Суворов О.А.

О ЕДИНОЙ ПАРАДИГМЕ ФИЛОСОФСКОЙ ПРЕДМЕТНОСТИ

Традиционная парадигма, на основе которой, по меньшей мере, в советском и постсоветском пространстве рассматривалась вся метафизическая канва, исходила из основного вопроса философии, как его сформулировали классики марксизма. И хотя  на профессиональном уровне сегодня уже мало кто всерьез принимает марксистскую методологию, однако она до сих пор остается, по меньшей мере, в дилетантской среде, еще довольно живучей и продолжает проявлять себя при обсуждении тех или иных проблем. В этой связи мне показалось вполне актуальным  переосмысление основного философского вопроса, с тем, чтобы определиться, подразделяет ли он, на самом деле, философское мышление на материализм и идеализм или, наоборот, предписывает ему быть единым и нераздельным.

Прежде всего, невольно возникает вопрос, существовали ли в истории философии прозрачно выраженные «линии» Демокрита и Платона, или это все-таки натяжка марксизма? Непредвзятый подход показывает, что определенные уклоны как в сторону материализма, так и идеализма в истории философии, конечно, имели место, но назвать какого-либо мыслителя ортодоксальным материалистом либо идеалистом весьма затруднительно. Кстати, это справедливо даже в отношении самих классиков марксизма,  так же допускавших непоследовательность в своих материалистических заклинаниях. Например, Маркс утверждал, что идея, овладевая массами, становится материальной силой. Разве в этом утверждении не отдается дань идеализму, не говоря уже о том, что учение о коммунизме в целом оказалось идеалистической утопией?  Что касается Ленина, то для этого политика вообще было нормой  выдавать собственные представления за единственную реальность.

Однако обратимся к истории. Ведь, на самом деле, самих, одной стороны, Платона, а с другой – Демокрита, весьма трудно назвать родоначальниками соответственно идеализма и материализма. Платон никогда не утверждал первичности сознания по отношению к материи, а Демокрит – противоположного. Вслед за Сократом, Платон постулировал единство бытия и мышления, что можно интерпретировать как диалектическое тождество, как неразрывность, но, ни в коем случае, не как первичность одного над другим. Разумеется, он говорил об идеях как  сущностях конкретных вещей. Но ведь оно так и есть, и никакого  идеализма в этом нет. Ещё более очевидная ситуация с атомической онтологией Демокрита, которая вообще не затрагивает основного гносеологического вопроса. Аналогично обстоит дело с любым известным мыслителем в истории философии, во взглядах которых, повторюсь, наблюдаются известные тяготения в сторону либо материального (объектного), либо, наоборот, в сторону идеального (субъектного), но никто из них концептуально не позиционировал, ни с материализмом, ни с идеализмом.  

В этом плане весьма примечательны замечания Канта, в которых он специально подчеркнул, что нет никаких оснований считать его, в частности, идеалистом. « Я хотел бы знать, какими же должны быть мои утверждения, -- писал он, -- чтобы не содержать в себе никакого идеализма. Без сомнения, я должен был бы сказать не только то, что представление о пространстве полностью соответствует отношению нашей чувственности к объектам (ведь я это сказал), но и то, что это представление даже совершенно сходно с объектом; такое утверждение, однако, для меня так же бессмысленно, как и то, что ощущение красного имеет сходство со свойством киновари, возбуждающей во мне это ощущение» (Соч., т.4,  с.106). То есть, наши представления (знания), по Канту, лишь соответствует объектно-субъектному отношению, но отнюдь не определяются одним только объектом. Такой подход нельзя назвать ни материализмом, ни идеализмом, а вот диалектика  в  нём действительно просматривается.  Так причем же здесь непознаваемость «вещей в себе» и агностицизм Канта,  якобы переходящие в субъективный идеализм, о чем полтора столетия распространялся марксизм?

Отношение бытия и мышления, конечно же, является фундаментальным для философии, поскольку на нём выстраивается вся теория познания. А по своей предметной сущности философия и есть не что иное, как познание в его предельно обобщенной форме. Словом, контр продуктивный смысл отношения бытия и мышления проистекает именно от глупого, точнее, бессмысленного вопроса о первичности, которого, без известных натяжек, невозможно найти ни в древних истоках, ни во всей истории философской мысли. В самом деле, возьмите Аристотеля, Беркли, Юма,  Канта, Гегеля, все школы позитивизма и их новейшие конструкты, включая разновидности энактивизма,  везде вы обнаружите лишь взаимодействие бытия и мышления, по определению несовместимое со всяким первичным и вторичным. Лаконично эта гносеологическая суть давно выражена: без объекта нет субъекта, без субъекта нет объекта. То есть, и об этом я писал неоднократно, единственная реальность, с которой мы просто обречены иметь дело, представляет собой объектную субъектность, или, что тоже, субъектную объектность.  Теоретически это ведет к тому, что и истина, к которой стремится всякое познание, также возможна лишь в форме диалектического противоречия, т.е. в форме продукта объектно-субъектного отношения.

Присмотримся к самим  противоположностям этого отношения. Достоверно о материи, как философской категории, можно сказать лишь то, что это объективная реальность, отражаемая сознанием. На категориальном уровне сознание также сводится лишь к его отражательной функции относительно материи. То есть, все конкретные представления и научные данные, касающиеся материи и сознания, производны не непосредственно от исследования самих этих категорий, а от их взаимодействия, на котором, собственно, и  зиждется всё познание. В виде триады это выглядит так: материя – конкретные науки – сознание.  Иными словами, мы имеем здесь как бы черный ящик наизнанку: предельно абстрактные вход и выход, продуцирующие конкретные знания.

Проанализируем также и саму противоположность основного философского вопроса: насколько она существенна, и принципиальна ли её причинно-следственная направленность, якобы подразделяющая, по марксизму, философское мышление на несовместимые концепции – материализм и идеализм. Разумеется, материя отражается в сознании, а сознание – продукт отражения материи. Но ведь реально это означает, что взаимоотношение данных противоположностей  зеркально: всё, что мы знаем о материи, выражается именно  сознанием. То есть, материя для нас и есть не что иное, как её отражение, в виде ощущений, образов, понятий.  Отсюда исходный тезис материализма о независимой от сознания объективной реальности оказывается пустой фразой: хотя абстрактно материя действительно независима от нас, но конкретно она может быть только в нас, в нашем сознании. Поэтому выстраивая философему от материи, либо, наоборот, от сознания, мы получаем, на самом деле, противоположные концепции лишь формально  (вербально), тогда как диалектически они тождественны, причем не только в силу взаимной зеркальности, но и в силу взаимной гносеологической обусловленности их исходных противоположностей – отображаемого и отраженного.

Такова диалектика основного гносеологического отношения – материи и сознания, объектного и субъектного, отображаемого и отраженного, на что, собственно, и указывал Кант, отрицая гносеологическую односторонность своих взглядов. Именно данное отношение является тем ядром всей диалектической противоречивости, на основе которой только и может быть выстроена диалектическая логика. (Подробнее об этом см. в моих записях и статье ФШ на эту тему).

Таким образом, единственно продуктивной парадигмой для адекватного осмысления  философской предметности  является отнюдь не материализм или идеализм, а осознание необходимости преодоления этих  крайностей, посредством их диалектического синтеза. Это грандиозная задача впервые  прослеживается у Канта, в его трансцендентальной логике. Следующий шаг сделал Гегель: истинно сущая метафизика, о которой вещал Кант, возможна только в форме научной логики, которая и есть не что иное,  как диалектическая логика, т.е. логика научного познания, или, что тоже, логика объектно-субъектного отношения.