здесь бесполое Тела реализует объект сопротивления, вытесняя один "дух" в пользу иного. Штирнер "отдельное" несущее дух ни во что не ставит, если дух целостен у толпы только, а индивид уже и не "дух". Дух никогда не находит себе места, а "идеологи" находят ему замену в ущерб толпе, подменяя дух толпы "законами" и идеями. Комуняки применили дух общины, исламисты - дух семьи, а буддизм - дух пустоты. Либерал-фашизм как система эклектическая ставит на "дух" свободы и безликого закона. Под "эгоистом" Штирнера "действующее" бесполое Тела как единое толпы, это политик, деятель искусства, религиозный реформатор, как могущие быть не "сами" по себе, а и стремящимися к миссии несущей "свой" дух толпе.

Упорной борьбой монгольской расы люди создали небо; кавказское же племя (пока оно в своей монгольской окраске еще возилось с небом) взяло на себя противоположную задачу -- низринуть небо обычаев, занялось небосокрушительством. Подкопаться под все человеческие постановления, дабы на очищенном месте выдвигать новое и лучшее, портить нравы, дабы на месте испорченных устанавливать новые и более совершенные, вот чем ограничивается задача кавказского племени. Но разве это то, к чему стремятся, и достигнуто ли тут исполнение самых крайних намерений? Нет, в этом созидании "лучшего" деятельность кавказского племени одержима монгольством. Она низвергает небо, чтобы сотворить на его месте новое, уничтожает старую власть, дабы возвести на престол новую, короче -- она только исправляет. Но все-таки истинной целью, как бы она при каждом новом уклоне ни исчезала из глаз, -- остается действительно совершенное низвержение неба, обычая и т. д., словом -- защищенного только от мира человека, то есть отделенности в себе, или внутренней свободы, человека. Небом культуры человек старается отделить себя от мира, разбить его враждебную власть. Но эта небесная изолированность должна быть сломана, и истинное завершение штурма неба -- это падение неба, его полное уничтожение. Исправление и реформирование -- проявление монгольства в кавказце, так как он этим снова устанавливает то, что уже было раньше, а именно: утверждение, нечто общее, небо. Он питает непримиримейшую вражду к небу и все же ежедневно созидает все новые небеса; нагромождая небо на небо, он только подавляет одно другим: небо иудеев разрушает небо эллинов, небо христиан -- небо иудеев, небо протестантов -- небо католиков и т. д. Если сокрушающие небо люди кавказской крови сбросят с себя свою монгольскую кожу, то они похоронят благодушного человека под обломками громадного мира чувств похоронят обособившегося человека под его обособленным миром, вознесенного на небеса под его небом. И небо -- царство духов, царство духовной свободы. Небесное царство -- царство духов и призраков, нашло в спекулятивной философии свой настоящий облик. В ней оно было определено как царство мыслей, понятий и идей: небо населено мыслями и идеями, и вот это "царство духов" и есть истинная действительность. Хотеть добыть свободу духу есть монгольство, духовная свобода -- монгольская свобода, свобода души, моральная, нравственная свобода. Слово "нравственность" отождествляется с самодеятельностью, самоопределением. Однако дело не в том, и кавказец, напротив, вопреки своей монгольской нравственности, показал себя самодеятельным. Монгольское небо, или обычай, оставалось крепостью, и кавказец только тем и показал себя нравственным, что непрестанно штурмовал эту крепость. Если бы ему совсем не нужно было иметь дело с обычаем, то он не имел бы в нем своего непреодолимого, постоянного врага. Итак, то, что его самодеятельность нравственна, это именно и есть ее монголоподобие, признак, что в ней он не пришел к себе самому. "Нравственная самодеятельность" вполне соответствует "религиозной и правоверной философии", "конституционной монархии", "христианскому государству", "свободе в известных рамках", "ограниченной свободе печати", или в общем -- прикованному к больничной койке герою. Человек только тогда преодолел свое шаманство и свое привидение, если он в силах отбросить не только веру в призрак и веру в духов, но и веру в духа. Кто верит в привидения, тот не более допускает "вторжение высшего мира", чем тот, который верит в духа, и оба они ищут за чувственным миром сверхчувственный, короче -- они производят (и веруют) другой мир, и этот другой мир -- создание их духа -- мир духовный, ведь их чувства не осязают и не знают другого. Нетруден переход от этой монгольской веры в бытие духовных существ к вере в то, что истинная сущность человека -- его дух и что все внимание должно быть обращено только на дух, на "благо души". Этим создается воздействие на дух, так называемое моральное влияние. Поэтому совершенно ясно, что монгольство представляет собой совершенное бесправие чувственности, бессмысленность и противоестественность и что грех и сознание греха, терзавшие нас тысячелетиями, были монгольской мукой. Но кто же и дух превратит в его нечто? Тот, кто при посредстве духа представлял себе природу как ничтожное, конечное, преходящее, он один может низвести дух к такому же ничтожеству: это могу сделать я, может каждый из вас, который действует и творит как неограниченное "я" -- одним словом, может сделать эгоист. Штирнер