А когда нет цели, одно пустомельство.

Цели и задачи исследования...

Если Парменид прав, говорит автор, и тождество бытия и мышления реально, то почему возникала трудная проблема сознания (hard problem of consciousness) Дэвида Джона Чалмерса и провал в объяснении (explanatory gap) Томаса Нагеля?

- ответ №1: тождество действительно имеет место, и не может быть оспорено, вопрос лишь в  инструментах, понятийном аппарате, который нуждается в калибровке. И по этому пути вот уже 25 лет блуждают философы англо-американской философии сознания.

- ответ № 2: само тождество не полное, есть что-то, без чего мышление нельзя объяснить, но что не лежит на поверхности сущего, т.е. какая-то часть мышления присутствует/отсутствуя, оно и не ассерция, и не негация. И это что-то лежит за пределами бытия, оно противоречит ему. И это что-то лежит за пределами бытия, оно Ничто. В истории философии эту позицию выразил Горгий Леонтийский. 

Но две парадигмы «есть» и «не-есть» могут оказаться мало пригодными для решения наших проблем, если рассматривать их порознь.

Цель исследования - показать, что позитивная (Парменид) и негативная (Горгий) онтологии могут быть со-положены, и тогда решение и проблемы и провала будет выглядеть следующим образом: мысль/мышление, хотя и не причастно к сущему, не-сущему, обоюдному субстантивно, феноменально и ноуменально, тем не менее соприкасается с этими антиномиями областью сиюминутного, будучи притворно-сущим. Отсюда следует, что мысль обретается на «кромке», меду Сциллой (бытия) и Харибдой (небытия). И если признать факт этой онтологической нейтральности мышления, пребывающего на демаркационной линии, разделяющей метафизику на два равноудалённых полюса внутри Единого, то часть, если не половина, ментальной сферы должна отойти к Ничто, откуда не-сущее рекрутирует в мир мысли, образы, располагая и субстратами, которые неочевидны, но без незримого присутствия которых за кулисами ментальной каузации нельзя понять как мысль одновременно и бытийствует и ничтожится.  

В данном исследовании, отталкиваясь от опыта со-положения антиномий Парменида и Горгия, который будет продемонстрирован в сопоставлении двух философских дискурсов,  автор предложит универсалию, в которой Одно предстанет не тождеством только лишь мышления и бытия, но и тождеством мышления и Ничто. Эту универсалию автор назвал [бытие-ум-небытие]. Также впервые автор даст дефиниции терминам «не-сущее», «небытие» и «ничто», так и не ставших понятиями в силу запрета Парменида мыслить не-сущее как сущее, а также по причине отсутствия, сопутствующих этим притворно-сущим-понятиям, - феномена, явления и предмета.

Работа носит экспериментальный характер. Её предмет  – дискурс о не-сущем. Автор даже ввёл термин Discours/stress, который поражает речевую функцию по причине того,  что: 1) объект так и не становится предметом; 2) коммуницирование с субъектами дискурса о Ничто́ (парадигмой, доксой, догмой) истончает речевой инструмент, а прагматика, чтобы установить раппарт с объектом негации (NLP), подстроиться под незримого коммуниканта («виртуальный объект/не-сущее»), вынуждена «испрашивать вспомоществования» у negative theology.

Как ни крутите, но бытие речи в ситуации коммуникационного дефицита чревато осложнениями, коллапсом речевой функции.

Речь о Ничто немногословна, что и понятно: как говорить о том, чего «нет» в природе? Чтобы, преодолев запреты, всё же попытаться разговорить не-сущее, оставим предметный [профанный] язык и обратимся к метаязыку. Метод предложил Тарский. Для преодоления антиномичности дефиниций истины, говорил он, ограничим употребление понятий «истинно» и «ложно» областью метаязыка. В логической семантике это предложение было формализовано так: для произвольного p, «p» есть истинное высказывание, если и только если имеет место p. Как это понимать? К примеру, ««дождь идёт» истинно, если дождь идёт», где ««дождь идёт» истинное предложение метаязыка. Здесь мы видим перенесение предиката истинности из предметного языка (p) в метаязык («p»). Отсюда, «p ≡ «p» истинно», что означает: раз предложение, название которого есть «p», истинно для метаязыка, то оно одинаково истинно и для предметного языка. Не трудно заметить, что речь идёт о конвенции, позволяющей утверждать истинность предложений на основании процедуры их фиксации, а вовсе не в силу их опытной проверки (testabiliti). Налицо явное противоречие, которое логические неопозитивисты сделали основой методологии, но для нашей специфики, - работа с виртуальными объектами, - оно оказалось более, чем уместным. Проблема непредставленности Ничто́ в сознании, на которую ещё указывал Парменид, в методологии К. Поппера вылилась в неверифицируемость и нефальсифицируемость не-сущего. Учитывая «принцип терпимости» Р.Карнапа (1934), мы используем его построение ««p придицировано ≡ p» для выводимости предикатов истинности из виртуальных объектов, чтобы в итоге получить формулу для всех гипотетических построений:««p виртуально-истинно ≡ p».Райхенбах предложил импликацию вероятностей, имеющую вид утверждения: если произойдёт А, то с определённой степенью вероятности произойдёт В. Разумеется, не следует отвергать и прогрессивную дедукцию в качестве метода работы с не-сущим в мысленном эксперименте. Чтобы подступиться к истине Ничто́, используем, применимое в науке, аксиоматически-дедуктивное построение: «Если А, то В. А есть. Следовательно, В есть». Чтобы проникнуть в истину не-сущего, речевая личность совершает перенос эксплицированного в имплицированное, чтобы, обогатив речь сокровенным, осуществить контр-перенос неконвенциональных речевых импликатур в конвенциональные речевые импликатуры. Первые встроены в основание речи, являясь её внутренним неиссякаемым источником, само-полагающим принципом и живым механизмом само-порождения языка. Вторые, обретаясь на поверхности, в регионе прагматики, аккумулируют языковые мутации, чтобы талую их воду донести до основания, не давая речи затвердевать и закостеневать.

Ничто́ - фигура умолчания, говорят лингвисты, поскольку референт неочевиден, а, следовательно, нельзя установить - что эксплицировано, а что имплицировано в данном дискурсе (explicatedvs. implicated). Следуя за Кратилом, категорически отказывавшимся от произнесения имён, - мол, поименованные, вещи утрачивают своё существенное, - физикалисты требуют указывать на не-сущее пальцем, воздерживаясь от дискурса. В молчанку играл и Л.Витгенштейн, запрещая дискутировать о том, «о чём невозможно говорить» (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958. 12, афоризм 7). Что же касается латентного смысла того, что подразумевает местоимённое существительное, среднего рода, единственного числа, в именительном и винительном падеже, то извлечь его из-под полы не так то и просто. И в самом деле, пытаясь уяснить, что же «имеется в виду» под термином небытие (non-natural meaning), нам без инференции (додумывания, домысливания) не подступиться к этому «субъекту», не говоря уже о критериях истинности, вытекающих из его «предикатов» (truthconditions). Таким образом, говоря о том, чего нет, следует воздерживаться от пропозиций. Ничто́ непостижимо и неизреченно. Знание о Ничто́ выводится имплицитно. И если в момент высказывания Не́что исчерпывается буквально произнесённым словом, и не выходит за рамки конвенциональных импликатур (conventional implicatures), то Ничто́ требует «распечатывания уст». Уяснение неочевидного зиждется на эмпатии с объектом интуитивного постижения, без чего не достучаться до сердца не-сущего с его тонким, нитевидным пульсом, - здесь в ход идут полунамёки, подразумеваемые, небуквальные аспекты значения, извлекаемые нами из смысловой полудрёмы (theme, rheme, topic). Извлечение Ничто́ из за-ничтойности, его объективация сравнима с эпидейктической речью, где хула и похвала выставляют на показ внутреннюю ущербность или избыток чего-либо. Потерпев неудачу, не сумев вытащить клещами и слова из Ничто́, коммуникант извлекает из бабушкиных сундуков похоронные деньги - неконвенциональные речевые импликатуры (non-conventional implicatures). Голос не-сущего всё ещё робок. Но одно очевидно: Ничто́ обретается на кромке высказывания не как пропозиция, а как пресуппозиция, как то, что когнитивно предшествует высказыванию, что активно использует субъект, видя в нём свои лёгкие, резонатор, нёбо. Субъект в конечном итоге и становится функцией не-сущего в деле продукции, репродукции, а также речевого родовспоможения. Речь, таким образом, имеет два источника: внутреннюю и внешнюю каузальность. И дискурс вокруг Ничто́ должен вестись на равных, как кооперация познающего и познаваемого. Будучи закоренелым грешником, я люблю повторять цитату из (Лк. 10:27): «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею…» Крепость - это бытие мысли, кладущей себе правило в эпоху всеобщей дислексии.

И, чтобы преодолеть этот дискурс-стресс, в качестве методологии автор проведёт мысленный эксперимент: поместит «есть» Парменида и «не-есть» Горгия в своё интенциональное сознание, т.е. в ум, выпестованный в  фзицистско/физикалистской парадигме, чтобы, применив формально-логическое сопоставление субъектов и предикатов, используя интуицию, продуктивную способность воображения и априорные способности ума, проследить метаморфозу гипотетического материала через цепь суждений, к аналитическим синтетическим понятиям. 

В конечном итоге, только проведя все эти аналитические процедуры, автор сможет если не снять остроту трудной проблемы, то хотя бы наметить пути её решения.

Ясно, что решение этой проблемы потребует заново сформулировать основной вопрос философии, который, значительно отличаясь от формул, которыми изобилуют учебники, автор сформулировал так: что труднее зачать, выносить, изгнать: Нечто или Ничто?

А Вы говорите пустомельство)))