"Исторически женское тело было куда больше репрессировано, маркировано и объективировано, чем мужское, и сегодня именно оно (точнее, его репродуктивные органы как вместилище традиционных представлений о роли женщины как машины для деторождения) становится ареной борьбы" - история тут не причём, религиозность есть таинство управления толпой, а церкви как известно наполнены скорее женским биополом, который находится в борьбе, и борьба эта пролегает не в истории, а в конкретике жизни всегда. Женский биопол и преобладает в этой борьбе, как в семье, так и в политике, а роль мужчины преувеличена. "Исторически женское тело было куда больше репрессировано, маркировано и объективировано" - если так, то женский биопол не покидал бы семью первым под разными предлогами, уже этим доказывая силу свою, откуда и возникла традиция считать женщину хранительницей очага, но сейчас не сдерживает и это уже. Притом это нормально со стороны Женского биопола, Он должен задавать параметры Жизни, а не мужчина. Поэтому проблема только в праве индивида, а не в какой-то женщине или мужчине и мнимом равенстве. Семья - это союз равных, а принадлежность к биополу относится к любви только, и мало пока понимают это. Все великие деятели и политики были как правило подкаблучниками, а если нет, то по любовницам шастали. Возьмите Путина, как стал великим деятелем, то сразу и перестал быть подкаблучником, и по нужде только. Специфика женского биопола в отсутствии либидо, входящей стихии единого Тела, а входящая стихия бесполого Тела, которая опирается на чувства и ощущения, не в счёт, она работает только в браке где секс. И если девушка говорит что выходит замуж по любви, то это и есть ловушка в которую попадают оба, но выигрывает от этого только женский биопол, жизнь без границ и на празднике тренд бесполого Тела. Почему и стояла проблема укрощения женского биопола, от стихий бесполого, но решали всюду по разному. Но как известно проигрывает  в конечном итоге выигравший, что произошло и с женским биополом сейчас. Когда клянут патриархат, то совершенно не понимают что мыслить схемами в вопросах пола недальновидно. Автор недалёк в вопросах пола, и не учитывает эффект кастрации мужчины в браке, что посильнее войны.

В последний месяц политическая жизнь России неожиданно переместилась в область женской анатомии. Не в метафорическом смысле, а в самом прямом: наиболее жаркие дискуссии теперь ведутся не об Украине и Сирии и даже не о предстоящих выборах в Госдуму, а о матке и клиторе, о женском обрезании на Кавказе, о новом детском омбудсмене с «телегонией» и борьой с абортами, о «возрасте согласия» и соблазненных школьницах 57-й школы.
Все началось в середине августа с заявлений председателя Координационного центра мусульман Северного Кавказа Исмаила Бердиева, который объяснил варварскую практику женского обрезания в отдаленных аулах Дагестана желанием «успокоить прыть»: «Женщины от этого не перестают рожать. А вот разврата было бы меньше». В развернувшейся дискуссии священнослужитель сказал, что его неправильно истолковали и он лишь говорил о «проблеме разврата», с которой «нужно что-то делать». Но его предсказуемо поддержали православные фундаменталисты во главе с протоиереем Всеволодом Чаплиным, который выразил муфтию сочувствие по поводу «феминистического воя».
Дискуссия углубилась в подробности женской анатомии с назначением 9 сентября нового детского омбудсмена Анны Кузнецовой взамен Павла «как поплавали» Астахова. СМИ быстро раскопали заявления Кузнецовой, жены священника и матери шестерых детей, в поддержку псевдонауки телегонии, которая утверждает, что клетки матки обладают «информационно-волновой памятью» и наличие у женщины разных партнеров ведет к «смешению информации», что влияет на «нравственную основу будущего ребенка». Правда, пензенские журналисты предположили, что интервью о телегонии давала полная тезка омбудсмена, психолог Анна Кузнецова, но даже если новый омбудсмен и не увлекалась паранаукой, то ее посты в соцсетях выдают в ней православного консерватора – сторонника «закона Димы Яковлева», противника абортов, суррогатного материнства, детских прививок и даже УЗИ как «платной мутации», которая разрушает здоровье обследуемого через 10–15 лет: «Недаром староверы прячут своих детей в сибирских деревнях», пишет она на своей страничке во «ВКонтакте».
И, наконец, в эти же дни приключился скандал с московской 57-й школой, где учитель истории (и, вероятно, не он один) на протяжении многих лет спал со школьницами, причем во избежание огласки и скандала этот факт скрывался ученицами, их родителями, школьной администрацией и даже СМИ, начинавшими расследование.
Следует вспомнить, что эта волна прошла на фоне другой, куда более массовой, охватившей месяцем ранее российские и украинские соцсети, – флешмоба #яНеБоюсьСказать, в котором тысячи женщин впервые в жизниговорили о пережитом опыте сексуального насилия, унижения и преследования. Впервые за многие годы женщины в постсоветском пространстве обрели право голоса и заговорили о табуированных темах, о зонах боли и молчания, предсказуемо вызвав волну общественного неприятия: критики насмешливо говорили о «монологах вагины», вспоминая одноименную нашумевшую книгу американской феминистки Ив Энцлер, в которой были собраны десятки документальных монологов женщин о своих сексуальных переживаниях. Впрочем, и без феминистских аллюзий само явление женской речи – от избитых жен до школьниц, соблазненных учителем, – стало откровением для российского массового сознания: не потому, что все узнали что-то новое, а потому, что были нарушены речевые табу.
Подобный дрейф публичной речи в сторону сексуальности, физиологии и даже анатомии свидетельствует о том, что в общественном пространстве развернулась борьба за тело. Именно здесь, а не в Калининграде с Курилами, не на границе Луганщины и Ростовской области, проходит фронт борьбы за «русский мир», линия противостояния гражданина и государства.
С одной стороны, в последние недели разворачивается наступление консервативных православных сил, за которым вырисовывается авторитетная фигура духовника Путина епископа Тихона (Шевкунова), которого иные называют чуть ли не современным Распутиным по степени его влияния на государственные решения. Говорят, именно он пролоббировал назначения нового министра образования и детского омбудсмена. Впрочем, дело не в отдельных знаковых фигурах, а в формировании к концу третьего срока Путина широкого мировоззренческого консенсуса, нового контура власти, в котором прагматичных вестернизованных технократов типа Дмитрия Ливанова или Игоря Шувалова (несмотря на сохраняющийся пост первого вице-премьера, теперь он кажется фигурой ушедшей эпохи) сменяют правильно подобранные бойцы идеологического фронта с православно-почвенной ориентацией. В этот контур вписываются и новый уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова, предлагавшая после акций Pussy Riot и группы «Война» с замороженной курицей ввести в УК статью о «покушении на нравственность», и новый министр образования Ольга Васильева с «божествованием», которое она испытала от назначения на пост (позднее, правда, она настаивала, что ее неправильно расслышали), и Анна Кузнецова с «телегонией», и новый глава Администрации президента Антон Вайно со своими загадочными «протоколами» и прибором «нооскоп» для «изучения коллективного сознания человечества» и «регистрации невидимого», – в этой компании на хватает только печально знаменитых «фильтров Петрика».
[q1]Видимо, постсекулярный мир и антимодернизационная повестка «нового средневековья» будет задавать идеологический тон в преддверии выборов 2018 года[/q1]
Это все продукты последнего десятилетия, плоды кризиса научного знания и нового культурного состояния общества, где на телеэкране «слово пастыря» соревнуется с «битвой экстрасенсов», попы освящают космические корабли и астрологи ведут беременность вместо гинекологов. В Россию приходит постсекулярный мир и антимодернизационная повестка «нового средневековья» – видимо, именно она будет задавать идеологический тон в преддверии выборов 2018 года, обеспечивать лояльность элит и социальную стабильность в эпоху экономического кризиса и транзита власти. Здесь напрашивается параллель с периодами упадка империй – что Римской и Византийской, когда распространялись секты и гностические учения, что Российской накануне Первой мировой, эпохи Распутина и Блаватской, что Третьего рейха с его «Аненербе» и поисками Шамбалы в Антарктиде.
Навстречу этой антимодернизационной волне поднимается гражданская волна совершенно иного свойства, которую лучше всего характеризуют флешмоб #яНеБоюсьСказать и признания учениц 57-й школы, – стихийная сетевая модернизация, связанная с освобождением речи и снятием табу. Благодаря социальным сетям люди нарушают многолетний обет молчания и выступают со своими историями, которые подрывают авторитет главных патриархальных институтов – семьи и школы, диктат закрытых коллективов (будь то клан родственников или элитное учебное заведение). Они бросают вызов власти, которая гораздо сильнее, чем государственный Левиафан, и равно принадлежит державникам и либералам, – это власть традиции, прописанная в самой грамматике языка, в страхе нарушения речевого этикета, в осуждении коллектива («все так делают», «не надо было провоцировать», «не стоит выносить сор из избы», «главное сохранить школу/семью»). Все эти фигуры речи хранят патриархальный контракт куда крепче ОМОНа и церкви – и против них и восстали эти первые, пока еще робкие флешмобы. Их языком является тело, это голос тела, которое заявляет о своей самостоятельности, зрелости, боли, страхе, праве на выбор и праве на речь.
И в этом есть политическая логика. В условиях авторитарного режима и тотальной зачистки политического поля линия противостояния человека и власти смещается в область тела как последнего фронтира, которое государство еще не может присвоить, подобно тому, как присваивает оно себе наши политические и гражданские свободы. В ответ на биополитику власти, как называл ее Мишель Фуко, возникает анатомический протест – как тот самый 65-метровый фаллос, что группа «Война» нарисовала на поднимающемся Литейном мосту в июне 2010-го. И неслучайно главным политическим художником современной России является Петр Павленский, который использует собственное тело как холст и как инструмент, отнимая его у государства и прочих машин контроля и предъявляя его в качестве последнего аргумента автономии индивида: он волен зашивать себе рот, отрезать мочку уха, закутывать себя в кокон из колючей проволоки, прибивать мошонку к брусчатке Красной площади – или просто жечь покрышки в Петербурге на акции «Майдан» или поджигать дверь ФСБ в Москве, спокойно предавая свое тело в руки подбегающей стражи.
Политическое искусство Петра Павленского следует рассматривать в более широком контексте нового постсоветского акционизма, сфокусированного на идее предъявления, трансформации и испытания тела художника. От акций в обнаженном виде Александра Бренера и Олега Кулика и представлений девушек украинской группы «Фемен», обнажающих свою грудь с политическими лозунгами на публичных мероприятиях, до легендарного перформанса «Войны» в Зоологическом музее («Е…сь за наследника медвежонка») и «гинекологических» акций, в которых участница группы «Война» Елена Костылева засовывала себе в причинное место охлажденную курицу в супермаркете, а соратница Петра Павленского Оксана Шалыгина извлекала оттуда же свернутую в трубку книгу «Бомбастика» для вручения ее Зурабу Церетели в Русском музее (самого его на церемонии не было, и книгу вручили его дочери).
Проще всего увидеть за этими акциями простое хулиганство, эпатаж и пощечину общественному вкусу – что и сделала генерал-майор МВД Москалькова, требуя статьи о «покушении на нравственность». Но по сути это были акты десакрализации женского естества, снятия покрова тайны и священности, за которым веками происходили репрессии патриархальной цивилизации против женщины. И в этом смысле символом, лозунгом и брендом новой эпохи политического протеста стало название Pussy Riot – бунт женского естества.
Поэтому не стоит удивляться, что в последний месяц политические дискуссии в России вращаются вокруг «женских» тем. Исторически женское тело было куда больше репрессировано, маркировано и объективировано, чем мужское, и сегодня именно оно (точнее, его репродуктивные органы как вместилище традиционных представлений о роли женщины как машины для деторождения) становится ареной борьбы между биополитикой власти и анатомическим протестом отдельного человека. Здесь гендерный бунт становится гражданским и политическим протестом.
http://altervision.org/…/sergej-medvedev-anatomicheskij-pr…/ Сергей Медведев: Анатомический протест. Как женское тело стало полем публичных дискуссий