ПОСТМЕТАФИЗИКА

              Имеется эвристическая максима, что истина находится в еще не осмысленной возможности, которую мы можем исследовать только при отрицании чего-то, допускаемого как очевидное.

                                                                              Ф. Рамсей.

                                                           ВСТУПЛЕНИЕ

          Отдавая себе отчет, каким анахронизмом сегодня выглядит возврат к метафизике, я все же рискну предположить, что своего последнего слова она еще не сказала. В пользу этого соображения имеются некоторые косвенные доводы, которые я и изложу, прежде чем перейти к прямым.

          Метафизике со времен Канта и Конта много чего ставилось в вину, но главные ее преступления, несомненно, заключаются в порочащих связях с эссенциализмом и догматизмом, а также в притязаниях на обладание абсолютной истиной. Сегодня многие стали задаваться вопросом: каким образом возможна метафизика? Истый философ не может удовлетвориться паллиативностью науки и подсознательно (а с постановкой такого вопроса уже и явно) стремится к последним пределам. Думаю, что ответ очевиден: возрождение метафизики если и возможно, то лишь с учетом той уничтожительной критики, которой она была в свое время справедливо подвергнута. Иначе говоря, порывая с предметом науки, метафизика должна полностью оставаться в рамках ее требований, которые в общих чертах можно свести к одному – предельной верификации. 

          Все доктрины прошлого бездоказательны, но повинна ли в этом сама метафизика? Не впадаем ли мы в индукцию перечисления, предполагая, что эссенциализм является ее врожденной болезнью? Ведь при здравом рассуждении любой мыслитель предпочтет одно опытное знание десяти интуитивным. Разве все варианты уже исчерпаны? Возможно, в рамках классики найдется место для теорий, подтверждаемых и опытным путем, а не только уводящих в заоблачные дали безудержного воображения.

          Есть догматизм мышления, и есть догматизм факта. К последнему, как правило, никогда не бывает претензий. Например, та же религия насквозь догматична, но если она когда-нибудь предъявит нам живого бога, то вспомним ли мы тогда об этом обстоятельстве? Окончательное решение, а метафизика принципиально неотделима от него, не может не быть догматичным. Но важно, чтобы догма отталкивалась не от предположения, а от неоспоримого факта. Таким образом, как и в случае с эссенциализмом, проблема догматизма тесно связана с проблемой верификации.

          Современное мышление отрицает существование абсолютной истины или же отказывает человеку в возможности ее познания, впадая тем самым в парадокс лжеца. Это мнение также претендует на абсолютную истинность, причем в наименее трудозатратной форме. Негативные суждения нуждаются в доказательствах точно так же, как и позитивные, но в данном случае они лишь паразитируют на неудачах последних. Критика должна обращать внимание не на уровень притязаний, а на их обоснованность и доказуемость. Моральная или же какая-либо иная ангажированность недопустимы.

          Я понимаю абсолютную истину двояко. Гносеологически она дана в тождестве предмета и его понятия - относительные истины его не достигают по определению. Онтологически же представляет собой основополагающий принцип бытия (истинность которого непосредственно зависит от успеха предыдущего решения). Это знание не бытия в целом, а бытия как такового. Его первоначал. И хотя с началами не просто - они слишком просты, чтобы с ними можно было просто (В. Бибихин), но задача, таким образом, сильно упрощается, переходя, скорее, в область практической психологии.    

          Согласно Канту, в метафизике есть наследственный порок, которого нельзя объяснить и тем более устранить, если не добраться до места его рождения. Казалось бы, вот абсолютно здравая идея! Но далее следует им же самим инспирированный запрет на метафизику. Может быть, речь идет о, своего рода, карантине, куда помещают больного до его излечения? Но в результате возникла тупиковая ситуация: запрет на метафизику вытекает из определенных метафизических предпосылок, которые в силу запрета на метафизику не могут быть пересмотрены  (О. Столярова).

          Однако основная причина отказа от глобальных тем и последних ответов заключается вовсе не в Канте, а в партикулярности современного мышления: сегодня нет уже более философов par excelence, а есть лишь узкие специалисты и искусствоведы от философии. Проблематикой бытия ныне занимаются исключительно доморощенные философы-недоучки, для которых недомогания метафизики – пустой звук. (Автор, впрочем, и сам дилетант, но руководствуется именно доказательной стороной дела).

          Данный трактат преследует ознакомительные цели и по большей части не содержит чего-либо непонятного для людей, в общих чертах знакомых с метафизикой, а потому максимально ограничен в цитировании и лишен каких-либо комментариев и сносок.

                                  ПРИНЦИП СТАНОВЛЕНИЯ

          Я бы не стал ударяться в конспирологию и демонизировать метафизику и метафизиков, как это делали их оппоненты еще в недавнем прошлом, нередко сводя проблему к чистой психиатрии. Как и всякий серьезный исследователь, метафизик начинает с того, что добросовестно изучает закономерности окружающего мира, и не вина его, а беда, если, напрочь лишенный обывательского благоразумия и инстинкта самосохранения, он не останавливается на полпути, а идет до самого конца.

          Принято считать, что всякая здравая мысль, доведенная до своего логического предела, становится абсурдом. Вполне возможно, метафизика пострадала именно вследствие этого. Но пока что мы лишь ограничимся констатацией следующего факта: естественная мысль, к которой в ходе наблюдения за объективной реальностью, приходят метафизики, ничем, по сути, не отличается от вывода любого научного исследователя – в основании мира лежит ни что иное как феномен становления.

          Все до единой метафизические доктрины представляют собой лишь ту или иную попытку объяснить бытие с эволюционных позиций. Феномен эволюции столь наглядно и исчерпывающе представлен в окружающем мире, что просто не оставляет мыслителю возможности выбора. Принцип становления уже вовсю использовался в космологических мифологиях, и зарождающаяся философия в этом смысле лишь благодарно переняла его, сделав центральным пунктом собственного дискурса.   

          Как известно, все мифологические картины мира суть космогонии – повествования о возникновении и дальнейшем формировании Вселенной. В отличие от мифологии грамотная метафизика фокусируется не на проблеме возникновения мира, а на его устройстве, функционировании, обращаясь к внутреннему смыслу бытия. Однако космогоническое мышление при этом не исчезло вовсе, а лишь трансформировалось в мышление становления (эволюции, развития, исторического процесса, прогресса и т.д.). 

          Так, Г. Ф. Гегель пишет: мы можем…свести то, что здесь для нас важно, к одному понятию, к понятию развития: когда последнее сделается для нас ясным, то все остальное будет вытекать само собою. А вот это уже А. Н. Уайтхед: без сомнения, если мы вернемся к изначальному и целостному опыту, то…становление…вещей окажется исходным обобщением, вокруг которого мы должны построить нашу философскую систему.

          Под этими словами не задумываясь и с великой радостью подпишется любой современный ученый! Более ранние мыслители, возможно, и не умели так предельно четко сформулировать собственную позицию, но, несомненно, при построении своих метафизических доктрин неизменно исходили из тех же самых оснований.

              ПРОЦЕДУРА МЕТАФИЗИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ.

          Остановись метафизики в своем исследовательском раже на этом безобидном и, в общем-то, здравом выводе, никакого скандала в дальнейшем не возникло бы… но тогда это была бы уже не метафизика. Мыслителю мало зафиксировать факт всеобщего наличия становления и провозгласить его основополагающим принципом бытия, как это, к примеру, происходит в науке, для которой истина - абсолютно избыточная вещь, а главное, чтобы техника работала (К. Ф. Вайцзеккер). Принцип становления в глазах метафизика должен получить всестороннее обоснование, куда входит формирование соответствующего абсолюта, а также его атрибутики. Он не может в отличие от материалиста или ученого вот так запросто доверить такое важное дело, как эволюция, самим вещам и умыть руки.

          Мало кто из нас способен остаться равнодушным к захватывающей эпической драме под названием становление. Она вдохновляла и всегда будет вдохновлять человечество на создание самых выдающихся произведений в различных областях его деятельности. Перед глобальностью становления меркнут всякие возможные нестыковки. Одной из которых как раз является то, что собственно и определяет величие становления – фактор его бесконечности. Это обстоятельство всегда указывало грамотному мышлению на отсутствие смысла, поэтому в философии бесконечность еще совсем недавно было принято называть дурной.  

          Помимо смысла становление нуждается также и в силе, которая приводила бы его в действие, то есть заставила частности сплотиться вокруг него и неуклонно следовать в указанном направлении. В этом заключается основная задача трансцендентных и формально имманентных субстанций – от эйдосов Платона, форм Аристотеля, Единого Плотина вплоть до всеобщего в материализме, бергсоновского жизненного потока, уайтхедовского бога-корректировщика и т. д.

          О недостатках концепций имманентного становления говорил еще Кант, приравнивая закоренелых атеистов к самым непоследовательным теологам. Как следствие, в процессе осмысления бытия в рамках категории становления понятие единого вместе со всеми своими функциями и свойствами плавно перешло в понятие бога. Бог, конечно, бесконечен по своей природе, но опредмечивает, а значит, так или иначе, ограничивает бесконечность. Она тем самым уже как бы вовсе и не дурная! Недаром в наши дни религиозная картина мира многими самыми видными учеными признана наиболее удовлетворительной доктриной становления.

          Но куда исчезает вся наглядность становления при его осмыслении? Откуда берутся те причудливые и бездоказательные теории, за которые метафизику совершенно справедливо нарекли формой интеллектуального мошенничества? Аппарат метафизики, как бы хорошо он ни был отлажен, все же не волшебная палочка, чтобы по одному мановению руки превратить овцу в шоколадку. Что в него поместишь – то на выходе и получишь, только уже в гипертрофированном виде. Аберрация заложена не в метафизике - она словно вирус проникает в нее вместе с принципом становления.

         В ходе осмысления феномена становления, метафизика порывает со здравым смыслом, погружаясь в область туманных догадок и интуиций, тем самым становясь учением о сверхчувственных основаниях бытия. Но это обстоятельство не изначально присуще метафизике, как принято считать, а лишь следствие не первичности (неистинности!) становления.

          Впоследствии неклассическая философия возникла именно как реакция на неудачу метафизики осмыслить феномен становления. Но все потуги иррационализма дальше складывания гимнов и славословия эволюции не простираются (см. А. Бергсон, Т. де Шарден и проч.). 

                                   ПРИНЦИП УНИЧТОЖЕНИЯ

          Про уничтожение же упоминается лишь вскользь: при возникновении нового, старое всегда исчезает. О нем говорят, лишь держа в уме становление: уничтожение одного есть рождение другого (Аристотель). Трудно было бы ожидать чего-то иного от мышления становления.

          Уничтожение, представленное в окружающем мире столь же широко, как и становление, указывает на ничто. Разумеется, его нельзя поместить в основание мира, если ты не являешься богом. Но зато можно поставить в конце. Причем не мира в целом, а каждого конкретного процесса или события, что чрезвычайно важно, ибо тогда отпадает всякая надобность в умных телах и хитростях разума, ведущих к эссенциализму и вызывающих обвинения со стороны постмодернизма в ущемлении свободы частностей.

          Что позволяет полагать, что целью вещей является не развитие, а уничтожение? Подсказку дают наши собственные потребности и желания. Человек, как известно, есть совокупность потребностей и помимо них ничего собой не представляет. Каждая потребность стремится не к переходу в другую, а к своему уничтожению, реализации. Термин реализация упомянут здесь не случайно. Ничто - это не просто смерть. Лишь завершение придает окончательный смысл всему происходящему. Эмпирически подкрепленная концепция бытия для своего одобрения еще может обойтись без принципа становления, но без позитива она обречена. Потому что мир - это мы сами: никто извне не вставляет нам палки в колеса.

          Мы говорили о человеческих потребностях, но потребностями (только в иных формах) пронизаны все вещи в окружающем мире. Иначе говоря, в мире нет ничего, кроме потребностей. У Ч. Пирса есть очень интересная фраза: цель мысли в том, чтобы не мыслить. Прагматизм как философия действия и пользы открыто манкировал метафизикой, а потому не смог или же не захотел обобщить это свое открытие. А вот что пишет Т. Кун: цель ученого или группы ученых – решить конкретную проблему. Пусть на ее месте возникает несколько новых, но не это имелось в виду.  

          Напомню вкратце гегелевский механизм становления: противоречия, взаимно уничтожая друг друга, тем самым порождают новые, более богатые противоречия. И так без конца и края. (Гегель даже упоминает при этом ничто, но лишь в качестве транзитного пункта, особо не фокусируя на нем свое внимание). Тут имеет место небольшая проблема, на которую научный детерминизм или материализм не обратили бы ни малейшего внимания, но только не метафизик: для обоснования этой на первый взгляд нехитрой комбинации Гегель был вынужден прибегнуть ко всякого рода хитростям разума, а также держать на заднем плане божественный замысел, тем самым впадая в махровый эссенциализм. Спрашивается, зачем? Если же мы логично предположим, что цели противоречий далее тривиального снятия не распространяются, то тем самым оградим себя от этой опасности.

          А как же тогда возникновение с его предельной наглядностью? Оно существует как побочный продукт уничтожения. Как ложь бытия. Бытие по своей природе дискретно - обретает свой смысл здесь и теперь, но побочный  продукт (становление) делает его перманентным, бесконечным.                                                        

          Как отмечает далее тот же Пирс, являясь местом остановки мысли, убеждение также представляет собой область, втягивающую мысль в новое движение. При уничтожении старого всегда возникает что-то новое, не предусмотренное никем и ничем, поскольку все усилия были связаны с реализацией  предыдущего процесса. Но мы этого совершенно не замечаем, потому что постоянно живем с занесенной вперед ногой (М. Мамардашвили). Уничтожение для мышления всегда находится как бы в мертвой зоне – в качестве реальности, недосягаемой в своей близости (Т. де Шарден). Приходится констатировать, что мы живем по законам уничтожения, но при этом осмысливаем саму жизнь исключительно по законам становления.

          Смена принципа бытия приводит к смене определения феномена движения. Если прежнее гласило, что движение – это переход от низшего к высшему и от простого к сложному, то новое звучит так: движение – это процесс, направленный на собственное уничтожение. Формула Д. Толанда - явно не философский продукт и является уступкой становлению: настоящий мыслитель никогда не поставит на одну доску высшее и сложное.

                        МЕТОД УНИВЕРСАЛЬНОГО СОМНЕНИЯ

          Изменчивость и противоречивость всего, а также моих собственных органов чувств, заставляют меня сомневаться в чем бы то ни было. Остается лишь ничто. Рассмотрим его. Поскольку оно лишено всякого содержания, которое и является источником изменчивости, то в его лице мы имеем объект, не дающий никакого повода для сомнений – им тут просто неоткуда взяться. По Гегелю, ничто есть чистая неопределенность и пустота, но именно пустота и является гарантией абсолютной определенности ничто. 

          Итак, метод универсального сомнения вывел нас на ничто. Оно не только наглядно (а не голословно лишь!) удовлетворяет всем атрибутам абсолютного, но в свою очередь явочным порядком вводит самый главный атрибут – предельную познаваемость, которого по понятным причинам лишены абсолюты становления. Есть мнение, что абсолютное непознаваемо в силу нашей относительности, но как раз относительное-то и невозможно познать – у современной науки нет никаких иллюзий на этот счет.

          Для собственных целей метафизического опыта вполне достаточно постулирования той ли иной идеи необходимости (принципа бытия) и последующих фиксации, верификации и логического обоснования того предмета, на который она интенционально указывает. То есть именно последний пункт является альфой и омегой (в зависимости от того, какой метод исследования – дедуктивный или индуктивный – имеет место быть) процедуры метафизического исследования.  

          Абсолют необходим, ибо если счет идет на мелкую монету, то где-то должна существовать золотая. Иначе говоря, у реальности должна быть цель, обеспечивающая смысл. В то же время наличие трансцендентного абсолюта удваивало бы мир, что абсолютно недопустимо. Этот дамоклов меч постоянно висит над трансцендентализмом. Природа ничто трансцендентна, но мир при этом, разумеется, не удваивается. Также легко заметить, что критерии абсолютного по отношению к ничто буквальны, не нуждаются в каком-либо обосновании, тогда как по отношению к абсолютам становления все они явно носят гипотетический или метафорический характер. 

          Ничто снимает неустранимую во всех остальных случаях проблему интерсубъективности – этот всегдашний бич человеческого познания: особенности наших органов чувств никак не могут здесь проявиться. С точки зрения логики ничто - просто находка! Закон тождества гласит: А равно А в одном и том же месте, времени и отношении. Ни одна вещь в окружающем мире не соответствует этому требованию буквально. А Ничто  удовлетворяет ему даже с избытком: оно равно самому себе всегда, везде и в любом отношении. Идеал эпистемологии - полное совпадение предмета и его понятия (так называемая корреспондентская теория истины), на примере ничто впервые получает свое реальное воплощение.

          Казалось бы, нет никакого смысла говорить об истинности знания того, чего в принципе не существует. Что это совершенно пустой разговор. Но ничто не существует только лишь с нашей точки зрения. К любой вещи надо относиться согласно ее, а не нашей природе: так, круглое мы обычно катаем, а квадратное, соответственно, перетаскиваем. Природа ничто и способ его суверенного существования не вступают между собой в какое-либо противоречие… а большего нам нечего и желать.

          Почему же мыслители прошлого не спешили использовать ничто в качестве отправного пункта своей дедукции, несмотря на его очевидные логические и верификационные достоинства, а упорно придерживались своих фантазий? Дело обстоит довольно просто. Универсальное сомнение хоть и считается началом любого метафизического исследования, но… лишь официально. На самом деле у каждого мыслителя на тот момент уже имеется в голове та или иная картина мира, под которую он стремится подвести как можно более солидное основание в качестве гаранта ее объективности. Понятно, что использовать ничто в рамках становления не представляется возможным. В этом собственно и заключается основная причина его постоянного игнорирования со стороны философов.

          Философы издавна затемняли природу ничто, наделяя его тем или иным содержанием. Экзистенциалисты помещали туда продукты своего травмированного сознания, а рационалисты и мистики отпасовывали все непонятное и невыразимое. Ясно, что таким образом ничто превращается в нечто или в метафору. К пониманию ничто близки буддизм, индийская и китайская философии, но там оно используется в рамках аксиологии. Только Нулевой мир Лейбница и, как ни странно, Библия составляют исключение, но тут речь уже идет преимущественно о проблемах креационизма.

                            ПРОБЛЕМАТИКА БЫТИЯ И НЕБЫТИЯ

          Доктрины, непосредственно имеющие дело с ничто, традиционно причисляются к так называемой философии небытия, которая содержит в себе мощнейший отрицательный посыл для восприятия. И хотя данная концепция базируется исключительно на эмпирическом опыте, а также совершенно бесхитростной по своей природе формальной логике, она не может просто игнорировать вышесказанное.                 

          Для рассмотрения этой достаточно пикантной ситуации мы совершим небольшой историко-философский экскурс в далекое прошлое. Согласно основоположнику темы бытия Пармениду, бытие есть, а небытия нет. Именно к этому тезису в первую очередь апеллируют оппоненты философии небытия, полагая, что этим собственно все уже сказано. Но Пармениду принадлежит также и другое не менее знаменитое высказывание: мышление и то, о чем мыслится, одно и то же. Оно самым непосредственным образом является ключом к пониманию первого.

          Надо знать особенности древнегреческого мышления. Для грека мыслить, означало не просто подумать о чем-либо за чашечкой чаю, а осмыслить, получить достоверное знание (Ф. Кессиди). Но изменчивый мир (объективная реальность) не позволяет этого. Парменидово бытие не имеет с этим миром ничего общего. Иными словами, есть у Парменида – это не просто наличие, а статичность и познаваемость того, что наличествует. В свете этого, нет – не просто отсутствие, а изменчивость, противоречивость и, как следствие, непознаваемость. Что мы и имеем в лице объективной реальности – в изменчивости мира симптом его нереальности (Ф. Гиренок).

          Далее Платон уже без всяких обиняков называет изменчивый мир небытием,  проделав, весьма возможно, все те же нехитрые расчеты. А за ним эта традиция логично перешла уже и в христианство. Правда, человек при этом почему-то всегда выводился за рамки, однако знаменитый тезис Декарта на самом деле должен звучать именно так: мыслю, следовательно, не существую. М. Планку принадлежит одно прелюбопытнейшее суждение: существует лишь то, что можно измерить. Будучи лишь добросовестным ученым, он, возможно, не понял всего его глубинного смысла - в противном случае, вероятно, поостерегся бы высказывать.

          Итак, небытие изменчиво, противоречиво и непознаваемо. Но тогда как быть с ничто, которое именно ни то, ни другое и ни третье? Ведь оно философской традицией накрепко повязано с небытием. С предрассудками надо расставаться легко: ничто - это форма существования бытия, а нечто – небытия. Нечто уже в чисто этимологическом плане указывает нам на свою неопределенность, а ничто по всем параметрам удовлетворяет парменидову бытию (см. напр. характеристику бытия у Парменида). Теперь все четко расставлено по своим местам: посредством реализации-уничтожения небытие (окружающий мир и человек в том числе) переходит в бытие.

          Так называемая философия бытия, всегда кичащаяся своим высоким статусом, оказывается, все время имела дело лишь с проблематикой небытия! Вот каким скандалом может закончиться, казалось бы, невинная апелляция к Пармениду, когда ключевая фраза вырывается из контекста.

                                                  ЗАКЛЮЧЕНИЕ

          Все метафизические доктрины исходят из всецело эмпирических посылок. Почему же их выводы порывают с ними? Причины традиционно усматривают в сущности самой метафизики или же в особом психическом складе людей, занимающихся ею. Но есть и третий вариант: становление природно, но не является основополагающим принципом бытия.

          Если внимательно приглядеться к тому, что же заставляет нас придерживаться первичности становления, то это, разумеется, наша память. Благодаря ней мы заранее знаем (впрочем, далеко не всегда) что последует за каждым конкретным уничтожением, но это еще вовсе не повод в пользу первичности становления. Ведь пока что не градусник и флюгер определяют температуру воздуха и направление ветра, а, как бы, наоборот. И, наконец, самое главное: как нам тогда поступить со всеми остальными вещами многообразного мира? Тоже наделить сознанием?

          Наличие сознания является нашим неоспоримым конкурентным преимуществом в деле собственной реализации, но оно же препятствует нам увидеть истину. Потому что всегда забегает вперед паровоза. Иногда же очень полезно остановиться и осмотреться вокруг.

          Рассмотрим пример с юмистской критикой причинно-следственного отношения. Напомню, что Юм утверждал, что между причиной и следствием отсутствует непосредственная связь. То, что он назвал идеей необходимости. Иначе говоря, речь идет об элементарной натяжке, основанной на простом некритическом восприятии. Легко заметить, что традиционный причинно-следственный механизм обслуживает становление, и острие юмистской критики объективно направлено именно против этого обстоятельства. Сам Юм решения в итоге не нашел, более того, взял на себя смелость утверждать, что его не существует в принципе. Это абсолютно верно, если оставаться в рамках мышления становления. С точки зрения же теории уничтожения непосредственным следствием причины является ее элиминация как таковая. И это действительно абсолютно необходимая идея, поскольку дальнейшие события трудно прогнозируемы (на что и обращал наше внимание Юм), но уничтожение при этом самой причины фатальным образом неизбежно.

          Такое решение проблемы, поставленной Юмом, есть не что иное как трюизм. Оно не имеет для нас никакого практического значения. Но мы говорим о философии, а вовсе не о науке. Абсолютная истина бесполезна в народно-хозяйственном смысле, но при этом способна разрешать частные философские проблемы. И случай с Юмом - один из таких примеров.       

          Правило В. Оккама гласит, что не следует умножать сущности без необходимости. Что ж, я обошелся вовсе без них. В самом деле: любая сущность приведет нас в итоге к эссенциализму. Поэтому полное отсутствие сущностей есть не нечто избыточное, а простое, необходимое и естественное условие для верной метафизической доктрины.

          Наследственный порок, о котором говорил Кант, имеет место не в метафизике, а в мышлении, воспринимающем мир сквозь очки становления. Осмысляя бытие, философ, тем самым, вводит принцип становления в метафизику, делая ее посмешищем в глазах научного мышления. Впрочем, наука и сама оперирует той же категорией, но это не приводит к абсурду, ибо она по своей природе не стремится к последним пределам. Аквинат как-то заметил, что маленькая ошибка в начале может стать большой в конце. Жертвой этого обстоятельства как раз и стала метафизика.

          P.S. Представляется, что даже категорическое неприятие данной концепции будет, по сути, ни чем иным, как реализацией-уничтожением нашей потребности в этом - то есть ее фактическим признанием.