это интересная версия о происхождении невроза, в связи с эволюцией вида. Представляли, что невроз и результат цивилизации, в статье же совсем иная версия, где всё наоборот, цивилизация результат невроза, и что конечно убедительнее, и ближе к моей версии - бесполое Тела и объект сопротивления. "Эволюция человека явно зашла за биологически целесообразные пределы" - вид животного не человек, и не индивид, чья эволюция не знает предела, и выводы преждевременные, а что Фрейд предложил, было узко ориентировано под систему, имеющую и пробелы, он не философ, и не от индивида исходил. "Прекращение естественного отбора, бывшее самым блестящим достижением эволюции, заключало в себе одновременно и предпосылку для широкого распространения крайне неблагоприятных вариантов нервной системы" - это пессимистическая трактовка, отбор давно потерял смысл, судя по выбираемой политике, природа отбирает в едином плане процесса касающегося животного, политика выбирается частным образом, что совсем другое. Эволюционировать поэтому может индивид только, а не человек толпы, как зависимое существо в политике, поэтому существование и расползается, где дикие народы в соседстве с цивилизованными в едином строю. Европа уже ощутила проблему, когда заезжие дикари оставили дома скрепы свои и повели свободно себя. Реализация пола потеряла значение, а реализация биопола оказалась во главе, когда важно не что, а как, пол потерял тайну, все уже знают как распорядиться имеющимся и не потерять достоинство в отношениях, с одной стороны граждане цивилизуются, а с другой дичают уже, и достижения всегда сочетаются с потерями. Концепция Фрейда оказалась несостоятельной прежде всего из-за присутствия в ней "другого", а "другой" - это фикция, и не мог признать что невроз возможен вне "другого", и где не представлял индивида. "Фрейд также интерпретирует не знаки, а интерпретации. Что обнаруживает Фрейд за симптомами? Не "травматизмы", как принято считать, а фантазмы, несущие нагрузку тревожности, то есть такое ядро, которое по самой своей сущности уже есть интерпретация. Фуко" - Фуко увидел подвох, где нет объекта, индивида. Знак исходит от индивида только, а интерпретация бывает только общей, относящейся к шизоидному Тела, и Фуко не смог объяснить механизм интерпретации, тогда как он уже был заложен Фрейдом, но не объяснён. Фрейд верно заметил связь индивида с матерью, но не определил что мать может только теряться, а не быть, и его открытия пропали втуне, и даже потешаются над его системой, где нет последовательности многому, но женский биопол и благодарен за приверженность Фрейда шизоидному Тело, и мыслители вроде Лакана, так как бесполое Тела для любого творца, как и для мыслящего тоже, является основанием интерпретаций. Именно приверженность шизоидному Тела с разной конфигурацией и создаёт проблемы отношений биополов, женский не имеет входящей стихии бесполого Тела и предпочитает ходить по кругу, мужской избегать этого, где есть и специфика нервных расстройств, у женского неврастения, а у мужского паранойя и шизофрения. Бесполое Тела заявляет свои права ранее полового, что и препятствует браку, и поэтому брак искусственно вводился предками, с определёнными правилами и возрастным цензом, брак по любви - это нонсенс, а сейчас пошла игра в любовь до брака, а значит брак уже потерял искусственный смысл, как было ранее в древности, и брак при либерал-фашизме приобретает уже характер сделки, цели его стали утилитарными, имеющими практические смыслы и уходящими в сферу частного, что подорвало значение единого, а значит семья не могла реализоваться в части единого, в половой любви, и что привело к исчезновению матери, ведь мать является в любви к мужу, что невозможно в современном браке, а любовь к детям - это нонсенс. Эти процессы происходили и при Фрейде, где его связь с матерью была также извращением, любви к детям. Представьте теперь учёного имеющего проблемы с психикой в качестве учителя, кого бы он мог собрать у себя, понятно таких же учёных как и сам Фрейд, Юнга имеющего садо-мазо влечения и прочих специалистов делающих ставку не на причину психической проблемы, где индивид, а на вытекающие из этого следствия. Специалисты испытали влияние дарвинизма, где окружающая среда затуманивала их взгляд на индивида, Маркс, Ленин, и прочие комуняки относятся к этой же группе идеалистов не признающих индивида в себе, что связано с воспитание подобных личностей, где эффект потери Тела Матери травмировал бесполое Тела, отсюда надуманная фикция Фрейда Сверх-Я проторила путь фантазиям разного рода, и к Эдипа комплексу. Для политиков фикции и как наркотик, их выдумкам нет предела и отсюда популярность в толпе, и если бы Путин не знал как заботиться о государстве и гражданах, то не был бы он и политиком в России сейчас. Мудрые китайцы утверждают: хочешь знать будущее – загляни в прошлое, в России увы этого не знают, и поэтому верят сказкам  об устремлении государства в будущее, где нет индивида, а значит и пути его. Политик как индивид живёт будущим опрокинутым в прошлое, толпа никогда не знает прошлого, а будущее для толпы это соблазн, где только и может возникать желание, тут то и возникает союз политика с толпой, как общий невроз, разно протекающий, у политика как драма, а у толпы как комедия, в этом и различие. Толпа настроена на садо-мазо отношения только, а политик мазохист ищущий садиста, таков процесс, и результатом этого процесса можно видеть деградацию и ожесточение политика по мере сближения с толпой. Политик - мазохист для толпы, мыслитель для себя, так можно сравнить Путина с Марксом, или Макиавелли, написать Капитал мазохист мог для себя, а организовать государство - мазохист для толпы [Ленин, Сталин], и поэтому политики в борьбе за толпу всегда уничтожают соперников, цивильно или культурно, по времени. Этот невроз всегда и был главной движущей силой прогресса, имеющаяся цивилизация ему только обязана. Протестующие и сейчас играют комедию "Он нам не царь", а Путина ведь нет, но мазохист придумывает его, у гражданина как субъекта права существовать может только равный, но Путин не равный, а значит ничто. Садо-мазо отношения необходимое следствие невроза, и когда не сложилось ещё половое Тела индивида, которое и реализует индивида в едином Тела, которое больше бесполого, ведь биопол не во всём индивид. Женский, или мужской, биопол только в природной составляющей бесполого являет индивида, именно такой индивид и наполняет собой толпу, а значит он асоциально ориентирован в правовом пространстве, что и важно в социуме, и что являет потребность в мнимом бесправии, и именно в сфере воображаемого только, и здесь реформаторы и аферисты от политики видят огромный потенциал для работы с толпой в идеологии, и шизоидное Тела как важная составляющая бесполого Тела преодолевает невроз, и особенно бездельникам. Половое взаимодействие биополов реализует и половое Тела, социальное, где шизоидное и в едином Тела. Почему бездельников упомянул, был даже опыт излечения некоторых запряганием в плуг, и это помогало, отсюда идёт и непомерное развитие спорта, и его абсурда, и интерес злодейских режимов к практикам этим. Режиссёра великого только хотели даже притянуть за съёмки и сотрудничество с нацистами, идиоты чиновники видели в этом искусстве разоблачение своих же практик, но не о себе думали, а о пособниках им.

Начиная со второй половины XVIII в. в европейской литературе постоянно встречаются попытки интерпретировать культуру как своеобразную патологию природы. Наверное впервые в таком духе о культуре заговорил Ж.-Ж. Руссо, а свое наиболее эмоциональное выражение этот подход нашел в творчестве Ф. Ницше, который и вовсе смотрел на человека как на больное, "несостоявшееся" животного. Стремление увидеть в культуре всего лишь "болезнь природы" вызвано, в первую очередь, желанием сбросить культуру с ее пьедестала, покончить с поклонением перед ней, поскольку такое поклонение неизбежно влечет навязывание человеку определенных стереотипов поведения и мышления. Но не только борьбой с культурологией продиктованы психопатологические подходы к культуре. Их вторым источником является вполне оправданное стремление рассматривать мир монистически, то есть видеть в социально-культурных процессах проявление тех же закономерностей и причинно-следственных связей, которые господствуют во всей остальной природе. Мир культуры слишком отличен от мира природы, происходящие в нем события невозможно объяснить биологической целесообразностью, и, следовательно, если мы не хотим объяснять культурный мир какими-то сверхъестественными силами, то мы должны признать, что законы природы в человеческом сообществе существенно повредились. Желание сблизить "науки о духе" с "науками о природе" неизбежно приводят "науки о духе" в "кабинет патологоанатома".
Впрочем, до XX в. определение культуры как болезни носило лишь характер метафоры. Облик научной теории такой подход приобрел лишь благодаря З. Фрейду, который, начиная с работы «Тотем и табу» (1912 г.), стал применять свою теорию происхождения неврозов для объяснения сначала религии, а потом и культуры в целом. При этом Фрейд опирался на расширенную трактовку "биогенетического закона" Геккеля, согласно которому онтогенез повторяет филогенез. Однако в теории Фрейда оставалось не ясным, каким же образом вытесненная в подсознание древняя психологическая травма, например, исходный "Эдипов комплекс", может наследоваться и воспроизводиться во всех последующих поколениях. Сам Фрейд не нашел ничего лучшего, как принять ламаркистское учение о наследуемости благоприобретенных признаков, которое и в его время, и сейчас большинство ученых считает научно несостоятельным. Поклонники Фрейда не любят говорить о ламаркизме своего учителя, считая такие взгляды "случайным пятном" на безупречной репутации великого ученого. Но без этого "случайного пятна" вся фрейдистская теория происхождения религии и культуры "рассыпается". А попытки как-то иначе объяснить наследование исходной психотравмы приводят к тому, что само бессознательное начинает рассматриваться как некая особая, духовная субстанция. (Пример подобного похода - философия К. Г. Юнга.) В этом случае психоанализ возвращается к изначально отброшенному сверхъестественному объяснению культуры..... В настоящей статье я хочу представить и прокомментировать иную, не фрейдистскую невропатологическую концепцию антропосоциогенеза. Принадлежит эта концепция известному отечественному ученому, члену АМН СССР Сергею Николаевичу Давиденкову (1880-1961), и изложена в его книге «Эволюционно-генетические проблемы в невропатологии» (Л., 1947). Прежде чем приступить к изложению теории Давиденкова, представляется целесообразным выделить и систематизировать ее культурологические посылки. Таких посылок я насчитал четыре. 
Первая посылка может быть охарактеризована как обрядовая теория мифов. Согласно этой теории, обрядовые, ритуально-магические действия предшествуют религиозно-мифологическом представлениям о мире. Мифы складываются как своеобразные описания и объяснения ритуала. Альтернативные теории, напротив, утверждают, что мифы первичны по отношению к обрядам: мифы возникают в качестве "науки" древнего человека, то есть они призваны ответить на вопросы "как?" и "почему?", а обряды суть "практические следствия" мифологического объяснения мира. Обрядовая теория мифов впервые была предложена в конце XIX века В. Робертсон-Смитом, но широкую популярность она приобрела благодаря «Золотой Ветви» Дж. Фрэзера (1890 г.).
Вторая посылка может быть названа логико-рационалистической концепцией первобытного мышления. Согласно этой концепции, мышление первобытных людей в формально-логическом отношении ничем не отличалось от нашего. Нас отличает от дикарей лишь объем и характер знаний, а также большая склонность к сомнениям и критике. Если дикарь ошибается, то он ошибается по тем же законам логики, что и мы. Подобных воззрений придерживались Г.Спенсер Э.Б.Тейлор, О.Леруа, Ф.Боас, Л.Я. Штернберг. Противоположные концепции утверждали, что первобытное мышление в принципе отлично от мышления современных людей и строится на совершенно иных взаимосвязях. Так, например, Э.Дюргейм считал первобытное мышление исключительно коллективным, В.Вунд - аффективным, К.Т.Прейс говорил об особом "комплексном восприятии", но наибольшую популярность приобрела доктрина "до-логического мышления" Л. Леви-Брюля, согласно которой первобытное мышление управляется не законами логики, а законом партиципации (сопричастности).
Обрядовая теория мифов и рационалистическая концепция первобытного мышления несовместимы друг с другом. Обрядово-магическая практика, с рационалистической точки зрения, представляет собой набор совершенно бессмысленных операций. Если предположить, что она возникает как следствие мифологической картины мира, то ее можно истолковать рационально: ошибочные объяснения мира приводят к ошибочным формам воздействия на него. Но если обряд есть нечто первичное по отношению к мифу, то его возникновение можно объяснить лишь допустив, что мышление дикаря принципиально отлично от нашего мышления и управляется другими законами. Поэтому сторонники обрядовой теории мифа, как правило, придерживались теории особого, до-логического мышления.
Третья посылка теории Давиденкова заключалась в том, что поведение носителей культово-обрядовых практик - колдунов, магов, шаманов и т. п. - имеет выраженную невропатологическую симптоматику. О схожести поведения колдунов в примитивных сообществах с истерическими припадками писал еще Тейлор. Давиденков же основывается преимущественно на свидетельствах В. Г. Богораза и Л. Я. Штернберга, исследовавших шаманизм у северных народов 2.1. По мнению обоих этнографов, все шаманы страдают тяжелыми формами истерии и отбираются из людей, который уже в детстве проявляли какие-либо невротические или психические отклонения. На первый взгляд, это утверждение противоречит тому факту, что колдуны и шаманы нередко прибегают к очевидному жульничеству и фокусам, которые тщательно готовят. Но, как замечает сам Давиденков, неврастенические больные, особенно истерики, тоже прибегают к жульничеству и фокусам. Суть дела в том, что ни неврастеник, ни колдун не воспринимает свое жульничество в качестве такового.
Четвертая посылка состоит в гипотезе, согласно которой носители культово-магических практик выделились в особую категорию людей лишь на поздних стадиях культурной эволюции. По мнению Богораза, шаманство у северных народов когда-то было поголовным, затем стало семейным, и лишь потом сделалось особой специальностью. К тем же вы-водам пришел и Штернберг, отмечавший, что в каждой ороченской юрте можно найти два-три бубна, и что у племен, находящихся на самой низкой стадии развития, каждый третий претендует быть шаманом.
Хотя третья и четвертая посылка почерпнуты Давиденковым у одних и тех же авторов (Богораза и Штернберга), они тоже плохо совместимы друг с другом. Если шаман - это неврастеник, и если шаманство было когда-то поголовным, то из этого следует, что когда-то все поголовно были неврастениками. С точки зрения здравого смысла, последнее утверждение кажется очевидным абсурдом.
Итак, культурологические посылки, на которых Давиденков выстроил свою теорию, противоречат друг другу. Но, как было сказано, эти противоречия находят в рассматриваемой концепции свое разрешение. Чтобы это показать, последуем теперь за логикой рассуждения самого автора концепции.
Давиденков начинает свою книгу с обсуждения вопроса о том, какова природа человеческих неврозов, и чем отличается невроз человека от невроза высших животных, например, от экспериментально вызванного невроза собак. Исследования И. П. Павлова показали, что неврозы собак связаны с патологическим (т. е. биологически нецелесообразным) усилением процессов возбуждения или торможения. Характерологическим фоном этих процессов является общая слабость нервной системы. Что касается неврозов человека, то их природа существенно иная. У человека нарушается не столько сила нервной системы, сколько ее подвижность, то есть способность к образованию новых условных связей. Невроз человека связан с патологическим усилением инертности нервной системы, которая проявляется либо в недостаточно быстром переключении нервных процессов, либо в трудностях при образовании новых связей, либо в недостаточной скорости возникновения концентрации раздражительного или тормозного процесса. "В этом исключительно большом значении аномалий подвижности - пишет Давиденков - заключается, по моему мнению, одна из специфических особенностей человеческих неврозов" (67).
Клиническим проявлением нарушения подвижности нервной системы является навязчивое состояние, то есть непроизвольное возникновение в нашем сознании стереотипных переживаний типа навязчивых мыслей (обсессий), навязчивых страхов (фобий), навязчивых потребностей в совершении каких-то действий (импульсов). Обсессии, фобии и импульсы - не разные синдромы, а различные модификации одного и того же синдрома. У больных они часто существуют совместно или переходят друг в друга. Кроме того, навязчивые состояния универсальны: он встречаются и при астении, и при депрессии, и при истерии, и даже при шизофрении (предшествуют ее возникновению), а также наблюдаются при некоторых органических поражениях мозга: травмах, эпидемическом энцефалите, склерозе и т. п. Иными словами, навязчивые состояния, по мнению Давиденкова, выражают существо всякой патологии нервно-психической системы человека.
Физиологической основой навязчивых состояний является концентрация раздражения в одном из участков коры полушарий головного мозга и затормаживании раздражения по периферии. "Это тот же процесс, который в экспериментальной физиологии приводит к образованию корковых "больных пунктов", при которых какая-то комбинация нервных клеток, сорванная при экспериментальном неврозе, начинает стереотипно работать при любом притекающем к ней импульсе уже вне всякой связи с раздражителем" (52). Причем здесь имеет место явление "отрицательной индукции": раздраженные центры как бы "оттягивают" на себя общее возбуждение и в результате оказывают успокаивающее влияние на остальную психику. Не случайно, совершение невротиком каких-то стереотипных действий снижает у него ощущение опасности. Причем, как отмечали П. Жане и И. П. Павлов, если по средствам психотерапии удается побороть навязчивое состояние, то больной нередко реагирует на это крайней общей раздражительностью и плохим самочувствием.
Одно время в психологии шел спор о том, являются ли навязчивые состояния результатом повреждения аффективной сферы, или же они являются результатом расстройства логического мышления. Давиденков утверждает, что уже Жане и Павлов показали бессмысленность этого спора. Навязчивые состояния - это характерологическое повреждение. Их фоном является тревожно-мнительный характер. "В громадном большинстве случаев именно определенные черты личности - нерешительность, неуверенность в себе и наклонность к постоянным сомнениям - интимно связаны с образованием навязчивых состояний" (53).
В связи с этим возникает вопрос: можно ли считать неврологическим больным, например, ученого, который настолько одержим решением ка-кой-то проблемы, что "забывает" обо всем остальном? Ведь нейрофизиологические механизмы такой одержимости те же, что и при навязчивых состояниях. По мнению Давиденкова, эту ситуацию нельзя считать болезнью, так как здесь имеет место сознательная, волевая концентрация, а не самопроизвольное возникновение стереотипных переживании. Хотя мне кажется, что в каждом конкретном случае наверное трудно судить, насколько "научная одержимость" есть результат волевой концентрации, а на сколько - "навязчивой идеи". Возможно, этиология такого поведения ничем не отличается от этиологии поведения невротика. Но болезнью оно все-таки не является, потому что социум, в котором живет ученый, не считает такое поведение болезнью. Границы между нормой и патологией относительны. И выходящая за рамки биологической целесообразности инертность психических процессов может оказаться целесообразной с социальной точки зрения.
Вообще-то невротические расстройства, по мнению Давиденкова, распространены среди людей повсеместно. Почти все люди знакомы с явлениями, близкими к навязчивым состояниям. Определенные нарушения подвижности нервных процессов можно констатировать у Ж.-Ж. Руссо, И. Канта, Э. Золя, И. П. Павлова и многих других крупнейших деятелей науки и культуры. У животных нервные расстройство встречаются очень редко, да и то преимущественно у собак. В "дикой природе" неврозов вообще нет, так как особь с расстройством нервной системы быстро погибает. Применительно же к человеку, Давиденков считает возможным говорить даже о неком парадоксе эволюции. Эволюционное развитие сознания на функциональном уровне проявлялось в отборе наиболее подвижных и уравновешенных нервных систем. В противном случае человек не мог бы одержать победу в межвидовой борьбе за существование. И в то же время среди homo sapiens налицо масса слабых и малоподвижных нервных систем. "Вся эта масса слабых и недостаточно подвижных нервных систем, легко срывающихся при жизненных трудностях, стоит в кажущемся противоречии с неизбежной логикой эволюции" (С. 90).
Парадокс эволюции находится в тесной связи с другим вопросом: почему у человека повреждается прежде всего именно подвижность нервной системы? Усиление подвижности нервных процессов было "филогенетическим лейтмотивом" на протяжении всей эволюции млекопитающих, так как такая подвижность усиливает возможности выживания особи. Нельзя даже представить случая, когда какой-либо недочет в подвижности нервных процессов оказался бы биологически полезен. Особенно она необходима для человека. 
"Манипулирование уже с первым орудием и создание первого коллектива - пишет Давиденков - требовало подвижности неизмеримо большей по сравнению с той, которой еще могла удовлетворится обезьяна" (111). И все-таки именно подвижность нервной системы оказалась у человека наиболее уязвимым для патологии элементом высшей нервной деятельности.
Итак, человек как биологический вид оказался наиболее подвержен повреждениям нервной системы, причем в сфере, наиболее важной для его жизнедеятельности - в сфере подвижности. Как это могло случиться? По мнению Давиденкова, эту ситуацию можно объяснить лишь совместным действием двух факторов. Первый фактор заключается в том, что новые (молодые) признаки являются наиболее изменчивыми и, следовательно, наиболее подверженными возникновению "вредных" мутаций. Второй фактор заключается в том, что возникновение специфически человеческой формы жизнедеятельности уже на ранней стадии привело к прекращению естественного отбора, в результате чего слабые и неуравновешенные особи стали размножаться наравне с сильными и уравновешенными. Эволюция человека явно зашла за биологически целесообразные пределы. Где-то на заре человеческой истории произошел "невротический взрыв". Человечество начало расплачиваться за свою же собственную победу. "Прекращение естественного отбора, бывшее самым блестящим достижением эволюции, заключало в себе одновременно и предпосылку для широко распространения крайне неблагоприятных вариантов нервной системы".
https://bookmix.ru/blogs/note.phtml?id=13533 КУЛЬТУРА И НЕВРОЗ

http://www.nietzsche.ru/look/xxb/niet-freid-marks/ Мишель Фуко «Ницше, Фрейд, Маркс»
И я задаю себе вопрос: нельзя ли было бы считать, что Маркс, Ницше и Фрейд, охватив нас интерпретацией, всегда отражающей саму себя, создали вокруг нас - и для нас - такие зеркала, где образы, которые мы видим, становятся для нас неисчерпаемым оскорблением, и именно это формирует наш сегодняшний нарциссизм? Во всяком случае, я хотел бы высказать несколько соображений по этому поводу. Мне представляется, что Маркс, Ницше и Фрейд не увеличили количество знаков в западном мире. Они не придали никакого нового смысла тому, что раньше было бессмысленным. Однако они изменили саму природу знака, сам способ, которым вообще можно интерпретировать знаки.