Выделение предмета философии

1. Структура логики
  Ограничивая философию рамками логики как независимого регулятора мышления в противовес любым попыткам философов превратить её в агрегат натурфилософских вложений и заимствований, Гегель пришёл к заключению, что даже сама логика может быть не свободна от рудиментов натурфилософского мышления и потому должна быть реформирована самым радикальным образом - "...вообще представления, на которых до сих пор основывалось понятие логики, отчасти уже сошли со сцены, отчасти им пора полностью исчезнуть, пора, чтобы понимание этой науки исходило из более высокой точки зрения и чтобы она приобрела совершенно измененный вид." (Гегель, "Наука логики", Введение) Однако нигде Гегель не разграничивает саму логику и философию, для него эти два понятия есть одно и то же, но только в контексте той логики, принципы которой он сам же и постулирует. Прежде всего, Гегель выделяет главный недостаток "прежней" логики - преимущественная направленность внимания интеллекта на форму мышления в ущерб его содержанию -  "Если вообще логику признают наукой о мышлении, то под этим понимают, что это мышление составляет голую форму некоторого познания, что логика абстрагируется от всякого содержания, и так называемая вторая составная часть всякого познания, материя, должна быть дана откуда-то извне, что, следовательно, логика, от которой эта материя совершенно независима, может только указать формальные условия истинного познания, но не может содержать самое реальную истину, не может даже быть путем к реальной истине, так как именно суть истины, содержание, находится вне ее." (Гегель, "Наука логики", Введение)
  При этом Гегель не упоминает никакой "формальной" логики, которую в наше время в философском сообществе не пинает только ленивый. Уж если говорить о логике формальной, то придётся допустить возможность существования также и логики содержательной. Тем не менее, ни в одном современном учебнике логики нет таких понятий, обе стороны логики рассматриваются как одно целое, за исключением того, что формальная логика плавным и естественным образом вырастает из логики содержательной. Поэтому Гегель не открыл ничего сверхъестстественного, перенеся фокус своего логического внимания с формы мышления на его содержание.
  Однако и содержание мышления, чтобы оно могло стать также и содержанием философии, какой её помыслил Гегель, автору "Науки Логики" пригодилось не всякое. Гегель отверг, отставил в сторону познание, которое покоится на понятиях, ссылающихся на формы вещей, и провозгласил принципом новой логики познание, которое имеет своим предметом понятие о понятии, мышление о мышлении и, как бы это ни выглядело странно, содержание логики, в котором нет вообще никакого содержания, но только самые общие философские смыслы, а что, если не смыслы, есть содержание любого мышления, философского и не очень.

2. Научное безумие.
  Конечно, такую схему довольно трудно воплотить в жизнь, приложить к ней. Практически неосуществимо, так как обычный человек не может вечно жить в мире призрачных, девственно чистых сущностей. Не может прожить там и секунды. Но философ - не человек, а заложник логики и её вечный раб. Современники Гегеля рассказывали, что философ был очень рассеян и временами даже невменяем, что никак нельзя назвать примером для подражания, но можно понять. Всё-таки Гегель сам по себе не был семи пядей во лбу. Живя в логике, он настолько глубоко в неё погружался, что терял связь с действительностью и начинал эту действительность попросту выдумывать. А пытаясь приложить логику к жизни, он прикладывал её именно к этой своей выдумке.
  По сути, философию трудно назвать наукой, она несовместима ни с каким критерием научности, если только провозгласить философией какое-нибудь натурфилософское ответвление. Тем не менее, наибольшую степень совместимости для философии может представлять взаимная работа с логикой, альянс, основанный на обоюдном интересе к мышлению. Для того-то Гегель и затеял реформу логики, чтобы оправдать легитимность философии как науки, пытаясь заблокировать в логике всякие формальные риторические правила и вычистить из неё посторонние бытовые и частнонаучные смыслы. Поистине неподъёмная задача, поскольку невозможно написать философский труд без слов, а слова это предатели, они так и норовят подвести философа под какой-то нежелательный для него смысл и обязательное риторическое правило, которое может помешать философу высказать невысказываемое, а также соединить то, что никак не вытекает из другого и не является для него предшествующим.  
  На практике, в частности на письме, в вербальном выражении, получается, что логика всё же тяготеет к примату формы над содержанием, а философия, наоборот, предпочитает оперировать смыслами в ущерб форме. Закоренелому логику так и хочется формализовать философию, трансформировать её в набор формул, а прирождённый философ то и дело скатывается в жонглирование смутными смысловыми ассоциациями, более похожими на поэтические кружева. Проявлений этих двух субличностей у Гегеля при желании можно найти хоть отбавляй. Но раз логика не есть одно и то же с философией, то и предмет рассмотрения у каждой из этих научных дисциплин будет разным. И здесь не поможет никакая изощрённая гегелевская софистика. Хоть хвались неким особенным формальным методом философствования, хоть возбуждайся "чувствованием" необходимости преобразования логики, а значит, освобождения себя от обязанности подчиняться формальным логическим правилам, всё равно это будет мифический кентавр, которого никто не видел, но каждый может описать в мельчайших художественных подробностях.
 
3. Логика как раздел философской системы.
  Такое метание Гегеля между предметом логики как частной науки и началом самой философии вполне объяснимо. Оно вытекает из самого гегелевского намерения реформировать логику, из его мрачной решимости преодолеть обречённость обыденного сознания, вынужденного вариться в пределах противоположных, оппонирующих определений, относящихся к своему окружению и к самому себе. В рамках такого логического круга невозможно отыскать никакого единства этих противоположностей, но только некий эрзац, который рискует тут же распасться, как только будет сконструирован ценой неимоверных усилий философа. Но логика, которая стремится найти единство, свободное от любого случайного раздвоения, сама уже не может использовать для своей аргументации инструменты прежней логики, но только их жёсткую критику. И такая логика также не может быть отдельной частной наукой в ряду таких же частных наук, то есть, заниматься только изучением правил мышления, выраженного в вербальной форме. Это уже будет логика как раздел философской системы, постулировавшая начало философии, обосновавшая его, трансформировавшая его во всеобъемлющий принцип и последовательно проводящая его через все частные аспекты философского знания.
  Недаром Аристотель подразделил философское знание на три сферы компетенции - Логику, Физику и Этику. Надо думать, в определённом смысле такую структуру также можно было бы отнести к пережиткам натурфилософии. Но и в современной философии может оказаться, что логика регулирует не только мысли человека, выраженные вербально, но также и контекст всей природы вещей, а также отношений между людьми. Конечно, если это не та логика, из которой так хотел выпрыгнуть Гегель, которую он пытался обойти, обмануть, но так и не смог этого сделать. Однако до рассмотрения предмета философии и уж, тем более, до его самого никакой другой логики, кроме той, которой люди пользуются в обычной жизни, быть не может, а потому не может быть и философии, но только её отдалённые имитации, достаточно грубые наработки литературной формы и весьма личные, субъективные содержательные схемы и связи, концепции, сконструированные в угоду обстоятельствам. И какие тут могут быть положены особые правила для философского мышления, невозможно сказать до начала рассмотрения самого предмета философии, каким бы он ни был.
 
4. Предмет философии как традиция.
  В принципе, для Гегеля не составило бы труда назначить предмет философии, по Гегелю - её начало. Этот предмет был провозглашён ещё в древности и оттуда хорошо известен философии, оставаясь, тем не менее, одним из многих в ряду частнонаучных натурфилософских начал. Этот предмет прост, почти очевиден, но самая главная трудность заключается в том, чтобы выстроить убедительную логическую цепочку его выведения. Прежняя логика здесь не годится, она основана на противопоставлениях, а у принципа, объединяющего систему философии, у его единства, если оно безальтернативно, не может быть противоположностей, тем более оно не может подчиняться никакой натурфилософской причинности, которая лишает такое единство его универсального статуса. И глубину этой трудности никто не мог бы осознать лучше Гегеля, судя по его тяжелейшим потугам вывести предмет философии рациональным образом.
  Поскольку Гегелю неоткуда взять предпосылку философского предмета, в отсутствие привычных логических инструментов Гегель обращается прямиком к самому себе, ссылается на себя самого, на свою "Феноменологию духа" - "Мы отметили во введении, что феноменология духа есть наука о сознании, изображение того, что сознание имеет своим результатом понятие науки, т. е. чистое знание. Постольку логика имеет своей предпосылкой науку об охватывающем явления духе, содержащую и показывающую необходимость точки зрения, представляющей собой чистое знание, равно как и его опосредствование вообще, и тем самым дающую доказательство ее истинности. В этой науке о духе, охватывающем явления, исходят из эмпирического, чувственного сознания, которое и есть настоящее, непосредственное знание; там же разъясняется, что верного в этом непосредственном знании." (Гегель, "Наука Логики", УЧЕНИЕ О БЫТИИ) А также - "В феноменологии духа непосредственное сознание есть первое и непосредственное также и в науке, и, стало быть, служит предпосылкой; в логике же предпосылкой служит то, что оказалось результатом указанного исследования, - идея как чистое знание." (Гегель, "Наука Логики" Книга первая. УЧЕНИЕ О БЫТИИ) Здесь логика подменяется хронологией рассуждений, последовательностью написания литературных трудов, а предпосылкой предмета философии объявляется предыдущий гегелевский труд по психологии сомнительной научной ценности. Далее следует благое пожелание совершения некоего мыслительного акта или, лучше сказать, его отсутствия, чтобы обнаружился искомый предмет - "Для того чтобы, исходя из этого определения чистого знания, начало оставалось имманентным науке о чистом знании, не надо делать ничего другого, как рассматривать или, вернее, отстранив всякие размышления, всякие мнения, которых придерживаются вне этой науки, лишь воспринимать то, что имеется налицо." (Гегель, "Наука Логики", Книга первая. УЧЕНИЕ О БЫТИИ) Колдовство да и только. Оказывается, ничего даже и делать не надо по части размышления. Лучше всего пойти в гегелевский театр, взять билет и, заняв своё место в партере, просто воспринимать, наслаждаясь сценическим действом чистого знания. А предмет философии сам себя обнаружит. Замечательное мероприятие. Только уж очень похоже на промывание мозгов в тоталитарном обществе.
  В ряду таких же досмысловых переходов у Гегеля имеет место также и довольно загадочное словосочетание "то, что имеется налицо". Казалось бы, сказал и сказал, на новояз не похоже, напоминает наличные в кармане, приятно греет душу. Но этот фокус также ярко демонстрирует гегелевское бессилие перейти к предмету философии логически, а не через обращение к очевидности, как это делают частные науки. Конечно, проще всего подсунуть читателю некую уже знакомую наличность, чем рассуждать о том, что невозможно ни структурировать, ни идентифицировать, ни тем более оформить в связную речь.

5. Возвращение Гегеля в рамки старой логики.
  Здесь Гегелю надо отдать должное - великий Гегель, позиционирующий себя как преобразователь логики, честно и решительно отстранил "всякие размышления" и "всякие мнения" в преддверии непосредственного знакомства с предметом философии. Он не изобрёл ничего нового, но последовал философской традиции и обычаям древних, когда философы призывали друг друга в поисках единого знания дистанцироваться от любых частных некомпетентных мнений о предмете. Однако Гегель, в отсутствие посторонних размышлений оказался святее всех святых, а потому завис во всеобъемлющей сакральной пустоте и, не имея возможности причинно обусловить предмет философии так, чтобы это был именно предмет философии, а не какой-то другой науки, дофилософствовался до того, что провозгласил этот предмет доступным для познания исключительно восприятию, полностью лишённому какой-либо мало-мальски организованной логики, даже с помощью мнения.
  Какого-нибудь более щепетильного философа такая антилогика сильно смутила бы, но только не Гегеля. Интуиция преобразователя привела Гегеля вообще к отказу от любого логического структурирования предмета философии до того, как он будет положен. Но она также возвратила философа в рамки той логики, которую он мечтал преобразовать. То есть, в рамки мышления оппонирующими определениями, где чистое противостоит нечистому, непосредственное опосредствованному, апология безпредпосылочного начала философии сосуществует наряду с предпосыланием началу своих прошлогодних дневниковых записей. Подводя рассуждение к предмету философии, Гегель, чтобы избежать обвинений в предпосылании рассуждению - различных незрелых мнений и спорных суждений, без всякого ложного стыда то и дело предпосылает себя, свои предыдущие философские разработки, что, по его мнению, не может быть зазорным, но только поясняет, иллюстрирует логику его метода.
  Только как вообще может состояться такое преобразование, если Гегель нигде не объясняет, что он хочет преобразовать, предлагая в качестве некоторого приближённого описания "прежней логики" свою феноменологию, охватывающую некое непосредственное знание, которое, если посмотреть со стороны, даже и на знание-то не похоже, а есть скорее набор авторских домыслов и распространённых философских предрассудков о различении знания от незнания, где Гегель рассуждает на предмет содержания логики и способах его обработки сознанием в процессе мышления, но не затрагивает формы, которая существует как бы сама по себе и преобразованию не подлежит. Ясно, что Гегель занимается исключительно содержанием логики, его абстрагированием, дистилляцией и единственное, что ему требуется, это сымитировать процесс очищения знания от любого произвольного смыслового содержания и в дальнейшем оперировать только этим, якобы, чистым знанием. Как это ему удаётся сделать, Гегель не считает нужным объяснять дважды, полагая, что "Феноменологии духа" для объяснения этой трансформации вполне достаточно. Но можно ли рассматривать такое очищение знания в качестве реформы, большой вопрос, поскольку кристально чистое знание декларировать можно легко, но идентифицировать его весьма проблематично.
  Иногда начинает казаться, что Гегелю не хватает элементарной деликатности в выборе и употреблении понятий, а также способности в тончайшем конструировании логических цепочек. Куда ни посмотришь - в тексте зияют страшные логические чёрные дыры, смысловые провалы, куда утекает всё сияние красивых гегелевских фраз. Но, пожалуй, самыми уродливыми логическими переходами из одного контекста в другой у Гегеля являются словосочетания - чистая наука, чистое знание, чистое бытие и так далее. С их помощью Гегелю удаётся вообще обходиться без логики и через них свободно перемещаться по смыслам и между ними. Для Гегеля определение "чистота" имеет особое значение, так как обозначает одновременно как исчезновение смысла, так и его появление. Здесь работает уже не логика предшествования и следования, а логика ассоциативных связей, причём дегуманизированных до крайности, где любой человеческий смысл вычищен, а формы слиты в один кусок сырой руды, из которой автор может извлечь любую субстанцию, какая ему заблагорассудится.

6. Постулирование Гегелем предмета.
  Итак, в обоснование предмета философии Гегель отбрасывает размышление и постулирует восприятие, вегетативный фактор в отношении человека к окружающей его действительности, заявляя, что не надо ничего делать, кроме как подвергнуть своё сознание, мышление, интеллект отстранению самих себя от самих себя, этакой сладострастной самоэкзекуции и надругательству над любым минимальным здравым смыслом. И тут же (о чудо!) - откуда ни возьмись выпрыгивает "то, что имеется налицо", а именно - "чистое бытие" как "простая непосредственность", которая есть результат слияния идеи чистого знания со своим отчуждением, есть "чистое знание как слившееся в единство". Чего только стоит гегелевское высказывание - "Чистое знание как слившееся в это единство, сняло всякое отношение к другому и к опосредствованию; оно есть то, что лишено различий; это лишенное различий, следовательно, само перестает быть знанием; теперь имеется только простая непосредственность." (Гегель, "Наука Логики", Книга первая. УЧЕНИЕ О БЫТИИ) Диву даёшься от такой виртуозной словесной эквилибристики. Гегель описывает собственные пожелания как на самом деле совершающиеся процессы так авторитетно и убедительно, что у читающего не остаётся никаких сомнений - Гегель всё знает, он достиг глубин мудрости и вершин знания. Только это уже не логика, а философский драматический театр - знание что-то там сняло, чем-то перестаёт быть, на выходе чего имеется желаемый гегелевский результат.
    Разумеется, здесь Гегель пытается уйти от ограничений обычной логики, элиминирующей из рассмотрения постулаты, которые могут трактоваться двусмысленно, уйти, чтобы указать непосредственно на предмет философии, не прибегая к запретам и противопоставлениям, хотя и сознаёт, что такое даже ему вряд ли под силу - "Простая непосредственность" сама есть выражение рефлексии и имеет в виду отличие от опосредствованного. В своем истинном выражении простая непосредственность есть поэтому чистое бытие. Подобно тому как чистое знание не должно означать ничего другого, кроме знания, как такового, взятого совершенно абстрактно, так и чистое бытие не должно означать ничего другого, кроме бытия вообще; бытие - и ничего больше, бытие без всякого дальнейшего определения и наполнения." (Гегель, "Наука Логики", УЧЕНИЕ О БЫТИИ) Отсюда его обилие требований о долженствовании по отношению к самому этому началу как предмету философии. Как-будто Гегель не уверен в том, что он нашёл именно то начало, которое может быть положено как начало философии, пытаясь, таким образом, утвердить, закрепить его директивно - "...не должно означать ничего другого, кроме...", "...должно быть абсолютным...", "...ничего не должно предполагать, ничем не должно быть опосредствовано и не должно иметь какое-либо основание...", "...должно быть совершенно абстрактным...", "...должно быть просто формой без всякого содержания...".
  На какую пещерную доисторическую публику вообще расчитаны такие заклинания о долженствовании, если Гегель сам вполне по-сельски наивно заявляет - "...природа самого начала требует, чтобы оно было бытием и больше ничем. Бытие поэтому не нуждается для своего вхождения в философию ни в каких других приготовлениях, ни в каких посторонних размышлениях или исходных пунктах." (Гегель, "Наука Логики", Книга первая. УЧЕНИЕ О БЫТИИ) Такова, мол, природа начала, что оно ни с чем не может быть ассоциировано в сознании человека, ни с какой вещью или понятием, а только с фикцией ума лоботомизированного индивида. Но какова тогда природа самого бытия, что оно только и может быть предложено в качестве начала философии, непонятно. Об этом могут точно знать только мертвецы, которые хоть и едины с бытием, но увы, уже ничего не скажут, а философ всегда будет путаться в своих показаниях перед судом истории.

7. Простое выведение предмета философии.
  Однако именно в таких упорных и, по сути, тщетных усилиях великого Гегеля и проявляется раздвоенность обыденного сознания по отношению к предмету философии, который не может подчиняться никакому долженствованию, иначе это будет предмет уже чего угодно, какой угодно частной науки, но только не философии. Поэтому говорить о какой-либо чистоте хоть по отношению к предмету философии, хоть к знанию о нём - значит подразумевать существование неких градаций этой чистоты, их иерархию, которая уподобляет философию в этом случае некой частнонаучной дисциплине, узкоспециальной отрасли научного знания, привлекающей для своего очищения сугубо внешние, формальные средства.
   То, что Гегель пытался донести читающей публике с помощью тяжелейших интеллектуальных судорог, можно выразить гораздо проще и доступнее. В силу того, что предмет философии оказался утраченным среди других предметов частных наук, его обнаружение становится возможным только через размежевание с этими частными науками. Поэтому логично заключить, что предмет философии имеет свою собственную специфику. Он с необходимостью будет отличаться от предметов частных наук. Любая конкретность в его существенных чертах будет уже предметом рассмотрения какой-либо частной науки, не имеющей к философии никакого другого отношения, кроме косвенного.
   Таким образом, предмет философии невозможно вывести положительно через перечисление его существенных свойств и признаков. Единственным таким признаком будет бытие как таковое. Но раз из предмета философии уже нельзя больше вычесть, отнять никакого признака, не утратив самого предмета, тогда бытие и будет собственно предметом философии. Больше по этому предмету до его детального рассмотрения сказать нечего.