прежде чем утверждать наличие чего-то, надо это и "увидеть", а откуда мыслители увидели субъект если его никогда не было, и за субъект выбрали видимо иное, а за ним скорее стоял биопол в различной конфигурации относительно индивида. Что может быть выше индивида, только природа, почему-то простая мысль не пришла к мыслителям, и природа его самого, а если в этой самой природе выделить действующее начало, а не просто здоровье, то это разумеется биопол, и ничто иное. Когда Фрейд пришёл к идее половой зависимости, он забыл указать откуда она исходит, а это было важно для его трудов, так как различная зависимость биополов только в природном смысле важна, а не в индивидуальном, где и бесполое Тела. Либерализм и из него вышедший коммунизм современный не признают правовой факт индивида и склонны к толпе, но это не значит что всегда так будут считать, и субъект вне индивида не существует, а отсюда и их нелепые учения, и идеологии. Субъект вторичен, а мыслители его всегда представляли первичным, и отсюда провалены их попытки воссоздать его в уме, и субъект может только относиться к чему-то, а сам по себе субъект не нужен, и потому кабинетным учёным не пригодился. Субъект права - только это будет высшим достижением цивилизации, но до этого ещё далеко, иной субъект не существует. Почему граждане часто и говорят, что ничего изменить нельзя, и от тебя мало чего зависит, и в этом тоже есть своя правда. Индивид всегда есть внешне, но не внутренне, который организуется во внешнем действии, биопол (брак) и субъект права, социализация закладывается разумеется в семье только, родительской и своей, а адаптация социальная - в субъекте права. Либерал-фашизм ориентируется на толпу, значит задействован только биопол в конфигурации бесполого Тела, и где хаос.

Таким образом, история субъективности со времен Лейбница обнаружила глубинную логику, которую в философском отношении увенчали, даже помимо Ницше, смерть субъекта и становление абсолютного индивида. Неважно, у Лейбница или у Гегеля увидел Ницше, что современное царство разума является помехой в установлении понимания реальности как «чистого различия и чистой последовательности», с которым он связал возникновение новой философии: несомненно, скорее следует увидеть в формуле рационалистических монадологий то, что позволяет требованиям индивидуализма, выдвигаемым этой новой философией, вписаться в ту интеллектуальную и культурную систему, которая без такого посредничества их бы отбросила. Как только это состоялось, посредники («предустановленная гармония», «хитрость разума») должны были стать преградами для возникновения новых ценностей: поэтому Ницше мог себя представлять в качестве агента этого разрыва; продлевая эру монадологий за пределы ее самой, он, однако, только выявлял ее подлинный смысл, состоящий в том, что эта эра породила в условиях истощения принципа субъективности и ценностей автономии глубокое изменение, происшедшее в самом сердце эпохи модерна. Последнее следствие этого изменения, которое одно запрещает понимать новое время как гомогенный путь, теперь проявляется в нас в форме замкнутости на самом себе современного индивида, приносящего в жертву заботу об общественном ради утверждения своей независимости. Может быть, сегодня мы начинаем понимать апории и даже опасности, заложенные в таком индивидуализме без субъекта, который больше не принимает никакого принципа ограничения, навязываемого утверждению Я, и тяготеет к растворению общности в том «непрочном общественном состоянии», о котором говорил Ницше. В этом смысле одна из редких задач, которые еще может поставить себе философ, если он рассчитывает, вопреки антимодернистским дискурсам, защитить, несмотря ни на что, ценности современности, несомненно, коренится в поиске интеллектуальных условий выхода за пределы многообразной эры индивида.
Современная философия приумножила попытки преодоления своего прошлого: принимая во внимание, какой была доминирующая интерпретация этого прошлого, «преодоление метафизики», ориентация практически обязательная для всех крупных пост'гегелевских философских учений (пусть это происходило в той мере, в какой Гегель завершением своей системы претендовал положить конец истории философии), зачастую принимала — и прежде всего у Ницше и Хайдеггера — форму радикального сомнения в идее субъекта. Если согласиться, что со времени Лейбница модернистская философия скорее испытала забвение субъективности, нежели ее триумф, попытка такого преодоления радикально меняет свое значение: прежде всего, вопреки индивидуалистическим извращениям гуманизма, вопрос должен бы ставиться о переосмыслении понятия субъекта, даже если — и я это объяснял во введении — это переосмысление не может состоять в возврате к метафизической форме субъективности, контуры которой были обрисованы при возникновении картезианского cogito. Точнее, речь бы должна была идти о восстановлении, при отталкивании от его затуманивания в монадологическую эру, исчезающего субъекта. «Преодоление метафизики» могло бы, следовательно, пониматься как борьба против монадологической схемы, которая в различных формах доминировала в истории субъективности. Как все-таки понимать оспаривание монадологической схемы? Здесь будут исследованы два аспекта подобной направленности мысли.
1. Монадологическая концепция субъекта делала из него целостность, определенную через имманентность самой себе: монада не имеет окон, как таковая она себя конституирует вне отношений к кому-либо другому, кроме самой себя. Разрушить монадологическую идею означает прежде всего допустить тот разрыв имманентности, который бы показал, что субъективность, в отличие от монадической индивидуальности, может осуществиться только на основе открытости внешнему или инаковости. Здесь мы обнаруживаем ту проблематику трансцендентности в имманентности, которая — и мы видели, как — напрямую связана с выработкой альтернативы абсолютному индивидуализму.
2. Отсюда, если в самих рамках имманентности, которая определяет субъективность, в качестве конститутивного для субъекта должен быть признан параметр открытости в отношении иного (параметр трансцендентности), то самодостаточность или независимость субъекта-монады оказывается иллюзией, даже лучше: прототипом метафизической иллюзии Я. Отказавшись от этой иллюзии, субъект мог бы заново составить себя через свободное восстановление своего подлинного содержания, того, которое было стерто индивидуалистическим извращением гуманизма: принцип автономии вновь обрел бы все свое значение. Тем не менее нужно еще выяснить, в какой степени и в каком статусе идея автономии сегодня может утратить наивность и сохранить смысл в ситуации, когда мы, по разным причинам, больше не можем мыслить себя в качестве равных Богу в вопросе свободы. Иначе говоря: как мыслить автономию после руин метафизических концепций субъекта и на базе той радикальной конечности бытия, неизбежное принятие в расчет которой определяет рамки всей современной рефлексии по поводу гуманности человека? Если бы после эры монадологий, после завершившегося индивидуализма гуманизм должен был снова обрести смысл, то это произошло бы постольку, поскольку открытость иному, определяющая субъект трансцендентность, позволила бы мыслить себя в перспективе автономии: автономия как следствие трансцендентности, — не в этом ли кроется та возможность, за которую хотела бы и сумела бы ухватиться сегодняшняя мысль?
https://vk.com/doc5787984_437244148?hash=41bd423b7f8b.. Рено. Эра индивида