Кантианский подход находит себя, как наиболее достаточный

 ...о сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух...

 В журнале «Франция в 1797 году» \ шестой выпуск, № 1, в статье Бенжамена Констана о политических столкновениях 2 на стр. 123 сказано следующее:

«Нравственное правило, будто говорить правду есть наш долг — если его взять безусловно и в отдельности,— сделало бы невозможным никакое общество.

Доказательство этого мы имеем в тех непосредственных выводах из этого положения, которые сделал один немецкий философ; он дошел до того, что утверждает, будто солгать в ответ на вопрос злоумышленника, не скрылся ли в нашем доме преследуемый им наш друг,— было бы преступлением» *.

Французский философ на стр. 124 опровергает это положение следующим образом: «Существует обязанность говорить правду. Понятие обязанности неотделимо от понятия права. Обязанность есть то, что у каждого отдельного существа соответствует правам другого. Там, где нет права, нет и обязанности. Таким образом, говорить правду есть обязанность, но только в отношении того, кто имеет право на такую правду, которая вредит другим».

В предложенной дилемме важно выделить, на мой взгляд, центральный момент идеи: в ней рассматривается вовсе не проблематика предательства, но способность поступиться рефлекторно самоочевидным.
Самоочевидно, что названный другом - для нас родной человек. И потому для нас также 'самоочевидно' переобуться в полете, готовые предать весь мир ради некоей, скорее всего, далеко не идеальной личности.
Проблема здесь в преходящей доминанте, изменяющей знак под влиянием внешних условий. Тогда Кант и задается скрытым вопросом о приемлемости самой такой доминанты. Так, если мы считаем себя людьми порядочными, то согласно доминанте порядочности, мы должны ее соблюдать, совершив, по факту, предательство. Но и более того: отказавшись от друга, который для нас, типа, больше чем мы сами, далее, с необходимостью должны поступиться своим личным, ради 'идеи дружбы' - поскольку дружба шире индивидуальных интересов, как интересы общества шире интересов общности. А значит предложить изуродовать себя, вместо друга. И вот тут проявляется очевидное: как люди порядочные, на словах, готовые за друга умереть, по факту же, на самом деле мы часто не способны преодолеть личного ужаса, готовые ту самую дружбу предать...
И отсюда молчаливый вопрос философа: действительно ли твой друг - настоящий друг для тебя? Или мы просто 'хвалим' себя и друг друга, в мире совершенно искусственных, механистичных установок?

///Если убийца (и мы знаем, что это убийца) попросит нас дать адрес человека, являющегося нашим другом, мы, являясь людьми моральными, должны выполнить просьбу с необходимостью. Ну, или солгать, тем совершив преступление против морального закона. (сюжетные варианты дилеммы разнятся, но не суть).///

Все, так называемые, "логические парадоксы" и разного рода дилеммы неразрешимы при рассматрении их в границах, очерченых тем, как они сформулированы.
Точно так же как противоречия капитализма не могут быть разрешены (сняты) в рамках этой системы...,))

В общем, понять основной принцип мышления Канта нетрудно. Во всем, что касается его философии, очень показателен пример с суспензией:
Он берет некоторую философскую проблему и, подобно лаборанту с пробиркой неизвестной жидкости, ставит ее на центрифугу своего подхода, чем резко отделяет тяжелые фракции, вплоть до совершенно чистой жидкости без единой частицы взвеси.
Нужно понимать, что полученный таким образом продукт всегда определяетсяим, согласно наиболее тяжелой фракции. Конечно, это вовсе не значит, что первоначальная сложная суспензия есть по представлениям Канта всего-лишь некоторый смысловой 'осадок', едва покрывающий дно такой пробирки - что Кант в своих утверждениях инфантилен и недалек, начисто забывая о более легкой фракции, не говоря уж про саму жидкую составляющую. Разумеется, нет, не забывает.
Просто таким образом философ показывает, насколько различны подходы к познанию, что можно было бы назвать как формами познания, так и объектами - но использование таких понятий будет, все-таки, лишено прямого отображения в философии Канта. Ибо и в этом случае Кант деликатен и прост, только аккуратно и замечая, что ум в своих возможностях ограничен.
На самом деле, здесь трудно не увидеть элементарную задачу, с помощью которой философ разворачивает перед нами всю свою идейную перспективу, как условие: в первоначальном наличии неопределенности, мы имели некое сложное представление - полную пробирку. По завершении философского анализа получили ряд банальных предложений - осадок на донышке. Нетрудно формулируется вопрос - куда же делось остальное? Ну, акцессорные элементы - случайные включения, разумеется, составляют некоторую часть остатка объема, представляя ошибки того или иного рода, паралогизмы, однако пробирка все равно остается чрезвычайно пуста... Так что же в ней? На это Кант предусмотрительно молчит, едва ли снова намечая идею наиболее тонких и, одновременно, всепроникающих субстанций, резко отличных как от грубого осадка прагматики, так и навязчивых, претендующих на возвышенность, легкость - более тонких, но целиком ошибочных включений. Так, Кант говорит о Боге - но формулируя предмет суждений точно сообразно инструменту, посредствам которого такой выделяется. И потому мыслимый Бог у Канта - нечто суммарно-идеальное и совершенно безликое. Вообще, все мыслимое мистическое получает у Канта знатный пинок в сторону вульгарной прагматики. Но вовсе не потому опять же, что Кант в своих суждениях вульгарен - просто выбранный инструмент для суждения о подобных вещах таков, каким является рассудок, совершенно оказывается для этого неподходящ.
Кант лишен угодничества и пускания метафизических пузырей, говоря о высоком. Выявляя необходимость подобны суждений, он, тем не менее, педантично соблюдает выбранный подход - постольку, поскольку такие вещи априори лишены всякого непосредственного определения, он разделяет их на вульгарно-фантастические представления, доступные оценке и уму, и сугубо мистические, о которых можно сказать единственное, что таковые являются типичной 'вещью в себе'. А значит если и подлежат исследованию, то совершенно исключительного порядка.