Социальные структуры, миф, ритуал, исторические формы религии, искусства, философии и науки — все они без исключения являются результатом лингвистического разрыва и его следствий — фундаментального сомнения и осознания/интериоризации смерти. Все перечисленные структуры являются реакцией на разрыв и одновременно попыткой его преодоления, склеивания. Культура в данном контексте — это не классическая для антропологических исследований альтернатива Природе. Культура выступает здесь как «экзистенциальный клей», как основной медиатор, посредник разрыва, фундаментальной оппозиции фундаментального сознания и фундаментального бессознательного. Последнее в принципе может пониматься и как синоним «природы», но с учетом того, что это не природа в противоположность культуре, а понятие предельное. Природа как целое дана человеку только как ностальгическая тень и всегда трансцендентна.     

Человеческая история есть реакция на фундаментальный разрыв и одновременно постоянный поиск анестезии, гармонизирующего инструментария, который, «цементируя», «склеивая» смертельную онтологическую «трещину», одновременно и парадоксально тем самым расширяет ее. Этот процесс «расширения» экзистенциальной «трещины» как рефлексивного разрыва и фундаментального сомнения и есть, собственно говоря, развертывание истории человека. Вся историческая и экзистенциальная динамика разворачивается в рамках этого основного антропологического конфликта.
 

Человек не может окончательно выйти за его пределы, пока остается человеком — живым видом, наделенным языком как фундаментальным сознанием, то есть способностью самореферентной объективации, превращения чего бы то ни было, в том числе имени, и самого именования в именованный объект. Эта способность связана как с номинативной функцией речи, так и с такими универсалиями, как самореферентные, рекурсивные структуры языка: эгоцентрики-шифтеры, то есть личные местоимения, указатели (дейксисы) места и времени, глагольная синтаксическая функция и т. п.

Эта способность фундаментального сознания/со—мнения необратимо отчуждает ее носителя от того, неотъемлемой онтологической частью чего он все равно остается. Именно этот парадоксальный факт отчуждения от «целого» внутри «целого» приводит к известной еще с Псевдо-Тертуллиана констатации когнитивного и экзистенциального абсурда/диссонанса.

В течение своей истории, как личной, так и родовой, человек всегда ищет (в основном не осознавая этого) два основных выхода из этого круга. Первым является стремление к возвращению в первичное (то есть дорефлексивное, досознательное, так сказать, дочеловеческое) состояние. Для этого используется наркотический, анестезирующий, склеивающий разрывы инструментарий, понимаемый во всех возможных его формах. Вторым — стремление к выходу в гипотетическую сверхсознательную, сверхчеловеческую, трансцендентную сферу. Здесь вырабатывается инструментарий, который можно называть трансцендирующим. 
 

Вот пронзительный в своей предельности образец трансцендирующего сознания: «...В этом прорыве, когда хочу я быть свободным в воле Божьей, а также свободным от этой воли Божьей, и от всех дел Его, и от Самого Бога, я больше всякой твари, я не Бог и не тварь; <...> Тут Бог не находит больше в человеке обители, ибо вновь завоевал себе здесь человек нищетой своей то, чем он предвечно был, чем навсегда останется. Тут поглощен Бог Духом. Это „последняя нищета“, какая только может быть...». (Экхарт Мейстер. О нищете духом. Духовные проповеди и рассуждения; цит. по: http://www.magister.msk.ru/library/philos/ekhart01.htm.)

В своих экстремумах, в предельных формах, так сказать, «асимптотически» эти два пути переходят один в другой, они эквивалентны. Между этими экстремальными точками бьется, как челнок человеческая экзистенция. Как крайности эти пути совпадают в том, что предполагают (в пределе) самоустранение человека как разрывного существа, наделенного сознанием/сомнением/рефлексией, а следовательно, осознанием смерти.
 

 Можно с достаточной уверенностью говорить, что в своих предельных формах эти пути НЕ МОГУТ быть предметом выбора, если полагать, что человек стремится остаться человеком и сохранить жизнь. Вопрос в том, чего именно действительно хочет человек и человечество.

В неэкстремальных формах эти два вида инструментария служат человеку в качестве необходимой повседневной анестезии, гармонизации, склеивания разрыва, нейтрализации основного антропологического конфликта. В этом смысле они неустранимы из человеческого существования. Из сказанного можно сделать следующий вывод: поиск человеком инструментария для гармонизации, снятия, ослабления онтологического конфликта и поиски анестезирующего «клея» для стягивания, сшивания фундаментальной трещины являются основным нервом как индивидуальной экзистенции, так и человеческой истории вообще. Человеку стоит попытаться осознать и принять этот разрыв и все его следствия.
 

В этом случае у нас есть шанс стоического понимания того, что наша жизнь, жизнь человеческого рода, и абсолютное , окончательное преодоление экзистенциального разрыва несовместимы.