) и самим процессом познания. Соответственно, в плане предметного значения посредством специфического абстрагирования, именуемого идеализацией, конструируются так называемые "идеальные объекты" ("материальная точка", "число", "линия", "идеальный газ", и т. д.), которые в плане значения смыслового фиксируются и описываются посредством столь же специфических понятий-терминов с четко эксплицированным и фиксированным в дефинициях объемом и содержанием. А на их основе и сообразно реальным научно-познаваемым объектам формулируются понятия содержательно все более конкретные ("законы"), призванные выражать общие, существенные и необходимые связи, и разрабатываются методы их эмпирической (в том числе экспериментальной) верификации.

При этом и в каждой отдельной науке, и во всей "отрасли" научного познания есть своя родо-видовая понятийная иерархия, свои степени общности и отвлеченности мышления, вплоть до предельно-универсальных "общенаучных" понятий. Но как бы ни были они разнообразны и несводимы друг к другу, как бы ни казались сами науки порой "несопоставимыми" (геометрические объекты абсолютно лишены случайностей, а исторические события, наоборот, всегда уникально-случайны), как бы те или иные понятия ни начинали казаться "философскими по степени общности" (типичный пример обусловленного обыденной или идеологической рефлексией высказывания, не имеющего ни философского, ни научного смысла) - все равно сам тип научной рефлексии остается здесь главным доминирующим инвариантом. Даже тогда, когда осуществляется переход на мета-научный уровень, и наука начинает рефлектировать над самой собой, делается это именно научным способом, и никаким иным. Отступление же от этого типа рефлексии сразу заносит в область по меньшей мере квази- (если не псевдо-) науки, куда автоматически попадают не только выполненные посредством обыденной рефлексии "научные теории" доморощенных физиков-шизиков, но и любая "научная идеология", и философия - когда начинает считать себя "наукой о всеобщих законах бытия и мышления" (при этом и сама она оказывается квази-, а то и псевдофилософией).

Со своей стороны специфика философского типа рефлексии состоит не в от-личении (тем или иным способом) различных мыслительных моментов (конститутивности и рефлективности, перцептивности и апперцептивности), а в раз-личении этих различий, не в от-влечености от некоторых из них (пусть подобное отвлечение и в иных типах рефлексии никогда не бывает полным), а наоборот - в при-влечении всех вместе и каждого в отдельности (хотя и оно в данном типе рефлексии полным практически тоже никогда не бывает). Таковая "синтетичность" внешне весьма сходна прежде всего с типом обыденной рефлексии, также сориентированной на комплексный учет на-личия названных различий. Потому-то и возникает расхожее ощущение, что в философии, как и в футболе, разбирается любой - особенно, если он еще и знает, что такое здесь "авсайт", "пенальти", "бек" или "аут". Но если "в обыденности" на-личие и есть наличное состояние рефлексии, то в философии таковым наличным состоянием является именно раз-личение, которое одновременно есть и с-личение. Соответственно, понятие здесь имеет специфический тип "философской категории", которая характеризуется своими сущностными особенностями.

Прежде всего каждая такая категория принципиально "индефинитивна": применительно к ней невозможно логически-корректно сформулировать дефиницию - определение, в дефиниенс которого не входил бы дефиниендум: при подобных попытках всегда фактически получается idem per idem. Ибо, к примеру, сказать, что "материя есть объективная реальность, данная в ощущениях", значит уже использовать категорию "материя" и через категорию "реальность", и через категорию "объективность", и через категорию "ощущение", в "дефиниции" которых она сама входит. При любом суждении о "материи", "сознании", "форме", "сущности" и т. д. каждая из них уже неявно используется, и лишь вся система категорий во всех их взаимосвязях является "определением" каждой из них. Поэтому: "материя есть всё", "сущее есть всё" и т. д. - но и обратно "всё есть материя", "всё есть сущее" и т. д. Логическая же форма "самих по себе" категорий в этом плане сводится к до-логической "тавто-логичности" (но в данном случае - не простейшей, а избыточной) мысли как понятия и понятия как мысли: предметно-экспрессивно-смысловое значение категорий в каждом их этих моментов автореферентно - "сущее есть сущее", "бытие есть бытие" и т. д. В этом кроется изначальная парадоксальность подлинно философского дискурса: из сугубо "бессодержательных" ("тавтологичных") понятий-категорий каким-то образом возникает сугубо содержательное понятийно-категориальное целое.

Аналогичная "избыточность" наличествует и в случае иных типов "вторичной" рефлексии, но там она локализуется относительно самого мыслящего "я". Ведь "мыслить нечто", будь то "естественным" или "научным" способом, также означает "я мыслю нечто", сопровождаемое "я знаю, что мыслю" (а не ощущаю, не вижу воочию и т. д.), "я знаю, что мыслю нечто" (т. е. именно это нечто, а не иное) и "я знаю что мыслю я" (а не кто-то другой). То есть, "я" всегда "предваряет" и "сопровождает" любой мыслительный акт - в том числе и "я" как "источник понятий", в которых мыслительный акт совершается. Но в "обыденном" мышлении, при учете на-личия подобного "предваряющего сопровождения", приоритетна преимущественно мысль именно о мыслимом нечто "как таковом" (о самом себе человек при этом как бы и вовсе не мыслит, как и о том, что для думания о чем-то надо хотя бы "иметь понятие", о чем думаешь - тут это "само собой разумеется"); "научное" мышление от-личает и элиминирует таковую "избыточность я" в мыслительном процессе об "объективных законах природы", термины для размышления над которыми суть изначальное "есть" или "даны". Поэтому "естественные" или "научные" понятия хотя и продолжают оставаться "избыточными" - и при неакцентированности на-личия, и при от-влечении от мыслящего "я" - но не в своих непосредственных предметных значениях.

Философский тип рефлексии, раз-личая в понятии различие "предметной мысли" и ее "предваряющего сопровождения" мыслящим "я", раз-личает также и в самой "предметной мысли", в мысли о предмете "как таковом" (а тем самым и в предметном значении философской категории), наличие такого же различия, которое столь же необходимо раз-личать. Ибо мысль, к примеру, о "сущем как сущем" с целью установления того, "что есть сущее", исподволь уже предварено понятием сущего - тем самым "что", которое и надо установить. И для философской рефлексии принципиально недостаточно "обыденно" констатировать, что это "предметное предварение" просто "имеется", "есть" или "дано" в наличии, а тем более недопустимо путем научного (терминологического) элиминирования "отвлечься" от него.

В силу таковой "избыточности" каждая категория принципиально интеррогативна, "вопросительна", вводится, первоначально входит в философское рассуждение и пребывает в нем не "декларативным" (утвердительным), не "императивным" (повелительным) и не "волюнтативным" (желательным), а "интеррогативным" (вопросительным) образом (пусть и осуществляется это, как правило, неявно). Что изначально демонстрируют уже основопологающие аристотелевские "Категории", суть которых в том, что "из любого сказанного" (названного) "каждое означает или "сущность", или "сколько", или "какое", или "по отношению к чему-то", или "где", или "когда", или "находиться в каком-то положении", или "обладать", или "действовать", или "претерпевать". Все таковые категории "метафизики" (вернее, "первой философии") или непосредственно выражаются через содержащие вопрос уже в своем исходном значении вопросительные местоимения ("кто", "что", "какой", "каков", "который", "чей", "сколько") и местоименные наречия ("где", "как", "когда", "откуда"), или в конечном итоге сводятся к ним. Соответственно, "что" ("сущность") как категория - это прежде всего "что?" (а также и "где?", и "когда?" и т. д.) в смысле "что есть само это что?" ("где", "когда"...): и вообще, и применительно к данному случаю.

Наличие интеррогативности само по себе, конечно, чем-то особенным тоже не является. Но и в обыденном, и в литературном языке, и в "языке науки" вопрос ("гносеологически") есть прежде всего высказывание, отражающее и выражающее недостаток информации об объекте. В идеологии - уже почти прямо противоположно: здесь "ignorabimus", "не известно", как концепт, не существует в принципе (равно как ни в одной валютной системе не может существовать денежный знак с нулевым номиналом), а любые вопросы носят "риторический" характер, заранее предполагающий "единственно верные" (будь то "очевидные", "общеизвестные", "подлинно научные" и т. п.) ответы, соответствующие идеалу и вводящие "в существо вопроса".

В той мере, в какой "обыденная" внешняя и внутренняя речь человека является не просто носителем информации, но и орудием "житейской", "жизненной" или "становящейся идеологией" (Бахтин) - ибо слово-понятие преследует и прагматическую цель, а также содержит в себе положительную или отрицательную аксиологию - свойственны подобные "риторические вопросы" и "обыденному" мышлению. Но здесь, преимущественно в речи внутренней, аналогичное "введение в существо вопроса", как сведение к некой "предельной простоте", может означать и саму сущностную "перепостановку" его. К примеру, когда не удается достичь приемлемого решения многообразных проблем, разом "свалившихся на голову", бывает уместен вопрос относительно самого основания возникшей ситуации: "а что, собственно, во всем этом нужно достичь, и нужно ли?".

Схожие функции "сведения к предельному основанию" выполняют аналогичные вопросы и в научной мыслительной деятельности: когда не спрашивается в целях получения недостающих данных, а "ставится под вопрос" сама ситуация, побуждающая к подобному спрашиванию, сама проблемность той или иной научной проблемы. Так было всегда, когда в той или иной науке возникал очередной "тупик": скажем, в астрономии при смене геоцентрической системы на систему гелиоцентрическую, в физике при замене прежних абсолютов пространства и времени на новый абсолют постоянства скорости света и т. д.

Еще более подобный тип "вопрошания" присущ философской рефлексии, и именно ей. И не только в сравнительно внешнем смысле, что и вообще, говоря словами Гегеля, "ответ на вопросы, которые оставляет без ответа философия, заключается в том, что они должны быть иначе поставлены". Здесь сама интеррогативность изначально не только гносеологична, но и онтологична: "под вопрос" исходно ставится собственно "предметность" философских категорий - но лишь потому, что таковая специфическая "подвопросность" и есть, собственно, их "предметность". Это не значит, что вопросом является, "предметны" философские категории или "беспредметны" - это означает, что интеррогативна сама их "предметность", которой они обладают.

Поэтому, в частности, любые философские "основоположения" всегда представляют собой не "аксиомы" и не "постулаты", а интеррогативы (так или иначе сводящиеся к "ли-вопросам": "верно ли, что..?", "есть ли..?" и т. п.) - даже когда субъективно они и декларируются, как истина в последней инстанции. Соответственно, если математическое рассуждение (явно или неявно) начинается с постулирование "дано...", а физическое - с констатации "есть..." (при последующем перечне того, что "дано" или "есть" и лишь затем - формулировании подлежащего исследованию вопроса), то собственно философское, категориальное рассуждение - с вопрошания "есть ли?" (то, что "дано", что "есть", и что тут есть само это "есть" , непременно связанное с "что" через "как есть?", и т. д.) применительно к любому "начальному" для данного рассуждения положению.

В формально-логическом отношении под значением вопроса в эротетической логике, как известно, понимается совокупность ответов, допускаемых этим вопросом. Но в отличие от аналогичной формы "ли-вопросов" обыденной (естественной) и научной рефлексии, предполагающей два взаимоисключающих друг друга варианта ответа (либо "да", либо "нет"), а сам ответ - как выбор одного из этих вариантов, тип философской рефлексии изначально предполагает тернарность: "да", "нет", "и да, и нет" (или, что то же, "ни да, ни нет") - причем, не как альтернативы, из которых необходимо выбирать что-то одно, тем самым лишь учитывая и другое, а как раз-личенные моменты одного и того же "ответа" ("kata-phasis", "apo-phasis" и единство "катафатического" и "апофатического"). Поэтому и сам "ответ" следует по тернарной логике - тетически, анти-тетически и син-тетически, - но исходно всегда "предваряется" эро-тетически.

Под-основная категориальная интеррогативность, непосредственно (хоть и подспудно) выражающаяся в смысловой эро-тетичности философских категорий, определяет их сущностную "непредикабельность": быть "универсальными предикатами" логических суждений - отнюдь не основополагающий, а скорее "соположенный", способ их пребывания в качестве именно категорий. Поэтому Гегель (так или иначе, но его положения по данному вопросу являются наиболее распространенными) был не совсем точен, когда писал, что "категория, согласно этимологии этого слова и согласно дефиниции, данной Аристотелем, есть то, что говорится, утверждается о сущем", и потому категории, "как логические определения, суть вообще предикаты всего". Правда, само это утверждение его "Науки логики" ("учение о сущности") сделано в контексте рассмотрения так называемых рефлективных определений - т. е. там, где речь изначально идет о суждениях, об их специфически-определенном типе. Тем не менее, смещающее суть смешение кроется здесь в том, что "говорится" и "утверждается" используются как синонимы, и категории тем самым становятся синонимами универсальных предикатов соответствующих, "категориальных" суждений с субъектом "всё". Но есть и иной, более первичный план.

Действительно, греческое слово "kategoria" - от "kategorikos", "утверждающий", и действительно, любая категория может быть (и должна быть) "сказываемой". Но при этом изначально "категории", по Аристотелю, сами относятся к категории "сказанного без какой-либо связи", к тому, что "само по себе не содержит никакого утверждения" ("Категории"). То есть, это своего рода "утверждения, не содержащие никакого утверждения", если взять в буквально-этимологическом понимании, на которое и ссылался Гегель. И здесь не просто словесный парадокс, а указание на то, что философские категории суть "утверждения" реальной "утвержденности" всего, о чем только может быть сказано и что может быть сказано о чем-то, в том или ином роде сущего, и наоборот - роды сущего, в которых "утверждено" то, относительно чего есть "сказывание" , и которые реально "утверждают" эту сказываемую "утвержденность". Они суть то, для обозначения и выражения чего достаточно просто подобающей "сказанности", а не "сказанного в какой-либо связи" субъекта и предиката, не утверждения или отрицания в каком бы то ни было суждении.

Отсюда следует, что предметные значения философских категорий суть категории вещей как самостоятельные вещи. То есть, не просто категории вещей как результат некоторого универсального рубрицирования ("сущие", "самотождественные", "материальные", "идеальные" и т. д.), а именно сама их та или иная "категориальность", "рубрицированность", взятая как самостоятельная "вещь" ("сущее", "самотождественность" и т. д.). И если в рамках научного типа рефлексии посредством акта идеализации реальность "обрабатывается" в такую предметность, каковой являются идеальные объекты, становящиеся предметными значениями научных понятий-терминов, то в рефлексии философской собственная предметность достигается посредством акта гипостазирования, как раз и переводящего "категориальность" (принадлежность вещи к тому или иному разряду) в статус самостоятельной "вещности", а сами категории эмпирически-реальных вещей - в категорию "отдельных" сущностей. Причем, процесс этот, в принципе, тоже беспределен, хотя в каждую эпоху здесь и формулируются свои ограничительные принципы, вроде "бритвы Оккама"

Этот первичный план в самой философии затем отошел (но сохранился как ее "предметность") на задний план, и термин "категория" постепенно стал употребляться именно как термин и в преимущественном смысле "философское понятие". Зато в обыденном языке "категорией" по-прежнему называют как раз реальный разряд предметов, явлений или лиц, объединенных общностью каких-либо признаков. Третий вербально-смысловой момент философской "категориальности" (который в филофских категориях также сохраняется, ибо также принадлежит к самому существу их "строения и функционирования") перешел преимущественно в "естественнонаучное" знание, где в лингвистике, например, "категория" есть совокупность ряда противопоставленных друг другу грамматических значений. Ибо помимо всего прочего к сути философских категорий, как понятий особого рода, относится амбивалентность, "самопротивоположная двойственность" их предметно-экспрессивно-смыслового значения: и в плане "предметности", и в плане "экспрессивности", и в плане собственно "смысла".

Данный аспект, кстати, который специально, целенаправленно элиминируется в научной терминологии ради достижения требуемой здесь однозначности, играет существенную роль и в обыденном естественном языке, где (посредством этимологии, "внутренней формы" и т. д.) в одном и тем же слове нередко фиксируются и сохраняются значения диаметрально противоположные. Именно эту особенность при любой возможности старается использовать философский дискурс, реализуемый на национальных языках, когда появляется возможность и необходимость вводить новые категории в дополнение к "традиционным", выступающим в латинской или греческой "транскрипции".

Достаточно вспомнить хотя бы знаменитое гегелевское "Aufheben", обычно переводимое русским словом "снятие", а в немецком имеющее двоякий смысл: здесь само это слово означает и сохранить, "удержать", и в то же время прекратить, "положить конец". Посредством чего и в философско-категориальном плане удается непосредственно выразить ту мысль, что "снятое" нечто есть уже не-сущее, но не как ничто, а как результат, имевший своим исходным пунктом некое бытие, а потому все еще имеющий в себе определенность, от которой происходит. Соответственно, и каждая философская категория, как "слово", с лингвистической точки зрения есть "двое-словие" (dia-lektike). Поэтому, строго говоря, "материя и форма", "сущность и явление", "потенциальность и актуальность" (как и любые другие соответствующие "пары") - это вовсе не "две категории", а одна, где оба противоположных "полюса" суть лишь моменты единого целого.

Другое дело, что реализация философского дискурса на "иноязычной" вербальной основе (этимологически современная философская терминология в значительной части своей "иностранна" для всех живых языков, ибо истоком имеет "мертвые": древнегреческий и латынь), а также поминавшаяся уже ориентация на "научность" с ее строгой терминологической однозначностью, не столько способствуют, сколько, наоборот, затрудняют реализацию философского типа рефлексии на категориальном уровне. Хотя с этой трудностью сама философия давно уже научилась справляться довольно-таки успешно - по крайней мере "диалектика" в ней неизбывна (несмотря на позитивизм, сциентизм и прочие подобные уклоны).

Иная сопутствующая опасность неадекватного использования философских категорий обусловлена спецификой их смыслового и предметного значений. Как уже отмечалось, предметность категории, как понятия, состоит не в том, что она "отражает" реальные категории вещей, те или иные их разряды - предметность категории есть та или иная категория вещей, сама гипостазированно взятая как некая "отдельная вещь". Поэтому есть категория "бытие", которая предметно оперирует бытием, нак некоей "вещью" - но самого такого "бытия-вещи", как чего-то наличествующего наряду с другими конкретными вещами, нет. Однако, это вовсе не значит, что вообще нет самого реального бытия, а существует лишь соответствующее словесное обозначение. Философским гипостазированием предметность отнюдь не элиминируется, а лишь обретает особый статус предметности, соответствующий не абстрактной, а конкретной всеобщности.

Этой специфической стороной философии нередко пытаются пользоваться в идеологических целях (ибо тип идеологической рефлексии и рефлексии философской с этой стороны отчасти, хотя и по видимости, совпадают). Но эта же оборотная сторона философского типа рациональности порой порождает и своего рода "профессиональную болезнь" философов, когда они совершенно искренне (и совершенно иррационально) начинают полагать, что поскольку сознательно пользуются рефлексией (понятие-то философское), то тем самым пребывают на "высшем уровне отвлеченного мышления", относительно коего все прочее - заведомо "недо-" и "не то". Впрочем, свойственно подобное "профзаболевание" отнюдь не только представителям "любомудрия". Страдают им и те, кто "с высоты" своей персональной "житейской мудрости" само слово "философия" считают синонимом переливания из пустого в порожнее, а философские антиномии обращают в "антимонии", кои "нечего разводить". Страдают им и те, которые с позиции "подлинной научности" всерьез руководствуются принципами-лозунгами, типа "физика, бойся метафизики", или те, деятели литература да искусства, которые свысока смотрит на "чернь", не сподобившуюся стать "служительницей муз", или те, для коих "двуногих тварей миллионы", идеологически хотя бы попросту равнодушных к "истинным идеалам" - заведомо "несознательные"... Везде, говоря словами Маркса, "существуют рефлектирующие индивиды, полагающие, что в рефлексии и посредством нее они возвысились надо всем, тогда как в действительности они никогда не возвышаются над рефлексией" - прежде всего над теми вполне определенными типами рефлексии, в пределах которых пребывают, когда так или иначе (но всегда) рефлектируют.

В действительности же никакого "возвышения" здесь нет. То есть, обыденные слова-понятия, научные понятия-термины, философские категории (равно как и словесные художественные образы, вербальные идеологические концепты, моральные императивы, политические доктрины, юридические "преамбулы" да "санкции" или религиозные "urbi et orbi") сущностно отличаются друг от друга вовсе не по степени общности и не по уровню абстрактности (во всех этих случаях есть свой полный набор степеней да уровней), а по типу общности, по типу абстрактности, по типу модальности и т. д. - словом, по типу той рефлексии, которая в каждой особой сфере дискурсивного мышления применяется и должна применяться, дабы оставаться именно в этой сфере и адекватно со-ответствовать ей. Соответственно, любые понятия (суждения, гипотезы, концепции, модели, теории и т. д.) являются обыденными, научными, философскими и т. п. не столько по вторичным признакам предметной отнесенности, смысловой отвлеченности или вербальной оформленности (все это может быть очень даже сходным), сколько в зависимости от того, какой тип рефлексии в себя исходно "вписывают" и в какой тип рефлексии сами "вписываются" в конечном исходе.

При этом последним вовсе не обязательно, словно лестничным ступеням, выстраиваться "снизу вверх" для прогрессивного "восхождения мысли" - вполне достаточно, что они просто "параллельны". Например, "информация" как обыденное "сообщение данных", как научное "сообщение упорядоченности" и как философское "сообщение формы" - это не "три уровня" одного и того же понятия, взятые по мере "возрастания общности и существенности", по степени "отвлеченности" и "концептности". Интенционально это три различных способа понятийной мысли об одном и том же реальном "объекте", где естественное понятие (взятое в обыденной сфере на своем предельном уровне существенности и всеобщности) отнюдь не "ниже" научного термина, а философская категория отнюдь не "выше" их обоих.

Мысль - высшая форма чувствования или ощущений.

Отвечать нужно на вопрос что есть непосредственно испытываемые чувства, тогда мышление будет производной.

Ошибка многих в том что им сразу мысль подавай.

Что такое мысль? - о мысли Ницше и о мысли вообще.

"...мысль приходит, когда "она" хочет, а не когда "я" хочу; так что будет искажением сущности дела говорить: субъект "я" есть условие предиката "мыслю". " (Ф. Ницше)

Вообще, сказать «Я мыслю» или просто «мыслю» или просто «Я» - означает сказать одно и то же.
А потому не случайно (как это справедливо отмечает Ницше) и в «человек мыслит нечто» отнюдь не очевидно: человеком ли мыслится мысль об этом нечто или мысль о нечто мыслится (мыслит себя) в человеке. В любом случае из факта подобной амбивалентности вытекает по крайней мере одно: абстрактной мысли нет, мысль всегда конкретна.

Хотя никому из мыслителей, постоянно имеющих дело с сонмом мыслей, пока не удалось конкретно ответить на простой, казалось бы, вопрос: что такое мысль и как она устроена в самой себе?

Что же такое мысль, которую мыслит не субьект, а которая сама приходит в голову и мыслит-ся, мыслит себя. Сама себя, без всякого субьекта. Озаряет субьекта своей оригинальностью, эвристичностью. Какова ее природа? Из какого мира она является в сознании субьекта?

Надо подумать ... :))

Ибо с логической точки зрения в «Я мыслю»грамматический субъект «Я» не является логическим субъектом, а грамматический предикат «мыслю» - логическим предикатом.

О чем данное суждение? Обо мне - логический субъект. Что говорится обо мне? То, что я мыслю - логический предикат.

Здравствуйте Юрий Дмитриев. Очень интересная тема. Спасибо.

 Хотя никому из мыслителей, постоянно имеющих дело с сонмом мыслей, пока не удалось конкретно ответить на простой, казалось бы, вопрос: что такое мысль и как она устроена в самой себе?

Скажите почему Вы говорите о том что в Этом вопросе должен разобраться Мыслитель? А вдруг мысль это область где Мыслитель не специалист. Вон уже сколько на эту тему теорий высказано. Вот например об устройстве солнечной системы тоже мыслители высказывались. А оказались правы ученые. Еще раз спрошу Почему Ницше должен (и есть авторитет) который может по этому вопросу сказать дело. Может это не область философии и простых мыслителей?  

Вспомните как Аристотель высказывался об нервах что мол они идут от сердца, и  .....

Аристотель в сочинении «О частях животных» писал, что мозг — орган холодный, недвижимый, нечувствительный, служит лишь для того, чтобы охладить кровь, происходящую из сердца — органа горячего, вместилища чувств, страстей, ума...

По ту сторону добра и зла находится свобода совести, давным давно подаренная большевиками. Начало моделирования рассуждений Ницше не может в полной мере описать мысль феноменологически. Я могу подхватить мысль Ницше (вдохновение), но я не могу думать и чувствовать за него, либо как он.

vayner1940@mail.ru, 15 Июль, 2015 – 16:39
Алле : Ощущений (образов-картинок воспринятой информации) у нас тоже сколько нужно, а вот ор -га нов восприятия у нас пять, они то и формируют у нас бескончное количество комплексных ощущений (образов-картинок) из различных сочетаний зрительных, слуховых, обонятельных, вкусовых и тактиль -ных элементов воспринятой информации.
Симон Вайнер.

Мысль – осуществляемая связь между понятиями.

АЮрий Дмитриев, 6 Апрель, 2014 - 17:08

...потому не случайно (как это справедливо отмечает Ницше) и в «человек мыслит нечто» отнюдь не очевидно: человеком ли мыслится мысль об этом нечто или мысль о нечто мыслится (мыслит себя) в человеке.

Можно сказать, что в разное время мы по-разному отвечаем (себе) на этот вопрос - мною мыслится нечто или оно мыслит себя во мне? Иногда  мы авторы некоторой мысли, а иногда мы - рабочий инструмент (в руках Творца или иного управляющего), хотя то и другое совмещается в моменты творческого подъема. Так проявлено со-творчество. Но авторские права пока не отменены. Соединение, сотворчество мысли с Мыслью принадлежит однако не временному существу, а долговременной сущности. Для примера возьмем волны в океане или волны в речке - разное качество.  Поэтому качества мысли играют главную роль при ее рассмотрении.

Молчание - море, а речь - рек вода.
Тебя ищет море, чтоб взять навсегда...
Но знаков его ты упорно не зришь,
Да в поисках рек все без толку шумишь...
А море, как небо, молчаньем сильно,
Небес высоту опуская на дно.
Сравни свои мысли с его глубиной...
Все реки текут, как известно, домой...

С  чего  начинается  процесс  размышления?

..варианты  ответа:

• С  поставленной цели,  задачи,  идеи;
• С  заданием  срока  решения  задачи;
• С  события,  вынуждающего  нас  к  размышлению;
• С  ассоциации,  возникшей  от чего-то  интересного  лично  для  нас  в  данное  время;
• С  озарения,  прикосновения  к  прекрасному,   со  вспыхнувшего  в уме  воспоминания…

Пока  остановлюсь,  хотя все  перечисленные  причины  можно  описать  интегральным  словом  -  Необходимость.  Само  слово  необходимость  может  пониматься  нами по-разному,  однако,  существует  такое  выражение:  время  -  это  необходимость…  для…  Подводя  черту,  можно  сказать  так:  мысль -  это качество  Времени.  И начинается  она  с  начала некоторого качества времени (в восприятии).

Когда  у  человека  множество  разных  мыслей,  и  они  прыгают,  словно  белки, то  время, я  думаю,  некачественное,  т.е.  суета  сует… Что можно сказать  нового, если все  слова  давно  знакомы?  Можно  только  сказать  иначе,  более  интересно  или  красиво  или  даже фантастично…  даже  о  самом  простом.  Например о суете жизни. Наша  жизнь  часто  похожа  на  суету,  но  Как  красиво сказал  об  этом  Царь  Времен  Соломон!  Поэтому я и не удержалась от сотворчества, от желания, и от необходимости…  повторить  Его  слова  в  новой,  ритмической  форме:

Все  суета  сует,  из  века  в  век  сует...

Что  пользы  делателю  от  его  трудов,

Над  чем  он  трудится  под  солнцем  от  веков?

А  род  уходит  и  приходит,  словно  свет.

И  лишь  Земля  неколебимо  остается...

Восходит  солнце  и  заходит,  поспешая,

Чтоб  на  заре   взойти,  всю  Землю  освещая,

И  снова  вечер  на  круги  своя  вернется...

…….

Нет  ничего  под  солнцем  нового  вовек.

Бывало,  скажут  как  о  новом:   Ощути!

А  уж  оно  бывало  раньше  на  пути!

Но  позабыл  в  веках  об  этом  человек...

ответить на простой, казалось бы, вопрос: что такое мысль и как она устроена в самой себе?

Я бы предложила рассмотреть качества мысли, как состояние восприятия Человека, чтобы выяснить, что она такое.

1. "что такое мысль и как она устроена в самой себе"  -  проблема ученых но не философов, ибо невозможно познать мысль мыслью.

2. "абстрактной мысли нет, мысль всегда конкретна"  -  от того что мысль всегда конкретна, она не перестает быть абстрактной.

3. "мысль всегда конкретна"  -  предполагается ее материальность.

4. множество определений мысли и ни одного общепризнанного - показатель её причастности к абсолютному.

5. " ... маленький факт ..., что мысль приходит, когда "она" хочет ..."  - прямое утверждение о мысли как живой.

6. мысли это живые, неувядающие цветы, переходящие как эстафета от живого к живому.

   Спасибо, Сергей Алексеевич, за комментарий к этой интересной теме.

  Судя по рассуждениям Юрия Дмитриевича можно предположить, что мысль является действующей причиной мышления.  Между прочим, такие рассуждения напоминают мне  идеи, которые высказывал М.К. Мамардашвили в своих беседах о мышлении. 

   ЕС

Уважаемый Сергей Алексеевич! 

  Думаю, что понимание субстанции  Спинозой  и христианское понимание субстанции Декартом принципиально отличны, но и у того и другого речь идет  о субстанции как об одном, а не многом.  Не станете же  Вы отрицать существование множественности разных мыслей.

   Понятие causa sui подразумевает существование вне времени и множественности, вне обусловленности,  что абсурдно для понимания термина мысль"". 

   ЕС       

 я думаю :) что мысль имеет смысл рассматривать как элемент рациональной системы восприятия

Попробую скомпилировать дискуссию в электронную книгу.  Много всего интересного, на мой взгляд, книгу-листалку можно будет сохранить в любой виртуальной библиотеке. Это удобно и красиво выглядит.