По традиции марксизм считается теорией, и даже научной. Но для фазы революции больше подходит идея "ломать - не строить", когда практика гораздо важней рассуждений. А стабильной фазы развития у марксизма в целом не получилось, и это как раз уже про ошибки теории, как исходной, так и развиваемой последователями. Рассмотрим на предмет ошибок вкратце три направления, которые выделяют в марксизме: политэкономию, исторический материализм, диалектический материализм.
Опираться будем на классическую книгу Энгельса "Анти-Дюринг", в которой автор полемизирует с Дюрингом по поводу основных идей марксизма, заодно вполне популярно разъясняя подробности этого учения.

а) В части политэкономии достаточно двух цитат по поводу ключевого понятия "прибавочная стоимость".

Но характерной особенностью всякого социального путаника, мудрствующего насчет «истинной стоимости», является утверждение, что в современном обществе рабочий получает неполную «стоимость» своего труда и что социализм призван исправить это положение вещей. Для этого нужно было бы, конечно, прежде всего установить, что такое стоимость труда; а эту последнюю ищут, пытаясь измерять труд не его адекватной мерой – временем, а его продуктом. Рабочий, с этой точки зрения, должен получать «полный трудовой доход».[276] Не только продукт труда, но и самый труд должен непосредственно обмениваться на продукт: час труда – на продукт другого часа труда. Но тут сразу же возникает «вызывающая большие сомнения» загвоздка. Выходит, что распределяется весь продукт. Важнейшая прогрессивная функция общества, накопление, отнимается у общества и передается в руки отдельных лиц, на их произвол. Отдельные лица могут делать со своими «доходами» все что угодно, общество же, в лучшем случае, остается столь же богатым или бедным, каким оно было. Получается, что накопленные в прошлом средства производства были централизованы в руках общества лишь для того, чтобы в будущем все накопляемые средства производства снова раздробились, оказались в руках отдельных лиц. Так эта концепция попадает в вопиющее противоречие со своими собственными предпосылками и приходит к чистому абсурду.
Живой труд – деятельная рабочая сила – обменивается на продукт труда. В таком случае он является товаром, так же как и тот продукт, на который он обменивается. А если так, то стоимость этой рабочей силы определяется вовсе не ее продуктом, а воплощенным в ней общественным трудом, – следовательно, согласно современному закону заработной платы.
Вот этого-то и не должно быть, говорят нам. Живой труд – рабочая сила – должен обмениваться на его полный продукт. Это значит, что он должен обмениваться не по своей стоимости, а по своей потребительной стоимости; выходит, что закон стоимости действителен для всех других товаров, но по отношению к рабочей силе он должен быть отменен. Такова та, сама себя уничтожающая, путаница, которая скрывается за концепцией «стоимости труда».

Саму проблему прибавочной стоимости Маркс понимал именно как её чудесное появление при "честном" обмене по закону стоимости, то есть старался объяснить это "чудо":

И тем не менее мы видим, что класс капиталистов каждой страны, взятый в целом, беспрерывно обогащается на наших глазах, продавая дороже, чем купил, присваивая себе прибавочную стоимость. Таким образом, мы ни на шаг не подвинулись вперед в решении вопроса: откуда происходит эта прибавочная стоимость? Вопрос этот необходимо разрешить, и притом чисто экономическим путем, исключив всякий обман, всякое вмешательство какого-либо насилия, формулируя вопрос следующим образом: каким образом можно постоянно продавать дороже, чем было куплено, даже при условии, что равные стоимости постоянно обмениваются, на равные?
Разрешение этого вопроса составляет величайшую историческую заслугу труда Маркса. Оно проливает яркий свет на такие экономические области, где социалисты, не менее, чем буржуазные экономисты, бродили до этого в глубочайшей тьме. От решения этого вопроса берет свое начало научный социализм, и это решение является центральным пунктом научного социализма...
Значит, данное изменение должно произойти в том товаре, который покупается, но изменению подвергается при этом не его стоимость, – так как товар покупается и продается по своей стоимости, – а его потребительная стоимость как таковая; другими словами, изменение стоимости должно проистекать из потребления этого товара. «Но извлечь стоимость из потребления товара нашему владельцу денег удастся лишь в том случае, если ему посчастливится открыть… на рынке такой товар, потребительная стоимость которого обладала бы оригинальным свойством быть источником стоимости, – такой товар, действительное потребление которого было бы овеществлением труда, а следовательно, созиданием стоимости. И владелец денег находит на рынке такой специфический товар; это – способность к труду, или рабочая сила.[160] Если, как мы видели, труд как таковой не может иметь стоимости, то этого отнюдь нельзя сказать о рабочей силе. Последняя приобретает стоимость, лишь только она, как это фактически имеет место ныне, становится товаром, и стоимость эта определяется, «как и стоимость всякого другого товара, рабочим временем, необходимым для производства, а следовательно, и воспроизводства этого специфического предмета торговли»,[161] т. е. тем рабочим временем, которое требуется для производства жизненных средств, необходимых рабочему для поддержания себя в состоянии трудоспособности и для продолжения своего рода ... Тот факт, что для поддержания жизни рабочего в течение 24 часов требуется только 6 часов труда, нисколько не мешает рабочему работать 12 часов из этих 24. Стоимость рабочей силы и стоимость, создаваемая рабочей силой в процессе труда, – две различные величины. Владелец денег оплатил однодневную стоимость рабочей силы, и ему поэтому принадлежит и потребление ее в течение всего дня, труд рабочего в течение целого дня. То обстоятельство, что стоимость, которую создает потребление рабочей силы в течение дня, вдвое больше ее собственной однодневной стоимости, составляет особую удачу для покупателя, но по законам товарного обмена тут нет никакого нарушения права по отношению к продавцу.

Очевидно, что объяснения чуда прибавочной стоимости не получилось - Маркс лишь признал, что это чудо в природе рабочей силы, легализовав мимоходом и "правильную" зарплату на уровне "поддержания себя в состоянии трудоспособности и для продолжения своего рода" и признав это за удовлетворённый критерий "научности" своего социализма. Разгадка же "чуда" прибавочной стоимости именно в том, что рабочая сила должна быть согласна работать "за еду", по Марксу это и есть её правильная стоимость.

Отдельно стоит отметить, что несправедливость по зарплате была очевидна ещё до появления "Капитала". Например, читаем о социал-демократе Лассале по "Всемирной истории экономической мысли", Том 2, 1988:

      «При теперешних отношениях, под господством спроса и предложения труда, рабочую плату определяет следующий железный закон: средний размер заработной платы всегда сводится на безусловно необходимое содержание, требуемое привычками народа для поддержания жизни и для размножения... Сделать рабочее сословие своим собственным предпринимателем — вот единственное... средство устранить железный и жестокий закон, определяющий заработную плату!.. Тогда уничтожилось бы различие между заработной платой и барышом предпринимателя, и вознаграждением труда стал бы продукт труда» 35[Там же. С. 59, 64, 65].
        Справедливо указывая на иллюзорность кооперативных проектов, осуществляемых силами самих рабочих, которые не располагали для этого необходимым капиталом, Лассаль полагал, что именно государство обязано «взять в свои руки... дело свободных индивидуальных ассоциаций рабочего сословия и положить себе в обязанность дать... средства и способы для... самоорганизации и самообъединения... Только помощь государства может произвести действительное улучшение в положении рабочих» З6[Там же. С. 65, 66].
      Разумеется, Ф. Лассаль не обольщался относительно современного ему прусского государства, будто бы способного встать на сторону рабочего класса. Он рассчитывал завоевать государственную власть, добившись всеобщего и прямого избирательного права (отсутствовавшего в то время в Пруссии) 37[Там же. С. 51, 54]. Характерно, однако, что лозунг экспроприации капиталистической собственности при этом не выдвигался. С завоеванием пролетариатом государственной власти основной задачей ставилось создание за государственный счет новых производственных ассоциаций, в которых рабочие получали бы «полный продукт труда», т. е. отсутствовала бы эксплуатация. Эти ассоциации экономическими методами победили бы капиталистическое производство: за счет ухода от капиталистов работников.

Принципиально то, что в итоге, не поняв и не решив проблемы справедливого размера оплаты за наёмный труд, Маркс пришёл к выводу, что эксплуатация определяется не несправедливой зарплатой, а частной собственностью на средства производства, которую поэтому нужно запретить. И, как прямое следствие уже этой путаницы с зарплатой, сам коммунизм оказывается необходим Марксу не столько потому, что это наиболее справедливое мироустройство, а потому, что Маркс не смог определить принадлежность продукта, который делало несколько человек.
Основная же политэкономическая проблема здесь - стимулирование труда вообще и труда по организации производства в частности. Именно принципиальное нежелание марксистов заниматься производством в условиях капитализма, даже при наличии бесплатного образования, местами пока доступных кредитов и работающих законов, завышает до бесконечности рыночную "зарплату" капиталиста. Как только появятся хотя бы несколько марксистов-руководителей, сам этот факт, вполне вероятно, значительно уменьшит дисбаланс зарплат рядовых рабочих и руководителей.
С учётом этого, для формирования справедливого общества достаточно решить задачу-минимум в виде общественного контроля за властью как необходимое условие и задачу-максимум в виде конкурентоспособного общественного производства как достаточное условие. Общество должно контролировать власть по крайней мере там, где явным образом власть несознательно или умышленно заблуждается, чтобы власть в итоге обеспечивала максимально честную конкуренцию, наподобие того, как это имеет место в науке и спорте. Создав же условия для честной конкуренции, общественный интерес должен в производстве победить частный интерес, чем он только и сможет доказать свой эволюционный прогресс. Для этого, возможно, потребуется выделение активного кооперативного сектора из пассивного государственного, но в любом случае в интересах общества здоровая конкуренция всех трёх секторов.

б) Исторический материализм обычно выводят из идеи, что "бытие определяет сознание", иногда при этом подчёркивают, что речь идёт об общественном бытии и общественном сознании. Но уже с этим уточнением начинаются принципиальные сложности: сознание по своей сути индивидуально, классовое же сознание в жизни почти всегда описывается как недоразвитое, иначе коммунизм бы давно построился. Кроме того, само правильное общественное бытие, которое должно определить правильное общественное сознание, нужно ещё создать и именно в этом основная трудность. Более содержательной при этом выглядит мысль, что общество естественным образом распадается на две разновеликие части - тех, чьё сознание способно определять своё и отчасти общественное бытие (меньшинство), и тех, кто плывёт по течению бытия (большинство, по которому Маркс прав, но вообще такое положение - то, что нужно исправлять). То есть всё-таки собака виляет хвостом, а не наоборот.
В итоге же, по определению сознанием общественного бытия и роли труда при этом получаем следующее.
Человек существо социальное, поэтому история человечества - история общественных формаций как таковых, то есть история жизни социальных структур, решающих характерные для своего времени задачи, а для этого, наконец, появляется власть, которая формулирует эти задачи (разумеется, не забывая о себе) и организует общество для их решения. Таким образом и сами формации, и их смены определяются формами власти, что естественным образом отражено уже в названиях формаций. Труд же, хотя и создал человека, но формации определяет в той же степени, что и бытие - сознание (или способность к движению - направление движения), то есть практически наоборот: не определяет, а лишь учитывается как внешнее естественное обстоятельство, используемое властью в своих целях. Поэтому более естественным выглядит следующий механизм смены общественно-исторических формаций.
Формация прежде всего отражает действующую форму власти, смена формаций (рабовладение, феодализм, капитализм, коммунизм) соответствует последовательной смене доминирующих идей управления: сила, авторитет, богатство, разум. Смена идей происходит под действием соответствующего материального фактора роста: физический захват (для "силы" и т.д. , соответственно), налогообложение, рынок сбыта, станки. При этом каждый фактор начинает работать чуть раньше своей идеи, инициируя её появление, когда возможности старого фактора на исходе, но старая идея хочет продолжения (во время которого окончательно проигрывает следующей идее).
Отмечу, что фактор роста развивается в сторону более тактичного и устойчивого способа отъёма денег на нужды власти, а также от явного действия к опосредованному условию (до естественного, фонового автоматизма). Теперь, как это работает и почему лучше истмата.
Смена рабовладения на феодализм происходит естественным образом из-за налога на рабов, когда выясняется, что выгодней нанимать свободных людей на нужную работу. Отчасти это подтверждается существованием налогов на освобождение рабов. Рост производительности труда ожидаем, но уже вторичен. Раб к власти отношения не имеет, поэтому революции не требуется. Да и зачем нужна грубая сила, если можно через налоги по месту проживания? 
Феодализм менять сложнее. Когда налогов начинает совсем не хватать, приходится искать удачи в торговле и поиске новых транспортных путей. А кто ищет - может и Америку случайно открыть. Если же пути налажены, то и производить нужно больше, только тут вспоминаем про производительные силы. В итоге, количество богачей стало увеличиваться, а авторитет монархов и католической церкви уменьшаться. Революции есть, передел власти есть, но рост производительности труда снова был сбоку. Причём только после этого момента можно спокойно богатеть, не опасаясь пиратов, монаршей немилости и костра инквизиции.   
С развитием же науки и появлением станков, роль производительных сил действительно становится определяющей, но всё равно обслуживающей - богатство или разум. То есть сила коммунизма вовсе не в мощности станков, а в разумности Сапиенса, но пока она в виде идеи, которую ещё надо реализовать. А для этого нужно разобраться в ошибках классиков и двинуться дальше.

в) Как известно, базой диалектического материализма являются три закона диалектики:
- переход количественных изменений в качественные;
- единство и борьба противоположностей;
- отрицание отрицания.
Прошу читателя поверить мне на слово, что они вполне заменимы соответственно следующими высказываниями:
- "оп-па";
- "обе вы хороши";
- "если долго мучиться, что-нибудь получится".
То есть по факту это не законы развития или мышления о развитии, а лишь фразеологические обороты языка, за которыми конкретика скорее эмоциональная, чем научно содержательная, поэтому и приходится верить на слово.
Неповерившим же предлагается в качестве примера использования диамата ещё одна цитата:

"Это только иная форма старого излюбленного идеологического метода, называемого также априорным, согласно которому свойства какого-либо предмета познаются не путем обнаружения их в самом предмете, а путем логического выведения их из понятия предмета. Сперва из предмета делают себе понятие предмета; затем переворачивают все вверх ногами и превращают отражение предмета, его понятие в мерку для самого предмета. Теперь уже не понятие должно сообразоваться с предметом, а предмет должен сообразоваться с понятием".

Что эта мысль Энгельса означает на практике? Предположим, нужно построить кирпичную стену. Обычный человек, зная что заготовленные кирпичи должны быть стандартны, согласно обычному понятию-стандарту "кирпич", просто строит стену. Диаматчик же, отрицая стандартизирующую роль понятия, будет вынужден по каждому отдельному новому кирпичу проверять, действительно ли он обладает теми же характеристиками, что и уже использованные.
Если бы речь шла об оценке и сравнении творчества различных художников-авангардистов, то вот тогда, очень даже может быть, каждый их шедевр пришлось бы рассматривать отдельно и "заново". Но это было бы уже не про материализм, а про наидеалистический идеализм. Поэтому Маркс погорячился, когда переворачивал диалектику Гегеля "с головы на ноги", в идеализме Гегеля всё было на своём месте. Классики же в основном специализировались на истории, иностранных языках и т.п. , то есть на тех науках, которые, ориентируясь на практическую составляющую, требовали минимум научного, абстрактного мышления, которое только и выделяет суть из конкретного предмета в понятие о всех подобных предметах. Наука рассуждает в понятиях, это её язык, и то, что классики этого не понимали, означает, что они в лучшем случае талантливые самоучки-публицисты, но не учёные.

Данный текст является частью текста "О практической логике"