Чтобы понять Сократа, Платона, мало быть сократиком/платоником. Ведь путь уподобления, подражания, мимесиса часто оборачивается "царским путём" в философию (Гегель). Но есть и другой, истинный путь, где понимание и вчувствование (эмпатия) в предмет достигаются мгновенным разрывом (Ален Бадью), верностью верности, изживанием неименуемого и процессом истины, где продолжение («упорствование в бытии» [Спиноза]) противостоят рецепциям Зла, а именно: личине (коррелирующей с событием); предательством (коррелирующим с верностью); принуждением неименуемого (коррелирующего с силой истинного). Другими словами познать что-либо и означает проторить к нему "путь" через бурелом как в-себе, так и для-себя. Здесь следует именно ТОРИТЬ. Ведь если Thumos (also commonly spelled thymos; Greek: θυμός) у Гомера - страсть, желание и смятение, при этом псюхе разлита по всему телу, тюмос находится в груди, а ноос – в диафрагме, то в нашем понимании энергия познания не экстатична, а топонимична. Понимание - вылазка в не-продуманное, не-прочувствованное, не-прожитое, тот род экзистенции-маршрута, который мы называем изгваздыванием, когда мысль ландшафтится, стигматится, т.е. оцарапывается о бытие и оцарапывает бытие, передвигаясь по-пластунски...

Когда-то, будучи вольным слушателем в мастерской драматургии Юрия Арабова (ВГИК 1993 г.), мы услышали как читает стихи Иван Жданов, - Юрий Николаевич часто приглашал к студентами коллег-поэтов. Запомнилась строчка: «пчела в себе перелетела», - гениальная интуиция о мысли, схватывающая существенное её сущности. Здесь следует заметить, что природа как необмётанная ткань с поверхностью, стёжками, бахромой, покроем и изнанкой, скрытой под покровом, понимается нами иначе, чем материя у Фихте, где она результат сверхличного сознания, не так как у Шеллинга, где мир продукт до-личной бессознательности. И если Гегель видел в природе «потухший дух», а Шеллинг, оплакивавший мёртвую природу, сетовал на её «несозревшую разумность», то под мемом объективная реальность мы подразумеваем Мiр, кооперирующийся с умом, достигшим сенситивной зрелости. И этот Мiр не предзадан, не ригиден. Он вырастает из модальностей, коопераций, рокировок, инстинктивного со-мыслия, со-чувствия, со-бытия субъекта и объекта. Будучи умом, инстинкт устремляется внутрь вещей, будучи латентным порывом самой природы, проклёвывается из сущего, чтобы упереть в разум свой всёпроницающий «взгляд». Налицо две субъектности, два вектора единого само-полагания: к-вещам/из-вещей, что образует бинокулярный взгляд, когда Я и Вещь даны друг другу не как объекты для созерцания, а как субъекты-соглядатаи, а "видимое" предоставляет каждому ту искомую полноту, которая, как производное бинокулярной субъектности, синонимична со-присутствию внутреннего во внешнем, имманентного в трансцендентном.

Понимание сложного, - если уяснение чужого сравнить со штурмом крепости, - требует возведения осадных машин (донжонов на колёсах) такой же высоты, прочности что и башни противника. Понимание - со-творчество, ставящее автора и читателя на одну ступень «Лестницы Иакова», по которой каждый восходит своим маршрутом, т.е. речь идёт о предельном усилии, трансцендировании, таком опыте со-мыслия, со-переживания, когда святой, разоблачившись, согревает своим телом прокажённого...Такое усилие требует предельного самоотречения. Философ дан в ландшафте внешнего/внутреннего, чтобы отыскать возвышенность, с которой речь сущего о себе будет звучать разборчиво. Философ совершает вылазку внутрь вещей, к основанию, куда существенное сверкнуло пятками. Бытие – неизреченное слово, не ставшее собой по причине сбитости дыхания при восхождении. А навигация – это бытие-при-кромке-губ, шепчущих существенное о сущем. Другими словами, понимание требует строительства Вавилонской башни, чтобы понять - зачем Господь её разрушил... «И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать» (Быт. 11: 5–6). Чтобы понять, что он хотел сказать романом «Анна Каренина», Лев Толстой создал12-ть его редакций. Ибо понимание - переживание мысли посредством её проживания.

Увы, но и в среде интеллектуалов невежество часто свивает гнёзда и даже выводит птенцов. Пример. Написав статью о Горгии Леонтийском, не-сущем, небытии, ничто и их рецепциях в философии, я услышал упрёк со стороны одного из уважаемых «научных» журналов, мол, пост-модернизм, а мы, дескать, текстологи, т.е. верные сократики/платоники)) Ну и ну, думаю. Ведь это я грешным делом считал себя текстологом, защищающим Горгия от пост-модернистских прочтений. Так, проштудировав трактат и комментаторскую литературу, наткнулся на такие вольности, что за сердце хватаешься... «Здесь, – категорически утверждает М. Н. Вольф, – Горгий совершает «незаконный» переход от копулятивного смысла глагола «быть» к экзистенциальному, что вполне может рассматриваться как софистический прием» [Вольф 2014: 205]. Но это только "цветочки". В своей обстоятельной монографии текстолог упрекает ритора в неумении или нежелании различать формы глаголов «существует (ἔστι)» и «быть (εἶναι)». Полный же список претензий к Горгию/Пармениду находим у приверженцев «стандартной интерпретации» [Owen 1986; Mourelatos 2008; Kahn 1973]. При этом, считая себя ["горгиеведом"], но непременно желая выкурить проблематику ничто́ из научного дискурса, М.Н.Вольф переводит οὐδὲν ἔστιν как «ничто́ существует», благодаря чему, как она же и считает, «трактат Горгия больше не выглядит пародией на элеатов и может быть поставлен на одну линию с решавшими элейский вопрос» [Вольф 2014: 112]. О, ужос))) Во–первых, сие «прочтение» подвергает ревизии основополагающий тезис Горгия (Ничего нет: ни сущего, ни не–сущего, ни обоюдного, 979а24), ставя с ног на голову всю концептосферу софиста; во–вторых, хотя текстолог и называет свою гипотезу «рабочей», в MXG, по признанию той же М.Н.Вольф, Аноним использует конструкцию «οὐκ εἶναί οὐδέν» (979a13), что не оставляет сомнений в твёрдости Горгия отстаивать негативную онтологию и гносеологию. От такого рода  волюнтаризма одной рукой подать до сравнения бога с дiаволом. Ведь всё возможно, любая гипотеза, даже если в результате своеволия профессора белое становится чёрным и наоборот. В этом есть что-то от нигилизма героев Достоевского – Шатова, Ставрогина. И главное – «молчание ягнят»: ни один из коллег не возразил открыто. Как долго, хочется спросить, интеллектуальная честность и трезвомыслие будут топтаться перед запертыми дверьми научных журналов, обивать пороги университетских аудиторий?

Так как разговорить древних и не прослыть пост-модернистом? А, оставаясь в лоне традиции, не усыпить аудиторию набившими оскомину благоглупостями?

Тут бес и виляет хвостиком, укладывается у ног и просит почесать загривок. Плюнь, говорит, на царский путь (Гегель), откажись от изгваздывания (Кузин), спотыкания о себя на просёлочных дорогах (Хайдеггер). Ты лучше, на ухо шепчет, ударься во все тяжкие, разгорячи кровь сюжетом, яркой эскападой, - присочини, одним словом. О, этот путь мистификатора! Кто только, ступив на эти шаткие мостки философии, не фальсифицировал источники, выдавая собственную фантазию за артефакт))) Так в 1498 году некий Анниус де Витербе тиснул в Риме «собрание» Семпрониуса, Катона и прочих авторов, которое будто бы выцыганил у торговца в Мантуе, а на самом деле сам же и присочинил))) Пролюциус выдал собственные побасёнки за «Календарную мифологию» Овидия. Создатель «Всемирной истории», Мерула, голландец, разродился цитатами из рукописи Пизона и из грамматики времен Траяна, которых никогда не существовало и в помине. Француз Нодо, которому надоело чихвостить солдат, содрал с себя офицерский мундир и заявился к типографу с «полным» Сатириконом», куда вставил все свои похождения. Наконец, Джеймс Макферсон, бывший гувернёром при 11-летнем Томасе Грэме, осчастливил мир поэмами Оссиана, сочинёнными им между любовными утехами с потомком шотландских горцев))) Так, желая деконструировать логос/топос древних авторов, имитаторы эти воссоздавали telos по лекалам собственных докс и догм. Этот «обратный перевод» ценен как методологические штудии. Но ни более чем.

Итак, камень лежит на распутье. Пути начертаны. И на какую тропу ступить - решать читателю...