«Мне нужно знать смысл моей жизни!» – восклицал Лев Толстой в своей «Исповеди». И уточнял далее: «а то, что она есть частица бесконечного, не только не придает ей смысла, но уничтожает всякий возможный смысл» [1, с. 127]. И выразил то, что он считал главным: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» [1, с. 122]. Толстой постоянно искал «такой смысл» в науке, в философии, в религии, в искусстве, в практике жизни обычных людей, но нигде его не находил. «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» – писал другой гений, усугубляя далее свой вопрос: «Иль зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена?» Не нелепость ли? Дана и в то же время «на казнь осуждена»! Причем, заметьте, не на смерть, а на казнь! Может быть, в этом и заключается главный акцент вопрошания, причем не только у Пушкина, но и у Толстого? И, в самом деле, Лев Николаевич часто вспоминает, какое тяжкое впечатление произвело на него в бытность его в Париже зрелище казни преступника. Он пишет, что тогда он «… понял – не умом, а всем существом, – что никакие теории разумности существующего и прогресса не могут оправдать этого поступка…» [1, с. 113]. И это он говорит о казни отъявленного злодея, а что тогда уж говорить об ожидающей его самого «казни»? За что его-то, талантливого и благородного, не сделавшего людям ничего такого, за что полагается предавать смертной казни!? Не случайно Льва Толстого очень интересовала судьба невинно казненного Сократа. И внимая при этом точке зрения Шопенгауэра, Будды, библейского Соломона и других мыслителей, он завершает эту часть своего очерка весьма пессимистически: «Обманывать себя нечего. {6} Всё – суета. Счастлив, кто не родился, смерть лучше жизни; надо избавиться от нее» [1, с. 132].. Толстой, кажется, не замечает, что избранная им компания мыслителей весьма неоднородна: если одни – и Толстой слышит лишь их – действительно презирают жизнь и говорят о предпочтительности для человека полного отсутствия его бытия, то вот у Сократа и Будды жизнь и уход из нее представляют собою взаимосвязанные необходимые этапы некоего целого. «Мы приближаемся к истине только настолько, насколько мы удалимся от жизни». Цитируя эти слова Сократа, Толстой не замечает, что для Сократа жизнь и смерть – это последовательные этапы познания истины. Сократ убежден в том, что после смерти его ждет встреча с Гомером, Гесиодом и другими некогда жившими, но ушедшими из жизни великими людьми, то есть Сократ, причем достаточно уверенно, ждет продолжения своего бытия в иной форме. Поэтому для него не имеет особого значения, умрет ли он естественной смертью или же посредством казни, главное, что смерть сулит ему самую значимую для него награду: познание Истины. Смерть для Сократа есть благо. Вот Сократовой-то веры как раз и не хватает Толстому, считающему смерть злом, недопустимым насилием, лишающим его жизнь всякого смысла. В связи со сказанным позволю себе предположить, что знакомство с Николаем Фёдоровым пролило на душу великого писателя-мыслителя бальзам надежды на то, что продолжение жизни после смерти возможно, но не в результате чуда, в которое он как рационально мыслящий человек поверить не может, а – вполне естественным путем. Вот выдержка из письма Льва Николаевича учителю его детей В.И.Алексееву: «Есть и здесь люди. И мне дал бог сойтись с двумя. Орлов один, другой и главный Николай Фёдорович Фёдоров. Это библиотекарь Румянцевской библиотеки. Помните, я вам рассказывал. Он составил план общего дела всего человечества, имеющего целью воскрешение всех людей во плоти. Во-первых, это не так безумно, как кажется. (Не бойтесь, я не разделяю и не разделял никогда его взглядов, но я так понял их, что чувствую себя в силах защитить эти взгляды перед всяким другим верованием, имеющим внешнюю цель.) Во-вторых, и главное, благодаря этому верованию он по жизни самый чистый христианин» [2, с. 897] Вот это всё очень важно для Толстого: оказывается, можно быть «самым чистым христианином» и придерживаться, пусть даже лично тобою откорректированных, но совершенно лишенных мистики, проектов Н.Фёдорова по воскрешению людей. И никогда позже Л.Н.Толстой не отказывался от этой «не такой безумной, как кажется» идеи и через десять лет после письма Алексееву, в письме И.М.Ивакину, сотрудничавшему с Л.Толстым и находившемуся в дружеских отношениях с Н.Фёдоровым, он говорит о том, что миросозерцанию Николая Федоровича всегда сочувствовал и сочувствует {7} как делу, стоящему труда и как делу общему для всего человечества. [3, с. 235. Курсив мой. – А.И.]. Кстати, не это ли письмо Толстого Ивакину подсказало название для книги, обобщающей идеи Н.Фёдорова, изданной после его смерти его учениками в поселке-крепости Верном (ныне это – славный своими философами город Алматы)? Н.Фёдоров считал, однако, что Лев Толстой так и не преодолел своего стремления убедить себя, что смерть – «хорошая вещь», разделяя тем самым вековые заблуждения «интеллигентной Европы», тогда как на самом деле, по глубокому убеждению Н.Фёдорова, «смерть и сознание – два непримиримых врага, ибо смерть есть слепота» [4, с. 639]. Она есть, как выражался Федоров, высшая мера наказания [4, с. 79] за то, что мы еще очень недалеко ушли от животных, то есть она дана нам за грехи наши, ибо мы не есть еще подлинные люди, которым смерть будет не нужна. «…Воскрешение … есть полное торжество нравственного закона над физической необходимостью» [4, с. 198] . Я, автор данной статьи, считаю, что жизнь и философские идеи этих, таких разных и в то же время столь схожих в преданности своим интеллектуальным и практическим исканиям, выдающихся людей сыграли огромную роль во внедрении в сознание человечества того, что одно из фундаментальных естественных прав человека – право на жизнь имеет под собой более глубокое основание – право на бессмертие.

Литература:

1. Толстой Л.Н. Исповедь // Собр. Соч. в 22 т. – Т.16. – М., 1983.

2. Толстой Л.Н. Письма // Собр. соч. в 22 т. – Т. 18. - М., 1984.

3. Толстой Л.Н. Письма // Собр. соч. в 22 т. – Т. 19. - М., 1984.

4. Фёдоров Н.Ф. Философия Общего Дела. – М., 1982. {8}