Бытие

                        1. Проблема метода
                        2. Проблема конкретных определений бытия
                        3. Проблема Парменида
                        4. Трудности в определении бытия
                        5. Первичное разделение бытия
                        6. Погружение в бытие

Проблема метода

1. Профанация философии.
  В философии, как и в политике, полно случайных людей. Там и там процветает непотизм, тлеет фракционная неприязнь, лоббируются интересы кланов и партий. Поэтому при исследовании любого предмета науки неизбежны всякого рода подмены и профанации. Это тем более касается философии, раз её предмет изначально положен неопределённым и безусловным. Такая ситуация возможна в случае, когда философ озабочен вопросами, которые не имеют прямого отношения к рассматриваемой сути дела, но скорее отражают неумение или нежелание сосредоточиться на этой сути, любительскую блажь размыть эту суть наукообразными рассуждениями ни о чём. Недаром популярны советы, как сойти за умного, не читая философскую классику. Достаточно составить список, якобы, умных слов, желательно малопонятных, выучить его и пересыпать этими словами свою речь, да ещё со ссылками на модных авторов. И успех обеспечен.
  История отношения к бытию с точки зрения философии за тысячи лет её существования обросла собственной ритуальной мифологией, которая загружается заинтересованными лицами в обсуждение каждый раз, как речь заходит о бытии. Ведь слишком мало можно сказать о бытии неопределённом и безусловном. Тема бытия в таком крайнем усечении есть как начало философии, так в неменьшей степени и её конец. Здесь нет пространства и возможности для проявления собственного литературного таланта, а философия в более широком смысле есть тоже литература. Так почему бы не задать какой-либо уточняюще-наводящий вопрос, который бы позволил привязать обсуждения темы к какому-нибудь уже знакомому ориентиру и потом начать плясать уже от него? Будет ли это способствовать делу философии, уже не важно, главное - создать резоны и потенциал для их наращивания. Именно то, что осуждал Гегель в своих рассуждениях о резонёрстве - "Вовсе не удивительно, что один отсюда, другой оттуда приводит какой-нибудь случай или пример, показывающий, что под таким-то выражением нужно понимать еще нечто большее и иное и что, стало быть, в его дефиницию следует включить еще одно более частное или более общее определение и с этим должна быть согласована и наука. - При этом от резонерства зависит, до какой границы и в каком объеме те или иные определения должны быть включены или исключены; само же резонерство имеет перед собой на выбор самые многообразные и самые различные воззрения, застывшее определение которых может в конце концов давать только произвол." (Гегель, "Наука Логики", Введение)

2. Бытийствует ли бытие?
  Но бытие оно на то и есть бытие, что о нём нельзя сказать ничего, исходя из простой обыденной человеческой логики, а пределов её никто не знает. Поэтому любой вопрос будет только удваивать или раздваивать проблему, то есть - превращать её в проблему субстанции, а не бытия, согласно логике гегелевской феноменологии. Например: нет смысла задавать ещё один вопрос - а есть ли вообще бытие. Потому что этот вопрос уже исключается постановкой вопроса о предмете философии и решением его в пользу бытия. Это равносильно тому, чтобы спросить - светит ли свет или прогуливается ли прогулка, что нелепо в высшей степени. Если бытие положено как предмет философии безотносительно к каким-либо признакам любого другого бытия, то этим всё сказано. Можно сомневаться в бытии чего угодно или бытия чего угодно в бытии. Но само бытие, изначально неопределённое и безотносительное, не может быть замещено никакой своей имитацией или вообще устранено как предмет философии, так как такое действие было бы равносильно устранению самой философии.
  Как это ни странно, в философии до сих пор используется как аналог понятия бытия понятие сущего, которое изначально было синонимом понятия бытия, но постепенно трансформировалось в обозначение всего существующего, имеющего место быть в действительности и даже в потенции, то есть стало обозначать бытие дробное и многообразное, мир готовых вещей. Современные переводчики философских текстов, не очень-то и вдумываясь, не стесняются употреблять это слово как замену понятию бытия для того, чтобы избежать слишком частой повторяемости понятий в литературной речи и тем самым разнообразить её, но в иностранной философской литературе такого нет - если англичане говорят о бытии, переводя понятие о нём с других языков, то они и говорят о нём как о бытии, а не о сущем, понятия о котором у них нет.
  Однако и в английском можно наблюдать схожую подмену, когда бытие вещи и бытие вообще обозначаются одним словом - being, что в общем-то равносильно сведению бытия к сущему. К тому же, если написать слово being с большой буквы - Being, то речь пойдёт о некотором высшем существе, которое плодит вещи по своему образу и подобию, но которому совершенно наплевать, с чем философия его бытие ассоциирует. Таким образом, по частоте употребления в философском тексте замен понятия бытия можно определить степень профанации автором или переводчиком как самой философии, так и рассмотрения её предмета.

3. История проблемы бытия.
  Можно также спорить о том, откуда вообще появилась в философии проблема бытия, но это чисто исторический интерес, который не может ничего прояснить относительно самого бытия, но уводит философское рассмотрение в область личных предпочтений историков философии. Что вообще имели в виду древние философы под понятием "бытие", какой смысл в него вкладывали, никто не может сказать с полной уверенностью, так как не только представления древних о бытии были ограничены культурным контекстом своей эпохи, но и представления переводчиков этих самых представлений неизбежно зависят от некоторого локального уровня предубеждённости, обусловленного многочисленными историческими, образовательными, идеологическими факторами, помноженными на особенности языка, на который осуществляется перевод. Здесь опять встаёт проблема соотношения бытия и субстанции - какие источники привлекать к рассмотрению бытия как предмета философии, в каком количестве, будет ли уместна здесь помощь историков философии и лингвистов, не есть ли это вообще вопрос сугубо исторический, который как возник благодаря местным особенностям развития некой древней нации, так и исчезнет со временем, когда нужда в нём отпадёт всвязи с дальнейшим развитием всего человечества. Да, источники и мнения, в них изложенные, могут устареть, но предмет-то философии останется и его всё равно придётся рассматривать независимо и беспристрастно. В этом смысле онтологию легче изобрести заново, чем искать утраченные смыслы в залежах философских ископаемых.

4. Связка "есть" в языках.
  Также было бы неуместно увязывать эту проблему с тонкостями языка, в том числе мёртвого, и той логики, которая регулирует его употребление, тем более что языка единого для всех существовать не может, а есть лишь его более-менее общие правила. Поэтому человеческая речь может отражать лишь степень связности мысли какого-то отдельного человека какой-то определённой национальности, но никак не связи между объектами в мире вещей, не говоря уже о самом бытии, которое гораздо сложнее их. Так немецкая философская классика придаёт большое значение логической связке "есть", привязывая смысл понятия "бытие" к этому служебному слову - «Малое словечко „есть“, - писал М. Хайдеггер, - рекущее в нашей речи и сказывающее о бытии везде и всюду, даже там, где само оно не появляется, содержит… всю судьбу бытия». (Онто-тео-логическое строение метафизики. (о Гегеле).1958. (Хайдеггер М.))
  Исторически так сложилось, что в западной речи употребление этой связки обязательно. Но в русском языке связка "есть" обычно опускается и употребляется только в самых формальных случаях. Более того, определение понятий в русском языке может осуществляться через неопределённое местоимение "это", что может быть нехарактерно для других языков. Например - "философия это наука". Почему тогда философия должна следовать в рассмотрении своего предмета чьим-то национальным штампам мышления, в то время как в мышлении русского человека подобные штампы отсутствуют? Потому что русский человек привык думать, что западный стиль мышления универсален? Жизнь как раз показывает, что стили мышления могут быть разные.

5. Как бытие помыслить?
  Жизнь также показывает, что бытие не просто есть (а во многих языках оно даже созвучно с глаголом "есть", "питаться"), оно, прежде всего, есть предмет философии. Но раз бытие является предметом философского рассмотрения, философия вправе задать законный и вполне уместный вопрос - как можно такое бытие помыслить, то есть - как помыслить бытие в понятии? Такой вопрос будет с необходимостью отличаться от вопроса, который традиционно задаёт гносеология (или, в терминах западной философии, эпистемология), а именно - познаваем ли мир вещей, какие факторы задействованы в этом процессе. Онтология тем и отличается от гносеологии, что всего лишь подыскивает для бытия соответствующий приемлемый смысл из числа возможных, но не исследует саму способность человека к познанию. Здесь такая способность может даже не присутствовать, как это обычно бывает у новорождённых, разве что в минимальной степени.
  Здесь главное - сгенерировать для бытия смысл, с которым можно было бы уже производить стандартные логические операции по делению и умножению, которые необходимы, чтобы избежать произвольных спекуляций в процессе рассмотрения бытия. Конечно, нет никакой гарантии, что подобное дробление бытия в понятии о нём способно внести в проблему хоть какую-то ясность относительно природы бытия, но, по крайней мере, оно может показать, что традиционные способы идентификации бытия, известные и те, в которых человек не отдаёт себе отчёта, для такого дела не годятся, что они есть действительный потолок мыслительных способностей человека. И здесь нет трагедии. Гегель с порога отверг логику дробящего сознания, связав её с презренной фантастической "чувственностью", но он же её потом и реанимировал в лице своего триадического метода с декларированием некоего мнимого синтеза некоторых произвольно выхваченных из действительности противоположностей, будучи не в состоянии придумать ничего более умного. Это обычная логика письменной речи, приправленная красноречивым профессорским апломбом, которая не ведёт никуда, разве что даёт ещё больше свободы и псевдонаучного обоснования разрушительным человеческим инстинктам.  
  Пусть даже сознание человека может мыслить бытие только в сравнении с чем-либо уже распавшимся на части - соединяя одно, разъединяет с другим и, разъединяя с чем-либо, создаёт тем самым некое локальное единство. Такому разделению сознания нужно отдать должное - человек всегда мыслил и будет мыслить подобным образом, безжалостно завоёвывая для себя жизненное пространство и ресурсы. Но философ уже не человек, а воплощённая мысль, и основная задача философии - из этого печального логического фона выделить смысл, который нельзя было бы ни раздробить, ни соединить ни с чем, что подвержено трансформациям сознания человека. По крайней мере, попытаться это сделать.
 
6. Бытие как арбуз.
  Если учитывать, принимать во внимание, что мысль о бытии не только распадается с неизбежностью, но и даже обязана это сделать, чем гордится большинство философов, почитая это за достоинство, то рассмотрение бытия, положенного изначально нераздельным, особенно по отношению к бытию дробному, распавшемся в понятии о нём, может показаться непосильной задачей, абсурдом, который может запутать и повергнуть в депрессию любого философа, придерживающегося традиционных методов выведения понятий. Это всё равно, что попытаться проглотить арбуз целиком, не имея возможности ни откусить от него, ни разрезать. Конечно, ориентироваться философии в готовом многообразии частей и элементов бытия гораздо проще и комфортнее, но она постоянно забывает, что арбузы не вырастают в уже  разрезанном виде, тем более из двух половинок не получится цельного арбуза, как бы тут не усердствовал Гегель в синтезировании знания о бытии, уже безнадёжно распавшемся, поэтому философия должна найти такой инструмент или метод, который бы позволил разрезать арбуз бытия таким образом, чтобы не нарушить его целостность и даже её усилить, чтобы не тратить массу сил на последующий тщетный синтез его частей, одной из которых вполне может стать само понятие о нём, а иначе какое оно тогда бытие - не более чем кантовская вещь в себе, страшилка для студенток.
  Этот метод можно называть по-всякому - синтетическим, диалектическим, метафизическим, как угодно. Дело не в названии. Лишь бы он приводил к заявленной философией цели - генерации знания о бытии без потери знания о его единстве и даже к ещё большему единству знания о бытии с самим бытием. Задача совершенно локальная для науки и специфическая для философии, но она есть дорога к её истинной рафинированной сути, освобождённой от рудиментов дробного и дробящего сознания.

7. Гегель о методе.
  Для Гегеля вопрос о методе один из важных. Недаром Гегель старается похвалить себя, раздуваясь от чванства, - "Я, разумеется, не могу полагать, что метод, которому я следовал в этой системе логики или, вернее, которому следовала в самой себе эта система, не допускает еще значительного усовершенствования, ...но в то же время я знаю, что он единственно истинный. Это само по себе явствует уже из того ... Ясно, что нельзя считать научными какие-либо способы изложения, если они не следуют движению этого метода и не соответствуют его простому ритму, ибо движение этого метода есть движение самой сути дела." (Гегель, "Наука Логики", Введение) В современных массмедиа такое заявление квалифицировали бы как самопиар со всеми присущими этому понятию негативными смыслами. Конечно, надо отдать должное последовательности проведения Гегелем своего метода в жизнь или, во всяком случае, в рамках "Науки Логики". Но метод синтеза противоположностей, якобы подсмотренный им в самом бытии, не способен ничего склеить ни в бытии, ни в знании о нём, но всегда будет неизменно обращаться в свою противоположность.
  Однако, если быть до конца честным и последовательным в отстаивании диалектики, поборником которой считал себя Гегель, то надо признать, что ни анализ понятия о бытии, ни синтез понятий о частях бытия не могут помочь в достижении единого знания о предмете философии, они бессильны это осуществить по отдельности. Единство философского знания о едином бытии способно проявиться только в критическом отношении к применению обоих этих философских методов. То есть, речь опять должна идти не о том, чтобы сформулировать единое знание о бытии как истину в последней инстанции или вообще отказаться от таких попыток в пользу безбрежного философского многообразия. Речь должна идти о таком единстве в знании о бытии, подобном самому бытию, как единстве единства такого знания и его многообразия, об отыскании в знании именно этой совершенно ненадёжной на первый взгляд позиции, некой блуждающей точки, которая не поддаётся детекции обычными прямыми философскими средствами, но может быть подсмотрена краем глаза.
  По сути, удовлетворительного метода философствования до самой философии быть не может, могут быть методы только негодные, ущербные, оппонирующие друг другу даже в своём самом горячем синтезирующем порыве. Вот они и должны быть в начале рассмотрены и потом отвергнуты, а что получится в остатке - нельзя сказать до самого момента разочарования, до того, как сознание философа признает, что оно бессильно помыслить бытие в единстве с мыслью о нём, и придётся вообще послать философию подальше, чтобы она не раздражала и не вводила в депрессию. Может, тогда она как раз и возродится в своём новом качестве, но не раньше.