Corpus или о Божественных именах…

Бог и дiавол говорят порознь. Создатель – именует вещи, враг – судит о вещах превратно, используя дискурс как инструмент обмана. В века испытаний, когда бесовские наваждения сильны, Бог являет свои Божественные имена, чтобы облегчить богообщение тем, кто уверовал, и предостеречь от греха тех, кто строит козни христианам. В XX веке Создатель вложил в кинематограф свою проповедь благочестия, как в средние века – в иконопись. Предвосхищая тему, не могу не упомянуть статью «Сталкер» как икона» Северина Кусьмерчика, где автор, говоря об Андрее Тарковском и его круге, предвосхищает мистическое богословие кино, о котором, собственно, и пойдёт речь.     

То, что Господин Субботы являет себя в луче кинопроектора, очевидно. Как Миротворец, Он изыскивал способы проповеди в канун Первой и Второй мировых войн, зная, что молчание, в котором Его не уличал только ленивый, сыграло бы на руку бесу, подливавшему масла в огонь. Колеблющимся, чтобы уверовать, нужно было чудо. И таким чудом стал Кинематограф. Нет сомнений, что плёночное кино явило миру просвет, который приветствовал Хайдеггер и который предвидел Достоевский, когда божественную благодать находил в косых лучах заходящего солнца. Чтобы показать, как устроены ангельские миры, Бог создал грёзу, вдохновив одних на технические идеи, других – на творческий порыв.  Кино явило миру три триады ангелов по три чина в каждой. В фильмах Бог открывает  достоверность Себя, - так, сняв кожный покров с мышц, хирург удостоверяет причудливую игру узлов и  сплетений. Если прежде ангельский мир таился, давал знать о себе через божественное волеизъявление, в знаках, символах, в поступках боговдохновенных избранников, которых мы запирали в сумасшедших домах, или, обрезав крылья, возводили на кафедры, чтобы прежде неистовствовавшие пророки, иссушили свой дар школьной латынью, то в мире, погрязшем в войнах, геноциде, холокосте, светлые духи расширили свой репертуар, лексику и прагматику. Ангелы могут явиться уму и сердцу и в образах обыденности: повар – увидит готовку; грузчик  - поддоны; слесарь – верстак; режиссёр – луч света, бьющий из проекционной будки на экран.

Ангелы кинематографа, - здесь я пророчествую, - не являются существами с крыльями, каскадами ниспадающих на плечи золотых волос, выразительными умными глазами, каких предостаточно в религиозной живописи и агиографии. Нет, мои бесплотные сущности  вполне материальны - монтажные столы, кинокамеры, рулоны плёнки, световые приборы, линзы кинообъективов)) И весь этот инвентарь позвякивает, светится каким-то невообразимым светом. Разумеется, ангелология, которую я строю на основе плёночного кино, - тут же оговорюсь, что цифровое производство изобретено дiаволом с целью насолить Создателю, - имеет мало общего с видениями Дионисия (Псевдо-Дионисия) Ареопагита, Исаака Сирина, Григория Паламы,  Мехтильды Магдебургской, Мейстера Экхарта, Якоба Бёме и Иммануила Сведенборга. Моя «ангелология» не претендует на достоверность и является плодом воображения. Если что и существует из того, о чём я витийствую, то только в далёких вселенных, бесчисленных мирах, на существовании которых (со времён Джордано Бруно) кто только не настаивал. Последние попытка, - так называемая многомировая интерпретация (англ. many-worlds interpretation) или интерпретация Х.Эверетта, - вызвала к жизни дюжину концепций, и среди прочих: плодовитость Р.Нозика, изобилие А. Лавджоя, модальный реализм Д.Люиса. Идеи эти, выпорхнув из уст Нильса Бора, поделившегося с коллегами Копенгагенской интерпретацией квантовой механики, провозгласили бесконечное разнообразие сущего. С тех пор только ленивый студент не трещит о бесчисленных мирах, плодящихся как раковая опухоль, в которых реализуются все возможные сценарии будущего. Любая мысль, вспыхнувшая в голове, согласно этой доктрине, обязательно воплотится, а воображение получает онтологический статус божественной утробы, в которой зачинаются, вынашиваются и изгоняются все возможные объекты реальности, что объяснимо своеобразием квантового мира. Возможно положение дел именно таково, каким его описывают. Не желая дразнить ортодоксов, скажу лишь, что мои идеи не для классического мира Ньютона. Всё, что я пишу - вымысел. Правда, не могу не отметить, что всё, что не верифицируется - те же фантазии, включая и научные. 

К плодам воображения, собственно, относится и религиозный опыт, откровение, мистика, оккультизм. Разве, говоря о мире духов, мы не используем модальные глаголы и наречия probably (вероятно), possible (возможный), зная предмет лишь «гадательно», а не «наверняка», на чём настаивает строгая наука? К примеру, Апостол Павел (1Кор 13:12), относя трудности богопознания на счёт несовершенства ума, откладывал встречу с Богом на будущее, о чём в 1-м послание к коринфянам (13:12) говорил, что «теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан». О фрагмент этот сломано не мало зубов. И даже известный экзегет Иоанн Златоуст, трактуя мысль Павла, сетует на то, что «настоящее знание в высшей степени неполно» (Гомилия 34 на 1-е послание к Коринфянам). С этим трудно не согласиться.

Знание герметично и лежит по ту сторону греха. Только Иисусу дано излечивать, как физическую, так и духовную слепоту (Мф. 113:17; Ин. 9:39). И, как метафора пелены, которая застит духовный взор, слепота ассоциируется с невежеством (Рим. 2:19), нежеланием воспринимать Божественную истину (Иак. 1:23-24), становится следствием сделки с дiаволом (2Кор. 4:4). Очистить знание от пелены (магии, заблуждений) - задача феноменологической редукции,  отделяющей истину от мнения, построенного на вероятностных модальностях.

И пусть сегодня мы видим сквозь тусклое стекло кинообъектива (перцепция) и линзы кинопроектора (апперцепция), завтра, - нет сомнений, что апостол Павел имел в виду Второе Пришествие Спасителя, - душа отбросит всю эту механику. Кинематограф больше не понадобится. Ведь, чтобы узнать Бога доподлинно, увидеть Фаворский Свет духовными очами, а не с помощью интуиции, на которую, как на экран, ангелы прежде транслировали сюжеты для тех, кто слаб верою, кто затрудняется, отвергнув себя, взять крест свой и последовать за Господом (Мф. 16, 24), - так вот, чтобы проделать весь этот маршрут, больше не потребуются «костыли и протезы».

Предметность - это то, что сквозь патину и трещинки в тусклом стекле, узрела наша интенция. Это интенциональное (направленное на предмет) сознание и есть духовные глаза, а то, что попав на сетчатку, отбрасывается на внутренний экран, а затем связывает в неразрывном единстве божественное a priori и человеческое a posteriori – есть боговдохновенность. Сам же предметный мир внутренне субъектен, и при желании интуиция различит его гримасы, позы, голоса, испытает кинестезивные ощущения, как если бы в сознании квартировал Другой. И все эти множества и подмножества идеальных объектов, «тусклых» стёкол, образуют ВООБАЖАЕМОЕ.

Ясно, что воображаемое и есть credo, а разум, которому запрещают пестовать чувственность, уверовавшую во Христа, не может быть посрамлён окончательно хотя бы в силу того, что призван указывать религиозному чувству на его права, а вере – на  топологию. Но искренняя вера ничто без рассудка. И, будучи не прояснённым, не обоснованным внутренним само-полаганием, религиозный сюжет так и останется побасёнкой. Чтобы сокровища духа, обретённые в результате духовидения, не стали пустым сотрясением воздуха, разум имплицирует их сокровенный смысл. Так религиозность наполняется подлинной достоверностью, а разум, умерив пыл богоборчества, вносит в работу неоценимый вклад.