Суворов О.А.

Даже в рамках диамата, где всё, казалось бы, должно было быть однозначным, приведенное в заголовке положение Ленина, тем не менее, оказалось предметом не прекращавшихся дискуссий. Это весьма симптоматично, поскольку и сегодня, как мне представляется, неоднозначное истолкование данного положения во многом предопределяет разногласия на предмет диалектики и вытекающей из неё диалектической логики, основы которой, несомненно, были заложены Гегелем. И здесь не имеет совершенно никакого значения тот формальный факт, что Гегель не употреблял выражение «диалектическая логика». Серьёзные специалисты знают, что гносеологическая мысль немецкого гения была направлена на преодоление недостатков именно традиционной (аристотелевской) логики, которая, в силу своего формализма, не раскрывала динамики (развития) процесса познания, а потому принципиально не могла претендовать на истину как искомого результата науки. Кроме того, профессионалам известно, к чему, в сущности, сводится формальная логика. А именно – к тривиальному требованию -- не утверждать разное (вплоть до противоположности) об одном и том же, или, говоря иначе, неукоснительно соблюдать закон тождества, обеспечивающий неизменность определений, высказанных о предметах. Собственно, вот этот очевидный императив, по существу противоречащий реальному познанию, сопряженному с развитием наших знаний, и дал основание Гегелю смеяться над этой логикой, полагать её глупой и сравнивать с «детской забавой по перебиранию палочек разной длины». В самом деле, только человеку с деформированной психикой или сознательному казуисту может придти в голову утверждать противоположное об одном и том же, в одном и том же отношении, в одно и то же время. А другому человеку, похожего свойства, запрет таких, противоречащих, утверждений может показаться основой и сутью логики. Я вовсе не собираюсь бросать тень на Аристотеля и вообще на тех, кто в древности сформулировал закон тождества и вытекающий из него закон противоречия. Вероятно, в борьбе с софистикой формулировка таких законов тогда была актуальной. Однако после Канта и Гегеля, с одной стороны, показавших ущербность аристотелевской логики, а с другой – раскрывших тождество логики с диалектикой познания, просто нелепо придерживаться древнего формализма. Обращаю на это внимание ещё и потому, что некоторые участники ФШ, в частности А.Болдачев, с энергией, достойной иного применения, продолжают утверждать, что Гегель якобы подразумевал под термином «логика» исключительно её традиционный (аристотелевский) смысл.

А между тем, подлинно гегелевский подход к Логике, как логике диалектической, определялся как раз тем, что она тождественна диалектике, причем буквально в смысле одного и того же. Поэтому правомерно утверждать, что традиционная логика для Гегеля не являлась логикой в сущем значении этого слова, поскольку она не нацелена на поиск истины и представляет собой лишь свод правил непротиворечивого изложения мысли, т.е. свод правил языка науки. Но в том-то и дело, что непротиворечиво можно изложить как истину, так и ложь, поскольку то и другое зависит исключительно от характера исходных постулатов. Тогда как логика, тождественная диалектике, вопреки расхожим мнениям, вообще не касается противоречивых суждений и в целом архитектуры языка науки. Её предмет -- развитие мысли на основе взаимоотношения с объектом отражения, что, собственно, и детерминирует неизбежность диалектического противоречия. Вот как писал об этом сам Гегель: «В «Феноменологии духа» я представил сознание в его поступательном движении от первой непосредственной противоположности между ним и предметом до абсолютного знания. Этот путь проходит через все формы отношения сознания к объекту и имеет своим результатом понятие науки». (Гегель. Наука логики, т.2. М., Мысль, с.101). То есть, диалектическое противоречие образуется не противоречащими друг другу суждениями (предмет формальной логики), а самой «клеточкой» научного познания – понятием, как результатом отношения сознания к объекту. Формы этого отношения, являющиеся одновременно формами диалектических противоречий, выражаются соответствующими сопряженными (парными) категориями. Одна из них всегда когерентна объективному(отображаемому), другая – субъективному (отраженному). Синтез их, или, что одно и то же, их истина, выражается третьим понятием в форме отрицания отрицания. Таким образом, триадная конструкция категорий диалектики, являющаяся одновременно конструкцией познания, как раз и образуют основу новой, диалектической, логики, систематизировать которую и пытался Гегель. Об этом я писал на ФШ неоднократно и более подробно (см., напр. «Ещё раз об объектно-субъектной природе диалектического противоречия», от 03.10.2013).

Не касаясь того, удачна или неудачна была эта попытка в «Науке логики», важно подчеркнуть, что Гегель верно уловил природу диалектического противоречия, состоящую в отношении бытия и мышления, объективного и субъективного. Кстати, именно в этом пункте Гегель был наиболее существенно извращен классиками марксизма-ленинизма и, в первую очередь, основателем этого, во многом спорного, учения – Марксом, придавшим гегельянству нарочитую форму объективного идеализма. Гегель, конечно, давал поводы изображать себя абсолютным идеалистом, но у него можно найти и признаки других философских направлений – от субъективного идеализма до объективного материализма. Например, Ленин искренне восхищался, обнаруживая в его «Науке логике» больше всего материализма и меньше всего идеализма…

Маркс же буквально выпячивал то обстоятельство, что его взгляды диаметрально противоположны гегелевским, неправомерно подчеркивая при этом, что, мол, для Гегеля идея есть творец, демиург действительности. Тогда как для Маркса, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней. Пусть останется на совести Маркса утверждение, что гегелевская идея творит природу. Лично я такого прямолинейного изложения объективного идеализма у Гегеля не нашел. Однако допустим, что взгляды Гегеля и Маркса, в самом деле, противоположны именно так, как это изображал Маркс. Но тогда по диалектике Гегеля, которую разделял и Маркс, их взгляды насколько противоположны, настолько же и тождественны. С учетом же того, что материя и сознание не определяются независимо друг от друга (материя данность сознания, а сознание продукт материи), все рассуждения Маркса о противоположности его взглядов взглядам Гегеля оказываются пустым звуком. В этой связи возникает вопрос, зачем вообще Марксу нужно было противопоставлять свой материализм им же самим придуманному объективированному идеализму своего учителя, если достаточно очевидно, что такие концепции зеркальны, являются изнанкой друг друга? При всём желании, вразумительного ответа на этот вопрос я не нашёл. А потому вынужден предположить, что, противопоставляя себя гению, Маркс рассчитывал, в соответствии с диалектикой, на то, что бы самому показаться таковым. И надо сказать, что расчет оказался верным, правда, опять же по законам диалектики, на определенное время и в определенных исторических условиях.

Конечно, теперь уже непросто определить, в какой мере Маркс осознавал логическое тождество сконструированных им философем, с одной стороны, так называемого «объективного идеализма» Гегеля и собственного материализма – с другой, и осознавал ли вообще. Однако, тождество таких конструкций в аспекте объективизма, и, в этом смысле, их обоюдной односторонности, а, следовательно, и в научной несостоятельности, несомненно. Но к Гегелю всё это, разумеется, не имеет никакого отношения, поскольку его концепция в этом случае была извращена.

Здесь мы подошли к главному предрассудку, преодоление которого способно прояснить действительное тождество (в смысле одного и того же) диалектики, логики и теории познания. Речь идёт о бытующем представлении об объективности диалектики, вопреки исходно-древней трактовке последней как искусства вести полемику, т.е. как феномена принципиально неотделимого от субъекта. Причем объективизм в этом предрассудке вообще рассматривается как безусловный императив, согласно которому мы, якобы, обязаны исходить из такой «объективности», которая абсолютно независима от самой процедуры её познания. Иными словами, речь идёт о таком подразделении материи и сознания, объективного и субъективного, которое предполагает полную их суверенность друг от друга. Тогда как на самом деле мы имеем здесь неразрывный процесс – осознание материи (материализация сознания), или, что то же, субъективация объективного (объективация субъективного). Разорвать этот процесс невозможно, не превратив материю и сознание, объективное и субъективное в пустые абстракции, в кантовские «вещи в себе». Естественно, материализм и идеализм, основанные на таких гносеологических пустышках, неизбежно оказываются в равной мере несостоятельными, по существу беспредметными. Ибо невозможно извлечь какую-либо информацию, истинную или ложную, ни из материи, ни из сознания, взятых в отрыве друг от друга. Разумеется, ничего нового я этим не утверждаю. Кант и идущий за ним позитивизм, во всех его разновидностях, давно указали на это обстоятельство.

Кстати, именно в этой связи я поддержал пост А.Болдачева, в котором он высказался о материализме, как «приживальщике» науки, добавив, что такой же оценке заслуживает и его гносеологическая противоположность (по существу, изнанка) – объективный идеализм. Полагаю, что в целом таким приживальщиком является онтология, как философское учение о бытие (материи и сознания), разбавляющее данные естествознания всякого рода абстрактными, умозрительными суждениями, не прибавляя к этим данным ничего нового. Но, прежде всего, онтология наносит непоправимый вред самой философии, разрывая её единую гносеологическую предметность, т.е. процесс познания, на материю и сознание, объективное и субъективное. Справедливости ради, следует заметить, что Маркс, будучи ещё гегельянцем, решительно выступал против онтологии, указывая на главный недостаток традиционного материализма, рассматривавшего действительность только как объект, а не как практику, т.е. без ссылки на субъект (См. первый тезис о Фейербахе).

Таким образом, тот безусловный факт, что объективная реальность (материя) существует вне и независимо от сознания, отнюдь не опровергает того, что реально (практически) мы имеем дело только и только с субъективированной объективностью, или, что то же, с объективированной субъективностью. Отсюда диалектика, а, следовательно, и её ипостась диалектическая логика не могут быть детерминированы ни материей, ни сознанием, ни объективным, ни субъективным, взятым в отрыве друг от друга. То и другое, будучи, по существу, диалектически тождественными, выражают не что иное, как процесс познания. В этом и заключается суть и непреходящее значение гегельянства, кратко выраженного Лениным: не нужно трех слов – диалектика, логика и теория познания – это одно и то же.