противопоставлять свободу закону не разумно, закон того не стоит, ведь не закон организует свободу, а свободное волеизъявление, о чём писал ещё Радищев, а роль закона простая, способствовать свободе не вообще, а в частности, когда он станет инструментом не чиновника, а гражданина, и до этого ещё далеко, а упираться в закон как это делают идиоты в Думе и в правительстве глупо, важнее уяснить для чего закон, может ли закон что-то улучшить в части свободы гражданина, история давно уже дала на это ответ, что нет. Роль закона всегда вспомогательная, потому что и без него можно жить счастливо и вполне справедливо, поэтому первый вопрос напрашивается, какую роль играет закон сейчас, основную или вспомогательную, и Путин дал ответ: основную, и поэтому укреплял вертикаль и дисциплину, что привело к большему воровству. Санкция особый закон, запретительный и относящийся к уголовному или административному, не о нём речь, а что депутаты и правительство приравняли санкции ко всему движимому и недвижимому их сумасшествие, что всего лишь результат возгонки безликого закона в их слабых умах при политэкономии либерал-фашизма. Сама политэкономия относится к безликому закону в сфере экономики государства, просто это не мыслится. Реклама об этом вещает "заплати налоги, и спи спокойно", тогда как никакого налога в РФ нет, вне гарантии налога не существует, это ещё было понятно юристу Бентаму в начале 19 века, которого ненавидел Маркс. Когда деньги приравниваются к закону, это уже является основанием тирании, пускай безликой пока ещё. Запад не смог организовать гарантию на основе экономических возможностей, обошёлся мелкими подачками, и тем самым также показал свою коммунистическую природу, где важно настроение толпы, а не индивида. Поэтому и западная система права движется постепенно к хаосу либерал-фашизма из которого не выползет. Если нет налога, государство пойдёт в разнос, и дикари уже не те, что способны были работать просто так, а поборы как известно не эффективны в силу того, что деньги содержащиеся в поборах обесценены законом. Экономика может строится на дарении только, и хотя дикари этого не знают, но от этого ничего не меняется. "законодатели в процессе законотворчества как бы представляют граждан" - что не так, и это понимал ещё Руссо говоря что представительная демократия химера, функция закона не может представлять индивида, и у Леони одни "принимают", а другие "думают", "... кто борется за то, чтобы в обществе увеличилось принуждение ради увеличения «свободы», умалчивают о том, что «свободу» они имеют в виду свою собственную, а принуждение, которое они хотят увеличить, распространяется исключительно на других". "современное общество находится в ситуации своего рода шизофренической раздвоенности, которую, однако, не только не осуждают, но даже почти не замечают" - замечают, просто понимают что нет выхода из положения в котором находятся, "в условиях тирании гораздо легче действовать, чем думать. Арендт Ханна", и где не предусмотрен индивид, "тоталитаризм стремится не к деспотическому господству над людьми, а к установлению такой системы, в которой люди совершенно не нужны. Арендт Ханна", и не люди, а индивид. Принцип коммуны пока не преодолён по простой причине, нет субъекта права появляющегося из индивида, а как называть систему не важно, которая несёт в себе все предыдущие со времён родового строя, общины, и поэтому российские граждане проявляют себе как дикари в праве как и их пастухи направляющие толпу.

Люди часто понимают под «свободой» (freedom, liberty) не просто отсутствие принуждения, но еще что'то — например, как сказал бы один уважаемый американский судья, «надежное состояние, позволяющее его обладателю получать удовольствие от жизни». Именно такие люди очень часто не осознают противоречий между этими двумя различными значениями слова «свобода» и отказываются признавать неприятный факт, который заключается в том, что нельзя обрести свободу во втором смысле, не пожертвовав до известной степени свободой в первом смысле, и наоборот. Их синкретический взгляд на свободу основан на терминологической путанице. Люди другого типа, те, кто борется за то, чтобы в обществе увеличилось принуждение ради увеличения «свободы», умалчивают о том, что «свободу» они имеют в виду свою собственную, а принуждение, которое они хотят увеличить, распространяется исключительно на других. В итоге «свобода», которую они проповедуют, заключается в том, чтобы принудить других людей делать то, чего бы они никогда не сделали, если бы у них была свобода выбора.
Сегодня свобода и принуждение все в большей степени вращаются вокруг законодательства. Обычно люди хорошо понимают исключительную роль технологий в происходящих в современном обществе переменах. С другой стороны, они плохо представляют себе роль законодательства в происходящих переменах, при том что часто изменения в законодательстве не связаны с технологическим прогрессом. Еще меньше они осознают, до какой степени эти перемены в современном обществе зависят от тихой революции, которая произошла в современных представлениях о функции законодательства. Действительно, растущее значение законодательства почти во всех правовых системах мира составляет, вероятно, самую яркую особенность нашей эпохи наряду с технологическим и научным прогрессом. Пока в англосаксонских странах обычное право и суды ординарной юрисдикции теряют влияние по сравнению со статутным правом и административной юстицией, в странах с континентальной системой гражданское право переживает параллельный процесс и медленно тонут под грузом массового принятия законодательных актов, ежегодно пополняющих своды законов и собрания законодательства. Спустя всего 60 лет после принятия Гражданского кодекса в Германии и через 150 лет после принятия Кодекса Наполеона сама идея, что закон может не совпадать с законодательством, кажется странной и правоведам, и непрофессионалам. Сегодня быстрое, рациональное и далеко идущее средство против всех зол и неудобств видят именно в законодательстве, по сравнению, скажем, с судебными решениями, частным арбитражем, обычаями, кутюмами и другого рода стихийными приспособительными реакциями индивидов. Почти никогда не замечают, что законодательное лекарство, возможно, действует слишком быстро, чтобы быть эффективным, слишком непредсказуемо, чтобы не иметь побочных последствий; кроме того, оно чересчур непосредственно связано с мнениями и интересами мизерной кучки людей (законодателей), кто бы они ни были, чтобы быть лекарством для всех. Даже когда это замечают, критика обычно направлена против конкретных законодательных актов, но не против законодательства как такового, а новое средство всегда ищут в новых, «улучшенных», законах, вместо того чтобы обратиться к чему'нибудь, совсем непохожему на законодательство.
Сторонники законодательства — имеются в виду сторонники законодательства как панацеи — оправдывают полное отождествление законодательства и права в современном обществе указаниями на непрерывные изменения, связанные с развитием технологий. Промышленное развитие, говорят нам, приносит огромное количество проблем, которые не в состоянии были бы решить ранее существовавшие в истории общества с их правовыми идеями. Я полагаю, что у нас до сих пор нет доказательств того, что множество новых проблем, на которые указывают адвокаты раздутого законодательства, действительно связано с развитием технологий, а также того, что современное общество, считающее законодательство панацеей, имеет лучшие инструменты для их решения, чем предшествовавшие общества, которые никогда не отождествляли так нагло право и законодательство. Внимание всех сторонников раздутого законодательства как якобы неизбежного спутника технологического и научного прогресса современного общества следует привлечь к тому, что развитие науки и технологий, с одной стороны, и развитие законодательства — с другой основаны на двух совершенно разных и даже противоречащих друг другу идеях. В самом деле, развитие науки и технологий в начале современной эпохи стало возможно именно потому, что стали применяться совсем не такие процедуры, как те, которые обычно приводят к изменениям в законодательстве. Научные и технические исследования нуждались и продолжают нуждаться в личной инициативе и личной свободе, которые позволяют мнениям и идеям индивидов восторжествовать, часто над противостоящей им властью. С другой стороны, законодательство — это конечный пункт процесса, в котором власть всегда торжествует, часто над индивидуальной инициативой и свободой. В то время как научные и технические открытия всегда совершает относительно небольшое меньшинство конкретных людей, которые часто, если не всегда, противостоят невежественному или безразличному большинству, законодательство, особенно сегодня, всегда отражает волю сложившегося большинства в собрании законодателей, которое совсем не обязательно состоит из более просвещенных и образованных людей, чем его оппоненты. Там, где торжествуют власти и представители большинства, например, в законодательстве, индивиды должны покориться — вне зависимости от того, правы они или нет. Другая характерная черта законодательства в современном обществе (кроме нескольких примеров прямой демократии в маленьких политических общинах типа швейцарских Landsgemeinde) состоит в том, что законодатели в процессе законотворчества как бы представляют граждан. Что бы это ни значило — а что это значит, мы постараемся выяснить в этой книге — совершенно очевидно, что представительство, как и законодательство, не имеет ничего общего с процедурами, установленными в интересах научно технического прогресса. Сама мысль о том, что ученого или изобретателя в ходе научных или технологических исследований должны «представлять» другие люди, не менее нелепа, чем мысль, что научные исследования следует доверить не конкретным индивидам, которые действуют как отдельные люди, даже когда объединяются в команду, а какому'нибудь законодательному собранию, уполномоченному принять решение большинством голосов. Тем не менее тот способ принятия решений, который был бы немедленно отброшен в сфере научных и технологических исследований, все больше и больше применяется в сфере права. В итоге современное общество находится в ситуации своего рода шизофренической раздвоенности, которую, однако, не только не осуждают, но даже почти не замечают. Люди ведут себя так, как если бы их потребности в личной инициативе и в праве лично принимать решения почти полностью удовлетворялись фактом их личного доступа к плодам научно технического прогресса. Как ни странно, их потребности в личной инициативе и праве лично принимать решения в правовой и политической сфере удовлетворяются с помощью церемониальных и чуть ли не магических процедур вроде выборов «представителей», которые, как предполагается, видимо, по наитию, обладают знанием о том, чего действительно хотят их избиратели, и в состоянии принимать решения, исходя из этого знания. Действительно, отдельные люди, по крайней мере на Западе, еще имеют возможность во многих отношениях принимать решения и действовать как личности: в торговле (как минимум, в значительной степени), в разговорах, в личных отношениях и во многих других видах социального взаимодействия. Однако они как будто бы раз и навсегда согласились с тем, что горстка людей, с которыми они, как правило, лично не знакомы, может решать, что должен делать каждый из них, причем границы компетенции этих людей либо неопределенно широки, либо практически отсутствуют.
https://vk.com/doc8690324_453191960… Бруно Леони. Свобода и закон