Фатальная раздробленность философии

1. Фрагментация философии.
  В наше время всё ожесточённее становятся споры о том, что такое философия, можно ли её вообще считать за науку и не является ли философия неким родом мифотворчества или даже шарлатанства. Это неудивительно, раз в ряды философского сообщества каждый год вливается всё больше самодеятельных философов с минимальным опытом отвлечённого размышления и непомерными амбициями покорить философский Олимп или, на худой конец, спасти человечество от приближающейся неминуемой катастрофы. Их оголтелая борьба с хулителями своих кумиров и ревизионистскими поползновениями не столько поддерживает и развивает философию, сколько её компрометирует.
  Современная философия больше не кабинетная научная дисциплина с чёткой иерархией школ и последователей; история её то ли развития, то ли падения, творится на глазах и наличие у философа солидной многостраничной публикации уже не является залогом неизбежности вхождения его имени в историю философии.
  В свете новейших философских концепций, соперничество которых больше напоминает атаманщину гражданской войны, войну всех против всех, чем респектабельный философский дискурс, можно говорить скорее о топологии философского незнания, невежества, чем о системности ясного знания принципов философии. Такая топология выстраивается сама собой, без участия ангажированных историков и бюрократов, что хорошо, но плохо то, что она дико перекручена и попутана, как плохая сетка в объекте объёмного моделирования, а потому просто непригодна в хозяйстве.
  Теперь даже само слово "философ" стало обычным для обозначения человека, одержимого заумными идеями. А ты, оказывается, философ - так говорят иронично в народе тому, кто выражает свои мысли веско, но непонятно, употребляя сложные технические или нарочно придуманные термины. Все прекрасно знают, а также согласны в этом, чем занимаются частные науки; с результатами их деятельности, опосредствованными экономикой, имеет дело каждый. Но философии в отличие от других наук как раз заняться нечем, скорее занимаются ею, а именно - философствованием как праздным отвлечённым размышлением и сочинительством тёмных текстов.
  Иногда возникает впечатление, что философия для того и существует, чтобы прятать смысл как можно глубже, вместо того, чтобы обнажать его, что она предназначена наводить блёр на ясные и привычные понятия, вводя тем самым публику в безотчётный транс, в котором можно манипулировать человеком для собственных нужд, хотя бы даже для уничтожения врагов. Отсюда совсем недалеко от превращения философии в идеологию, в культ какой-то одной идеи, доминирующей над другими, не менее значимыми для всего социума, но конкурирующими по степени значимости для каждого его специализированного сегмента. На этой грани между твёрдой почвой науки и бездной нигилистического неприятия любой своей оппозиции философия балансирует уже более ста лет, что, естественно, не делает ей чести.
  То и дело на различных философских дискуссионных площадках можно встретить предложение, с целью выяснения природы философии, обратиться к истокам её зарождения, что само по себе содержит вполне позитивный импульс, достойный всякого уважения и поддержки. Древняя философия была проще, она была хорошо структурирована на школы и направления, не страдала идеологическими инфекциями и язвами инквизиции. Имена древних философов на слуху даже у какого-нибудь отсталого закоренелого второгодника. Но к чему на самом деле может привести такая инициатива, способна ли она обозначить спасительные параллели из древности к современным философским учениям и сблизить их конкурирующие отличия, чтобы вновь собрать философию в единую научную дисциплину?

2. Философия как мудрость.
  Изначально сам термин "философия" применялся для обозначения любви к мудрости, а попросту естественного человеческого любопытства, тяги к познанию ещё более скрытых уровней окружающей человека действительности. Полученное знание могло служить философу жизненным преимуществом по отношению к тем, кто недостаточно мудр, кто владеет лишь доступными для всех простейшими сведениями и навыками. По сути, это знание мало чем отличалось от простого здравого смысла, природной человеческой хитрости, практического жизненного опыта и понимания человеческой психологии, но, тем не менее, всегда оказывалось востребованным. Такое знание можно было красиво упаковать и продать всем, кто желает приобщиться к тайнам мудрости, чем и занимались в древности многочисленные софисты, так называемые "учителя мудрости", которые процветали на преподавании философии. В настоящее время хорошо зарабатывают в интернете также те, кто учит, как в интернете зарабатывать, то есть, консультанты по интернетбизнесу.
  Однако мудрость мудрости рознь. В наше время трудно отделить мудрость от глупости, но можно подразделить на аспекты. Надо думать, для того, чтобы сконструировать и построить современную колесницу, да чтобы она была лучше и дешевле изделий других смежных производителей, необходимо обладать массой специальных знаний. И таких аспектов человеческого знания о вещах несметное множество, где собственно философское отношение к вещам как раз и будет одним из многих. Мало того, уже само современное философское знание становится дробным, фрагментированным на аспекты в силу множественности философских систем, его представляющих.
  Получается, любое знание, касающееся какой-то отдельной, специальной сферы мудрости, особенно когда в нём появляется крайняя нужда, способно девальвировать философское знание до праздного интеллектуального увлечения, подобного шахматам или безобидной компьютерной игре, поддерживаемой кучкой фанатов. А уж знание, которое не может быть приложено ни к какой практической сфере человеческой деятельности, кроме самой мудрости, но о котором можно долго и нудно рассуждать длиннющими риторическими периодами, становится только знанием о том, как добиться, чтобы знание стало вообще непригодным и бесполезным для человека.
  Впрочем, любая персональная философская система имеет право на существование и пригодна прежде всего для того, кто её разработал, для самоутверждения гордости её автора, особенно когда индивид, выйдя на пенсию, вдруг ощущает сильнейший градус снижения своей социальной значимости, а чем ещё эту значимость можно поднять, хотя бы в собственных глазах, если не участием в философском процессе в роли ясновидца и пророка.

3. Философия и науки.
  Можно, конечно, особо не зарываться в глубины мысли и бытия в попытках постичь их основы, у любого новоиспечённого мыслителя достаточно работы над переосмыслением итогов частных наук, которые всё чаще сталкиваются с необходимостью более ясного формулирования своих принципов и прогнозирования своих дальнейших открытий на какой-то другой, ещё более общей основе. Научные истины никто отменить не может, в отличие от истин философских, изобретателей которых так легко бывает посадить на пароход и отправить в изгнание, а то и просто расстрелять.
  Именно поэтому в наше время часто можно встретить мнение о том, что философия как наука вообще не существует, потому что философия не может подтвердить свои постулаты с помощью эксперимента, как это делает любая точная наука, а значит базируется на выдумках, часто опасных для социума и даже для психического здоровья доверчивых граждан. К такому подходу привело выделение из собственно философии в Новое время естественных наук и их дальнейшее бурное развитие. Многие философы того времени являлись также естествопытателями, круг их интересов простирался далеко за границы собственно философии.
  В самом деле, для любой естественной науки критерием её состоятельности является эффективность претворения её результатов в жизнь. Что нельзя сказать о философии. Вся её практика - сосредоточенность мышления на жонглировании смутными ассоциациями по самым разным случайным поводам. В наше время совсем нетрудно увидеть, какую частнонаучную или инженерную дисциплину философ привлекает для обоснования своей персональной концепции. Часто сами названия философских трудов говорят сами за себя - философия того, философия сего, а не просто философия как таковая. И ничем другим это не объяснишь, как личными научными пристрастиями философа и обстоятельствами его образования, чаще всего частнонаучного или инженерного.
   У любого мыслителя имеется немало всяких увлечений в жизни и научных интересов, а с течением жизни они только умножаются, так как появляется много новой информации о мире вещей и технологических возможностей для научных исследований. Отсюда сама наука в своём неостановимом развитии неизбежно дробится на фрагменты, причём настолько мелкие, когда учёный уже не может разобрать, где он находится - изучает какую-то конкретную науку или работает на стыке наук, в междисциплинарной сфере научного знания. Именно там и рождаются современные теории всего, идеи об общих принципах взаимодействия, которые очень сильно напоминают философские, что приводит теоретиков науки к соблазну распространить эти принципы на всё знание о бытии.
  Конечно, вполне понятно стремление философа объять при помощи своих исходных концептуальных принципов как можно больше окружающих человека явлений бытия, понять, объяснить их, связать друг с другом на универсальной непротиворечивой основе, но невозможно представить, чтобы философ мог бы знать всё, все науки, в том числе и те, которые относятся к знанию о человеке, а значит, имел бы возможность подтвердить свои принципы на примере любого частнонаучного знания.
  Жизнь человека не бесконечна, а его ум не всесилен, и потому какая-то часть общечеловеческого знания всегда будет выпадать из формального научного тестирования, ограничивая, таким образом, универсальность применения его исходных научных принципов.

4. Философия и религия.
  Тем более философия проигрывает частным наукам, когда продолжает цепляться за религиозные предрассудки, по многовековой привычке подыгрывая церкви в её претензии на влияние в обществе. Часто такой симбиоз подаётся как процесс некоего социо-культурного примирения различных слоёв общества в его стремлении к развитию и процветанию, но, по сути, является замороженной первобытной мыслью о предзаданности существующего миропорядка и его неизменной иерархической структуре, достаточно простой для понимания и более-менее дружественно настроенной по отношению к человеку. Что может быть ближе к сознанию среднестатистического индивида и дальше от науки, от его переднего края?
  Наука тем и живёт, что движется вперёд, к новым горизонтам, часто не замечая, какими финансовыми и человеческими потерями такое движение оборачивается. Но философия по своей природе не способна к пересмотру своих изначальных установок, которых у неё к тому же и нет, а есть только смутные догадки, предположения, заблуждения и догмы. Та же идея развития может однажды трансформироваться в реакционный догматический принцип, если будет подаваться безальтернативно и вопреки реальности.
  Стоит только философу выйти из дому и его сразу начинают одолевать сомнения в том, а тот ли это мир вокруг него, какой он себе надумал, уверовав в собственную способность в одиночку одной лишь силой своей мысли дополнить, улучшить, преобразовать философскую традицию, и не открывает ли он того, что уже давно отвергли его предшественники, а именно - мнимую обязанность мира вещей подстраиваться под философские принципы. Но такие сомнения чреваты утратой уважаемого философского лица, нарабатываемого долгие годы в лишениях и нужде, в смирении плоти и духа, поэтому философу остаётся только верить, что истина где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки и что за нею далеко ходить не надо. В конечном счёте каждый философ заканчивает тем, что убеждает себя - он и есть истина в последней инстанции, а все остальные - вредные недоумки и опасные еретики. Однако в таком случае становится уже трудно разобрать, где инквизиция религиозная, а где атеистическая. Цивилизация сыта по горло обеими.
  Таким образом, какими нитками ни штопай философский кафтан, он неизбежно будет расползаться на отдельные концепции, куски, несовместимые из-за фатальной разности их исходного философского материала. Бывает смешно и в то же время горько смотреть, как оппоненты спорят до хрипоты и оскорблений, доказывая друг другу, что именно вот его личная философская концепция совершенна и потому современна, а идеи оппонента - отстой, экклектика и вчерашний день. Иногда даже начинает казаться, что это уже навсегда, и что это просто визитная карточка уходящей цивилизации, на смену которой должно придти какое-то новое сознание, где не будет места спонтанному аффектированному насилию всех над всеми, где останется лишь самоконтроль, который нуждается не в философии, но лишь в свободе от её диктата.

5. Гегель и исторический процесс.
  Никакие государственные финансовые вливания в философию не способны сделать философию свободной, так как академическая философия, находящаяся на балансе у государства, по сути является идеологическим придатком того же государства, обслуживающим его интересы. Поэтому объединяющие усилия, оплаченные из бюджета, могут быть какими угодно действенными в отношении философии и её будущего, но не смогут элиминировать и тем более скрыть факта её фрагментированности, которая углубляется вне зависимости от пожеланий седовласых академиков, которые ещё застали времена единства философии, скрепленного механически гайками партийных органов и спецслужб.
  В настоящее время становится доминирующей в философии уже сама идея предпочтительности многообразия философских идей, кто кого переплюнет в оригинальности мышления, в изобретении философских стандартов пересмотра самих этих стандартов, что вовсе не избавляет философию от идолопоклонства и догматизма.
  Однако ни в какой другой науке, как в философии, не чувствуется столь сильно потребность в достижении единства философского знания, которое также могло бы обосновать необходимость сплочения и самого человеческого универсума перед лицом исторических вызовов. Тем не менее, до сих пор философское знание скорее служило инструментом разделения как человеческого социума, так и самого философского общества на непримиримые фракции по тем или иным случайным признакам, будь то градации мудрости, научности, набожности или, наоборот, атеизма. Так же получилось и у Гегеля, который пытался построить свою философскую систему как воплощение единого знания о единстве бытия, но на самом деле противопоставил знание о единстве знанию о многообразии.
  Согласно одной из основных философских идей Гегеля, исторические эпохи сменяют друг друга, подчиняясь непреложной логике всего бытия, когда старое неизменно уступает место новому, которое берёт из него всё лучшее, но само в свой час устаревает и уступает место чему-то ещё более развитому и адекватному современным реалиям. Такое наивное представление об историческом процессе могло быть уместным во времена самого Гегеля, который провозгласил необходимость преобразования сознания, мыслящего противоположностями, в мышление единством, предрёк постепенный и закономерный переход из варварства через прогресс к развитой цивилизации, единой внутри себя и продуцирующей это единство во всё большей и большей степени. Но Гегель не предусмотрел вероятности того, что прогресс может быть конечен, когда он постепенно превращается в свою противоположность, в регресс и уже сам начинает продуцировать варварство.
  Всем известно библейское выражение - "благими намерениями вымощена дорога в ад". Постулирование философией единства в мышлении и социуме в отсутствие своей альтернативы - многообразия, ведёт не к развитию человеческого универсума (пусть даже развитие принимается как позитивная и потому основополагающая философская идея), а к неприятию и даже отторжению любых форм многообразия, а значит - опять к дробности, к разделению и конфликту единства и многообразия и, как следствие, к противостоянию в социуме непримиримых фракций, каждая из которых мыслит либо многообразием, либо единством, а по сути, готова для утверждения своих приоритетов пойти на уничтожение своей противоположности, мыслящей иначе. А это уже конец развития и начало деградации.
 
6.  Распад философского знания.
  Сама по себе попытка Гегеля провозгласить единство мышления с самим собой как единственной альтернативе разделению мышления вполне достойна уважения, потому что выводит эту проблему из тени натурфилософии на свет чистого философского мышления. Однако Гегель, поверив в бесконечный прогресс цивилизации, оказался бессилен сконструировать единство философского знания, но породил всё то же самое его разделение, с которым он так яростно боролся. Его горячее желание обосновать научный статус философии путём логической аргументации привело философию в состояние постоянного поиска этих аргументов, в состояние дробности, где саму философию можно приложить к какой угодно частной науке, но только не к самой философии.
  В связи с этим возникает вопрос - если философия не в состоянии существовать вне единства своих компонентов, каждый из которых олицетворяет какую-то одну научную и не очень философскую проблему, и если также не способна такое единство реализовать, так как оно каждый раз будет условным и противопоставленным меньшей степени различия частей философии внутри неё самой, то чем тогда она должна заниматься и нужна ли она вообще? Все локальные слияния, альянсы, коалиции и конгломераты, прекрасно себя чувствуют и эффективно работают в рамках какого-либо частного, локального знания. Все эти типы единства и многие другие есть сами по себе предметы изучения и рассмотрения частных наук, а также являются условиями единства знания внутри самих этих наук. Однако, будучи внедряемые в ткань философии силой воли, устремлённой к достижению заранее спланированного результата, уже известные и маскируемые под революционные, разновидности единств и их градаций компрометируют философию и разрушают её реальное единство.
  В таких запутанных обстоятельствах философия рискует утратить своё ведущее научное положение, а сам предмет философии - заблудиться и потеряться среди предметов других наук. Любой предмет рассмотрения оказывается для философии чужим, ей не свойственным, а значит не может быть для неё самой объединяющим фактором, но только предметом спора и несогласия. В конечном счёте философский спор неизбежно скатывается уже не столько в обсуждение проблемы, сколько в обсуждение мнений о проблеме и даже возможных психических и умственных отклонений спорящих. Ведь так легко доказывать свою философскую состоятельность от противного, от сомнения в умственной состоятельности оппонента.
  Таким образом, примирение и даже сближение в процессе философствования конкурирующих позиций, когда при малейшем сомнении в правоте оппонента по обсуждаемой проблематике запускается бесконечный процесс деления философского знания, практически неосуществимо и может оставаться только благим пожеланием наивных упёртых одиночек. Реальность такова, что философия может мыслить свой предмет способами, в которых напрочь отсутствует сходство. Даже логика, какую все знают по учебникам, изучает и строит лишь речевую логическую грамоту, рассматривает единообразие употребления правил письма и речи, но до самого мышления не докапывается, мышления, которое может функционировать и без речи. Но самое скорбное то, что философия мыслит свой предмет только в отсутствие единства с ним самим, а уподобиться ему не в состоянии, как это делают другие науки, которые применяют инструменты и приборы, усиливающие их сенсорные возможности, изобретают эксперименты и тесты, чтобы добраться до ещё более скрытой сути вещей и процессов.
   Единственным аргументом в пользу того, чтобы вернуть философии её утраченные права является тот факт, что ни одна из частных наук не занимается единством мышления, причём таким единством, которое распространялось бы не сколько на форму мышления, как в частной науке логике, но сближало бы различное содержание мышления отдельных мыслящих и осознающих свою философскую ответственность индивидов, приводило бы к сходству мнений относительно общего предмета рассмотрения, а также к слиянию с ним. Этим должна заниматься философия.
  Казалось бы, задача вообще нереализуемая в рамках общности индивидов, хоть чуть-чуть отличающихся от стада и имеющих каждый своё особое мнение. Однако, вместо того, чтобы пытаться подвести частные мнения под один общий знаменатель насильственным образом, философии стоит сначала найти такой предмет рассмотрения, относительно которого нельзя было бы составить никакого частного мнения, но только общее, согласованное всеми конкурирующими сторонами, и единство которого соответствовало бы единству самого рассматриваемого предмета, ничем не отличаясь от него. Поэтому философии никуда не деться, не остаётся ничего другого, как оставить амбиции и заняться поиском своего предмета рассмотрения.

7. Пересмотр основополагающих принципов.
  Конечно, можно значительно облегчить себе задачу, обратившись к устоявшейся философской традиции за уже готовыми рецептами и подсказками. Многим философам кажется невозможным и даже кощунственным игнорировать многовековые наработки десятков поколений уважаемых мыслителей, обглодавших, кажется, каждую философскую косточку, оставив потомкам лишь чистейшее, не замутнённое никаким субъективным мнением знание.
  Недаром те, кто уже достиг просветления, призывают философских рекрутов тщательнейшим образом изучать классиков философии, особенно великого Гегеля, авторитетно утверждая, что там всё есть, надо только внимательно читать. Может, оно и так. Но со времён Гегеля прошло много времени, философия накопила массу новых фактов о человеке и мироздании, фактов, которые нуждаются в осмыслении. Радикально изменился философский язык, он стал более гибким. Мутировали сами философские понятия. И поэтому, вместо того, чтобы цепляться за отжившие предрассудки, философии стоит вновь спросить себя, а что есть для самой философии её главный ориентир, а именно - её предмет рассмотрения.
  Сам Гегель благоразумно предпочёл начинать не с оголтелого опровержения своих предшественников, а с поисков предмета философии или, как он выразился, с начала философии. Однако ему было проще, в его времена в том, что этот предмет существует, никто не сомневался, ему оставалось только указать на него, не прибегая к чересчур сложным логическим построениям. Но современный философ вынужден учитывать весь негативный фон для знания по этому вопросу, прибегая не к цитатам для подтверждения собственной правоты, а к доказательствам, и это значит - придётся опять начинать всё сначала.