под "посредником" у Штирнера разумеется надо понимать "чиновника", тогда как "государство" это не чиновник, а совокупность трёх составляющих: правовой системы, территории, и границы, а чиновник всего лишь одна из составных частей правовой системы, и как находящийся на третьем месте, после гражданина и закона, и в качестве "функции" закона. "Рабочий" - это прежде всего идея, а не субъект права, и чиновнику она нужна была прежде всего как идея находящая своё воплощение в "труде". Идеи "рабочего" и "труда" относятся к категории частного, где каждый может вкладывать в эти понятия что угодно, так как любую преступную "деятельность" в государстве можно подвести под эти понятия. Гитлер, Сталин, Ленин, разве не труженики, а тем более Путин чтимый сейчас как государственный деятель, но субъектами права они уже не являются, как не имеющие "равных" себе в правовой системе, а значит и не являющиеся полноценными участниками "системы" в государстве наравне с гражданами. Тогда почему граждане преклоняются перед ними как важными персонами играющими великую роль в государстве, о чём и пишет Штирнер как о феномене "идеализма" в гражданах служащих "основанием" ему. Разумеется чиновники вынуждены разделять этот "идеализм" и опираться на него как на великое основание к своей бурной деятельности, чему помогает им в этом и армия холуёв (толпа) всегда готовых к служению "идее" государства, и оправдывать деятельность разного рода авантюристов и аферистов готовых влиться в неё из "патриотических" соображений.

Чем был Христос, чем были святые, церковь, тем сделалось государство: оно — "посредник". Оно отрывает людей друг от друга, чтобы стать между ними как "дух". С рабочими, требующими повышения платы государство обращается, как с преступниками, как только они хотят насильно добиться повышения. Что же им делать? Без принудительных действий они ничего не получат, но в принудительности государство усматривает самопомощь, определение цены самой личностью рабочего, действительную свободную реализацию своей собственности, а этого оно не может допустить. Что же делать рабочим? Опираться на самих себя и не спрашивать государство? Так же точно, как и с предметным трудом, обстоит дело и с духовной работой. Государство разрешает мне выражать все мои мысли и пользоваться ими (я пользуюсь ими уже тогда, когда они приносят мне почет моих слушателей); но все это до тех пор, пока мои мысли — его мысли. Если же я обнаруживаю мысли, которых оно не одобряет, то есть не может сделать своими, то оно мне абсолютно запрещает пользоваться ими, пускать их в обмен и обращение. Мои мысли свободны только тогда, когда государство дарует мне их своей милостью; то есть когда они — мысли государства. Свободу моего философского мышления оно допускает только тогда, когда Я — "государственный" философ; против государства я не смею философствовать, хотя оно ничего не имеет против того, чтобы я содействовал исправлению его Истины — не что иное, как фразы, способы выражения, слова (логос); поставленные во взаимоотношение, в строй, они образуют логику, науку, философию. Для мышления и речи мне нужны истины и слова, как для еды пища; без них я не могу ни думать, ни говорить. Истины — это мысли человека, выраженные в словах, а потому существующие так же, как и другие реальности, хотя они существуют только для духа или для мышления. Это — продукты человека и человеческие создания, и если их выдают за божественные откровения, то все-таки остается их свойство чуждости для меня: даже будучи моими собственными созданиями, они уже чужды мне после акта их создания. Христианин — это такой человек, который верит в мысли, верит в державность мыслей и хочет сделать властителями всего так называемые принципы. Иной человек исследует мысли и ни одну из них не выбирает без критики своего повелителя, но он похож на собаку, которая обнюхивает людей, чтобы найти "своего господина"; он всегда выискивает господствующую мысль. Христианин может бесконечно многое переиначивать, может сколько угодно бунтовать, разрушать понятия, господствующие столетиями, — все же он будет стремиться вновь и вновь к какому-нибудь новому "принципу" идти к новому господину, вновь воздвигать высшую или более "глубокую" истину, создавать новый культ, будет постоянно провозглашать какой-нибудь дух господином по предназначению, будет ставить какой-нибудь закон над всеми. Если существует хотя бы одна истина, которой человек должен был бы посвятить всю свою жизнь и свои силы, потому что он человек, то он подчинен какому-нибудь правилу, господству, закону и т. д., он — слуга. Такого рода истины, например, — человек, человечество, свобода и т. д. Можно сказать наоборот: если ты хочешь продолжать далее мыслить, то это зависит от тебя; только знай, что, если ты хочешь дойти до чего-нибудь дельного, то существует много трудных вопросов для разрешения, и если ты их не преодолеешь, то далеко не уйдешь. Не существует, значит, никакого долга и никакого призвания для тебя отдаться мыслям (идеям, истинам): но если ты хочешь заняться этим, то ты поступишь хорошо, если воспользуешься тем, чего добились другие уже на этом поприще... Благочестивым желанием древних была святость, благочестивым желанием новых — телесность. Но точно так же, как должен был погибнуть древний мир, когда его тоска была бы удовлетворена, точно так же в пределах кольца христианства никогда не может дойти до телесности. Как через весь древний мир проходит стремление к святости или очищению (омовению и т. д.), так и через христианский — стремление к реализации телесного: Бог входит в этот мир, становится плотью и хочет его искупить, то есть наполнить собой; но так как он — "идея" или "дух", то в конце концов идею вводят (как Гегель, например) во все, в мир и доказывают, "что идея, разум находятся во всем". Штирнер