Trinocular

Не пробовали опубликовать за свои деньги?

Я просил адресатов ознакомиться с «Тринокуляром», а затем провести семинар по книге среди студентов и конференцию среди коллег

Теперь все силы на фильм «Хайдеггер», который надеюсь закончить к началу лета)))

Есть окуляр, есть бинокуляр, а Вы вот пришли к "тринокуляру". Хотелось бы чётко знать (представлять) что Вы разумеете под "третьим глазом". 

Заглянул в Вашу "повесть временных лет". Сразу скажу, мне понравился стиль изложения, он заинтересовывает. Но читать я пока явно не собираюсь, потому что не тот уже возраст, раньше , может быть, и прочитал бы.

Вот думаю, а если по этой Вашей повести написать сценарий? Это трудно?

Как думаете, если эту книжку издать, то в какой отдел литературы она должна попасть: научный, учебный, философский, художественный или ещё какой?

спасибо.

(Прошла зима, настанет лето - спасибо (какой) партии за это?)

PS. Скачал. Спасибо.

Какая жалость/какое счастье, что я не профессиональный режиссёр!

1.111 Вещь слепоглуха. Познание требует прикосновений: тактильно-кинестезивного ума к существу вещи, вещи — к существу ума.

1.112 Мир не уясняем, но осязаем щупальце-мыслью.

И в самом деле, если и существует нéчто, что наличествует, когда отсутствует, то это тактильно-кинестезивный-ум. Этот «орган мысли», однако, нельзя локализовать. И всё, чем он обзавёлся, что позванивает в его карманах «талерами» Канта, есть активные и пассивные предпосылки мышления. К [пассивным] относится всё, что обусловливает ментальные события: топография, топология, хронотоп, в которых, петляя, обретается субъект, и даже — ландшафт за-ничтойности, даже география небытия, чья связь с инобытием едва различима как тонкий, нитевидный пульс у смертельно больного. К [активным] относится бытие/небытием, т.е.  «моя» и «чужая» мысль, живущие в тринокуляре, где соглядатайствующие деятели (Н.Лосский) обретают субъектность в единстве всех своих моментов (если речь идёт о времени) и совокупности существенных свойств (если речь идёт о живом и плодотворном синтезе). 

Однако неверно привносить каузальность в вещь, тем самым присваивая ей онтологический статус. Но можно, поняв пределы опыта, который так и не смог развязать язык молчунье, выбить из подследственной показания. Для этого привлекают к дознанию бытие и небытие. Но как? Стимулируя трансцендентальные способности бытия-ума/нуса-небытия.

1.113 Тринокуляр есть форма самоданности и самосхватывания, как если бы вещь-для-себя вышла из комы и озаботилась поиском сиделок, проведших у её изголовья годы беспамятства.

В этом смысле нельзя мыслить опыт как чувственную материю «моего» восприятия, как форму, обусловливающую мои перцепцию/апперцепцию.

Мой опыт — априорен уже потому, что опирается на опыты бытия и ничто, которые и выталкивают на подушечки моих пальцев, на роговицу моего глаза, на барабанную перепонку моего уха, на мои вкусовые и обонятельные рецепторы, — всего того, что, на поверку, оказывается нашим восприятием, — чувственную материю опыта. И содержание этой материи — плод со-глядатайства мира и человека. И не только плод, но и утроба, где априори зачинает, вынашивает и изгоняет себя из себя. Отсюда априори и опыт, опосредуемый им, не-различаемы. Иное — тавтология.

4.13 Неверно, что головы мыслят. Головы представительствуют от имени идей.

И в самом деле, как возможен опыт само-схватывания поли-морфичным субъектом Sо субъектов S1, S2, S3…, расквартированных в сознании, и производящих в сознании же (как в объекте, на который направлены их акты) рефлексию — как на свои акты, так и на акты моего схватывания? Вопросы множатся. И среди прочих: как соседствовать с «чужаками» на территории моей речевой личности? Как возможно различение своего и чужого, и как, понимая своеобразие ума, не увидеть в полифонии психоз или иной вид расстройства идентичности? «Тавро» даёт ответы. Но не на все вопросы.

4.3 Работа с предложением — путь к его уяснению/до-уяснению.

Возьмём фразу Жака Лакана «Le sujet hallucine son monde», — «субъект галлюцинирует свой мир» (перевод В.П.Руднева), «мир субъекта является его собственной галлюцинацией» (перевод А.К.Черноглазова)¹.

Чтобы понять, что Лакан огласил, на что намекнул, и что высказало себя, прибегнув к речи, разберём каждый член предложения... Le sujet — то, что принадлежит мне лишь номинально. Как собственник «моего» порыва, экзистенциальной подоплёки, Le sujet арендует площади моего «Я» под свои нужды, не удостоив, однако, перечнем доминант, чьи штабеля складированы в моём уме. Согласно тринокулярной гносеологии сознание кишит альфа доминатами, — как лицедействующими, так и сошедшими с подмостков трансцендентального Я. Доминанты — ино-агенты, использующие идеи, образы, символы, императивы долженствования как транспорт и орудия господства. Пути внедрения «чужаков» различны: 1) посредством кодов, по которым интеллект собирает объекты из «местных комплектующих»: моего квалиа и памяти; 2) посредством догм/докс и продуктов воображения, которые неделимы, цельны, и присоединяются к интеллигибельному как субъекты с правом голоса.

Субъектность не монополия некоей приватности, которую я числю за собой, а престол («sede vacante») будущего понтифика, и за престол этот борются кардиналы из числа конклава — доминанты… hallucine — собственно, сама галлюцинация, которая повторно воспроизводит (Retention — удержание, Э.Гуссерль) прежде воспринятое, но прибавляет к объекту «внутреннего опыта» (Ж.Батай) каприз альфа-доминанты, произвольно извлекающей психическое в логике фантазма, которой этот «калиф на час» обзавёлся не в корпении над учебниками, а в силу онтологической природы идеального — быть пересмешником сущего и наперсником несущего.

Галлюцинация воспроизводит пережитое, но не механически, а в творческом пересоздании. Галлюцинация цензурирует травмы и переписывает на новый лад их сюжеты. Но что она делает? Чтобы понять, швырнём воображаемое на холодный хирургический стол, возьмём ланцет и «разрежем» фантазм вдоль и поперёк. Но прежде, чем скальпировать галлюцинацию, извлечём из походного саквояжа аналитика инструменты, и среди прочих: 1) умвельт (Umwelt), — то, что увязывает химеру, собранную из блоков памяти, и кванторы всеобщности и существования с их причудливой игрой опосредований; 2) тавро, — то, как дано явление в пространстве и времени; какие субъективные причины наложили печать своеобразия («тавро») на восприятие и квалиа; 3) знаки (signs): а) иконические (icon), — содержат образ предмета, который был «явлен» и «взят» (опредмечен) субъектом; б) индексы (index), — указывающие на предмет посредством стимулов; в) символы (symbol), — то, что в результате конвенций обозначает предмет в тексте/контексте; 4) каналы информации: а) язык (la langue); б) речь (la parole).

Но прежде зададимся вопросом: что извлекло кошмар из медвежьего угла? Как взаимодействуют в структуре фантазма воображение и память, ум и воля? Наконец, предстоит выяснить к какому психическому содержанию (доминанте) адресованы эти зрительные, слуховые, тактильные, обонятельные, вкусовые, вестибулярные, висцеральные (соматические), проприоцептивные (моторные) или комплексные галлюцинации?

Достанем скальпели тоньше тех, что притупились. Моё «Я» ропщет и строит козни той части души, которую Жак Лакан назвал «инстанцией буквы в бессознательном». Ножи разложены. Первым скальпируем обозначающее (имя), вторым — обозначаемое (референт). Последний требует ещё более тонких лезвий, поскольку распадается на смысл (интенсионал, десигнат, сигнификат, коннотация) и значение (экстенсионал, денотат). Проделав всё это, убеждаемся, что сущности усмотрены и выбросом адреналина в кровь награждаем себя за долготерпение…son — увы, но, в отличие от русского языка, во французском нет понятия «свой». Вместо этого указывается, кому принадлежит оговариваемое: «J’adore ma maison», — я люблю [свой] дом. Если используется притяжательное прилагательное, артикль перед существительным не употребляется. Опять же пресловутый вопрос о собственности — действительно ли то, что я собой представляю, есть МОЁ? Налицо складчина, долевое владение, когда субъектность не локализована в теле, а рассована по карманам бытия-ума-небытия. Это значит, что моё принципиально не-моё.

Химера, которую я назвал тринокулярным субъектом, напоминает трёх сварливых Грай (Дейно, Пемфредо и Энио), у которых Персей похитил глаз.  Если верить Эсхилу, ловкач вырвал око из рук одной из старух в миг передачи глаза сестре и зашвырнул его в Тритоново болото. За обещание вернуть похищенное бестии указали герою дорогу к Медузе Горгоне. Персей символизирует то, чего не достаёт бытию и ничто — субъектность. И эту субъектность бытию и небытию возвращает ум/нус... monde — Мiр не дан априори, а возникает в тринокулярном единстве бытия, ума и небытия. Но субъекту, как миру, расширившему себя до размера сущего, мало постичь триединство Полноты, Любови и Агапэ. Субъекту подавай индетерминизм в структуре детерминизма, т.е. божественные прерогативы.

Теперь читать Trinocular можно и в разделе "книги" на Философском штурме)))

•    Читайте КНИГУ в Yandex https://clck.ru/33jKnj
•    Читайте КНИГУ в Google https://clck.ru/33cYXg 
•    Читайте КНИГУ на Философском штурме https://clck.ru/33mD9a

Жаль, что Борчиков самоустранился. Трактат во многом обязан ему своим появлением)))

Нет ничего важнее в современном философствовании, как исследовать и критически воспринять ТРИНОКУЛЯР, ничего радикальнее идеи соглядатайства бытия-ума-небытия (Что-Ни-Что) не предложил ни один философ. И тот факт, что ФШ, который породил меня, как мыслителя, оказался невосприимчивым, а самые выдающиеся умы ФШ не удосужились прочитать трактаты, дать им критическую оценку, удручает)))

     «Тринокуляр» посвящен небытию. Перед читателем не монография, статья или обзор, превращающие философию в род математики, где аргументы верифицируемы и фальсифицируемы. Если, требует современный сциентизм, философ «темен», как Гераклит, ему не место в аудитории. Но именно такой «темноте» я наследую, взяв за образец «Этику» Спинозы, «Логико-философский трактат» Витгенштейна, «la rhizome» Ж. Делёза и Ф. Гваттари.

     Не-сущее схватывается тремя дискурсами: литературным, философским, богословским. Но если в повести исследован феномен исчезновения («обнуления») субъекта, и ад описан как узилище идей, а в философском трактате ничто и мысль — одно, то в богословском корпусе не-представимое/не-выразимое познаётся в опыте откровения. Здесь Бог непознаваем, и всё, что нам дано, — само-схватывание тварью своей (преображённой в Боге) чувственности. Соединяясь, бытие, ум и небытие образуют Тринокуляр. Концепту этому посвящены повесть и два трактата, входящие в книгу.        

      Повесть «Люцифериада» публикуется в новой редакции.  Это своего рода «Фауст» в сравнении с «Прафаустом (Urfaust)», опубликованным в литературном журнале «Москва» (№ 3, 2022 г.).

    Что нового в философию привнесёт эта книга?

    Для онтологии я предложил концепт тринокулярного мира, где бытие, ум, небытие, прежде рассматриваемые порознь, отныне увязаны в триединстве суверенных начал, т.е. образуют универсалию «бытие-ум/нус-небытие» или Что-Ни-Что. Зачем понадобилось соединять эти понятия/объекты? Во-первых, исследуя и бытие, и ум/нус, и небытие порознь, я показываю всю несостоятельность такого подхода. Взятые сами по себе, как чистые сущие, избавленные от фракций инобытия, эти универсалии оказываются запертыми внутри a priori. Рассматриваемые как чистые понятия себя, бытие, нус, небытие не являют взыскующему истины уму ни существа существенного, ни его локации в пространстве-времени. Во-вторых, аберрациям познания, вызванным ложным допущением, что бытие, ум/нус и небытие суть — одно бытие, данное себе как своё иное, как форма различения/различания, следует дать от ворот поворот. Этим я и занимаюсь на протяжении книги, отстаивая суверенитет ничто, как монокуляра, укоренённого в-себе и для-себя. Я показываю, к чему привело онтологию попустительство бытию и забвение небытия. Я исследую последствие такого небрежения не-сущим, вызвавшее дискурс-стресс и коллапс речевой функции. Недуги эти спровоцировал «запрет» Парменида мыслить несущее как сущее, что философ выразил в категорической форме: «сущее» (τὸ ἐóν) есть, а не-сущего (τὸ μὴ ὂν εἶναι) нет, и что в дальнейшем обрело статус философической веры: «...τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι (…мыслить и быть — не одно ли и то же?)».

     Нарушив же этот запрет, я вернул Ничто онтологический статус, но не в качестве бытия в форме инобытия, что предложил Платон, не как инструмент различения/различания Аристотеля и Хайдеггера, а как элемент триады/триумвирата, без которого и бытие, и мысль, и небытие не могут достичь полноты, агапэ, реализовать свою чтойность и за-ничтойность. Я обосновываю правомерность такого триединства, и в качестве аргумента продуктивности, созданной мной химеры, объявляю решённой «трудную проблему сознания» Дэвида Чалмерса. Нет больше нужды засыпать дёрном объяснительных теорий и «провал в объяснении» Джозефа Левина, и решать проблему «сознание — тело» (the mind—body problem), о которой первым заявил ещё Декарт. Все эти трудности преодолевают мои тринокулярная онтология, тринокулярная гносеология, тринокулярная теория истины, тринокулярная теория субъекта и тринокулярная этика.  

    Для логики, теории познания и когнитивных наук я предложил концепт мысли, как притворно-сущего. Общий итог исследования таков: мысль самочинна, суверенна, не супервентна ни на физическое, ни на органическое, ни на психическое, ни на социальное, ни на искусственный интеллект. Но кто/что, спросят, мыслит, если допустить, что ум умничает — где угодно, но только не в мозге? Мой ответ: мыслит событие, в которое вовлечены все коммуниканты, включая и ум, и артефакты, в которых интеллигибельное не почило в бозе, став сухим остатком мышления, а пребывает в его животворящей форме. И это не всё. В число со-мыслящих мне разумов («деятелей» Н.Лосский) я отношу и складки рельефа местности, и атмосферный столб, и даже молнию, бьющую в шпиль собора. Другими словами, мыслит «ансамбль отношений», как сказал бы Эвальд Васильевич Ильенков. А поскольку мысль не производное сущего/не-сущего, онтологически нейтральна, пребывает в средостении, на кромке, является ноуменом без феномена, то остаётся лишь совершить философическое сэппуку, поставив точку в деле философии и сдав его в архив. Спросят: не слишком ли автор самонадеян? И о какой «окончательной» мысли идёт речь? Эта мысль, после которой ничто не будет новым, есть допущение, что нельзя не только помыслить Ничто, но нельзя помыслить и саму мысль. Почему? Да потому, что мысль и Ничто — одно. Отсюда лемма: мыслит Ничто, в Ничто, и посредством Ничто.

   Для антропологии, психологии и теории субъекта я предложил концепт человека как полисубстрата-полисубъекта или полисубъекта-полисубстрата. Человек не точка на координатной прямой. Человек — сфера, ком, как говорил Парменид, имея в виду бытие. Человек разложен по карманам субстратов, - поэтому его не уложить на прокрустову кушетку физического, органического, социального; человек разложен и по карманам субъектов, а это значит, что моё «Я» обретается и в «других-Я», т.е. мыслит в постороннем, как он мыслит во мне, мной и о нас. Человека не ухватить предикатами, не свести к предпосылкам. Человека нельзя редуцировать без того, чтобы не лишить существенного. Человека нужно оберегать от человека. И, чтобы пресекать упрощения человеческой природы, сведение мысли к простым множествам и подмножествам, я ввожу «Бритву Кузина», которая призвана отсекать все засохшие ветви феноменологии.

   Для философии сознания, ориентирующейся и на советскую деятельностную парадигму и на англо-американский панлогизм, панпсихизм, я предложил концепцию личности, как континуума доминант, борющихся за власть в нашем психическом ареопаге.  В отличие от школы А.Ухтомского, я понимаю доминанту непростительно шире, как всеохватывающее единство физической, органической, биологической, психической, кросс-культурной и экзистенциальной подоплёки. Не очаг, созданный причудливой игрой обусловленностей, устойчиво длит возбуждение, а весь человек, вся его целостность, всё его «внешнее/внутреннее» взгромождаются на кончик языка/пера, вершину доминанты, овладев которой, он пишет самоотчёт о борьбе за субъектность.

   Для лингвистики и лингво-культурологии я предложил концепт «речевого бессмертия», но прежде подверг критике информационно-кодовую модель Шеннона и Уивера, где говорящий («отправитель») и слушающий («получатель») обладают языковыми декодирующими устройствами, а ум уподоблялся «процессору», перерабатывающему и хранящему информацию. Но коммуникативное языкознание, где преобладает схема: дискурс = речь + текст. (sentence vs. utterance), не отвечает на вопрос: как язык удостаивает бессмертием тех, кто прибег к речи? Дальнейшая эволюция когнитивистики и дискурс-анализа привели к появлению интеракционной модели Эрвина Гоффмана и Деборы Шифрин. В этой модели роль слушателя-интерпретатора важнее роли говорящего, а информация делится на ту, что сообщена «преднамеренно/information given» и на ту, что сообщена «непреднамеренно/information given-off».

     Но подходы эти не учитывают экзистенциальной подоплёки. Мой же подход гуманен, тринокулярен и основан на представлении о человеке как поли-субъектном-поли-субстрате или поли-субстратном-поли-субъекте. Речь шунтирует сосуды ума, берёт на поруки то, что мы обронили — непродуманное, непрочувствованное, непрожитое. Слова-субъекты детерминируют события — далёкие и близкие. А, увидев за словами деятелей (Лосский), я предложи основоположение о ментальной этике, которая строго предписывает: 1) опекать постороннего в себе; 2) соблюдать правила приличия в чужой голове. Отсюда императив долженствования: а) возлагать на себя чужую мысль как крест, видя в познании страстной цикл, а в практическом применении знаний - «шестоднев»; б) заботиться о своём ментальном реноме в «душе» постороннего, в которого ты затесался словом, мыслью, поступком. Коммуникация удерживает в сознании и сознанием всех говорящих. 

     Таким образом, читатель познакомится с опытом познания ноумена Мысли-Ничто в отсутствии феномена Мысли-Ничто, когда схватывание непредставимого/невыразимого посредством образа/понятия, заканчивается фиаско, что порождает дискурс-стресс и коллапс речевой функции. Философы должны преодолеть логоневроз или погрузиться в пучину молчания, — говорит Людвиг Витгенштейн. Но я не намерен отмалчиваться. Безмолвию я предпочёл речь о несущем, без чего мир ущербен, а взгляд на бытие и ум, рассматриваемых порознь (в отрыве от Ничто) чреват аберрациями. Я предложил философии химеру бытие-ум/нус-небытие, полагая, что тринокулярные онтология, гносеология и теория истины поставят точку в философском развитии и сдадут дело мысли в архив.

    Но как лепет о Ничто обернуть в речь о Ничто?

    Экзистенциальный итог…

    Полагаю, пришло время выложить карты на стол, повиниться, сказать со всей сердечной прямотой, что дело моё не стоило и выеденного яйца, что, пожелав обосновать право Ничто на инобытие, увязав не-сущее с мыслью, я потерпел фиаско. К тому же я не профессиональный философ. Но что значит: быть философом? Скажу крамолу: философом нельзя «быть»… Философ не чемодан с книгами. Философ не тот, кто знает истину, кто таскает Бога за бороду, а тот, кто умничает без царя в голове, кто позволяет бытию/небытию пользоваться им, как пером, на кончик которого оба взбираются поочерёдно или одновременно… Но, скажут, разве орудие может мыслить? Если философ лишь средство в чьих-то руках, не грош ли ему цена? Так и есть. Поэтому философ  — тот, кто отказал и сущему, и не-сущему в попечении. Философ — подопечный самого себя. Философ тот, кто застаёт себя в точке  бифуркации, в моменте смерти «ветхого» человека и рождении «нового».

     В этом смысле Христос был подлинным философом, — он достиг той точки невозврата, когда Бог-Иисус очутился в теле Человека-Иисуса, а человек-Иисус — в теле Бога-Иисуса, стал ЛОГОСОМ. По словам святителя Афанасия Великого: «Бог вочеловечился, чтобы человек обожился» (гл. 54). Точка, в которой тварное (человек) и нетварное (Бог) обретают единство,  византийские исихасты называли словом теозис (др.—греч. θέωσις от θεός «бог»).  Таким образом, философ тот, кто говорит, но и кем говорят те, кого он принял на постой… Кто эти «те»? Это малые логосы, которые кукуют в нас в форме идей, образов, предписаний…

     Но у всего есть начало, причина, основание. «Ничего нет без основания» говорит Лейбниц, а затем повторяет Хайдеггер. 

     И я повернул глаза зрачками внутрь, чтобы понятья — что вытолкнуло «моего» чёртика из табакерки? Стимулом, разворошившим во мне,  прикорнувшего раба,  было сиротство и неприкаянность. Я бастард, и бодаться с мужчинами, демонами, богами, в толчее которых я высматривал  запропастившегося отца, стало для меня делом жизни. 

    1—й экзистенциальный поворот… Мне 6—11 лет… Я беспризорничаю, предоставленный матерью-одиночкой самому себе… Вскормленный на искусственном молоке, не услышавший ни колыбельной, ни сказки, я вёл родословную от Ничто, в котором был зачат, выношен и изгнан раньше срока, наглотавшись околоплодных вод.… Тот, кто протянул мне руку, чтобы не дать сгинуть в мутных водах Стикса, вовсе не был доброхотом. Я понял это в то летнее утро, когда пришёл с прогулки  весь окровавленный и зарёванный с осколком бутылки, которую в меня метнул сосед-урка, — стекло застряло в височной кости: сантиметр вправо — без глаза, сантиметр влево — труп… Бог уберёг! Но зачем? Для какой цели? С тех пор ангелы берут меня под крыло, и разгадке столь щедрого вспомоществования, столь беспрецедентного покровительства я посвящаю бытие, не очень-то разумно распоряжаясь благами такой, ничем не оправданной опеки…

     Это раннее знакомство с «невыносимой лёгкостью бытия» подвигло меня к исследованию подвалов и чердаков, поскольку апартаменты заняли добропорядочные обыватели. Я излазал все клоаки, знал назубок все грехи, которыми не обзавёлся только по недоразумению. Я таскал двойки, но знал лучше, чем, кто-либо, как накормить птенца, выпавшего из гнезда, принять роды у крысы и помочь псу, сбежавшему от ветеринара, вытащить хирургические нити из брюшной полости.

     Я стал молочным братом Каспара Хаузера. Бытие проскользнуло мимо меня, лишь задев крылом мой так и не оперившийся мозг... И при этом я жаждал знаний, идеи обивали пороги моего ума, но я держал их в чёрном теле, заставлял прозябать в прихожей годами, другим же давал от ворот поворот или объявлял персонами non grata.

    Я тянул кота за хвост, чтобы не повзрослеть, откладывал инициацию и погружался в мечты, как герой «Белых ночей» Достоевского. А, став наперсником воображаемого, я бередил раны, не давая им затягиваться. И вскоре любовь к бастардству, аутофилии, аутоэрастии, сторге, агапэ окончательно выбила почву из-под моих ног. Я почувствовал, что моё бытие-вот, — термин изобрёл Хайдеггер, — оборачивается инволюцией… Это была эротическая задержка, вызванная удовольствием не от акта, не от разрядки либидо, а от его оттягивания, - разумеется, речь идёт о мышлении, а не о желаниях… Любовь к ожиданию, к томлению, к модальным глаголами, ко всем формам потенциального бытия с того самого часа предопределила мою судьбу, — плестись в обозе, в то время как арьергард уже догнал и перегнал авангард, стало моим роком… С тем же успехом я протирал штаны за школьной партой, предпочитая слизывать бисквит с прогорклого коржа познания. Книги я не штудировал. Я их обнюхивал, удовлетворяясь тем, что разрезал страницы. Мои знания фрагментарны. Мой метод познания — калейдоскоп.

      2—й экзистенциальный поворот… Мне 12—15 лет… Тогда я был увлечён элегантной, высокой дамой, матерью однокашника по школе-интернату для детей сирот, — позже, читая «Демиана» Германа Гессе, я с замиранием сердца обнаруживал во Фрау Еве (матери Макса) черты той самой женщины-вамп. Как-то, беседуя со мной, светская львица назвала меня «остроумным». О, что тут началось! Всегда готовый услышать в свой адрес оскорбление, нотацию или приказ, я был так ошеломлён похвалой, что немедленно провёл инвентаризацию своего ума и чувств. Я так был ошарашен собственной никчемностью, так ужасался пропасти между любимчиками и мной, что стал запоем читать книги, посещать городской лекторий, кружки лепки, пантомимы, театр-студию. И вскоре я почувствовал, как в створки моллюска, прежде намертво сжатые, придавленные густым илом, кто-то ломится, а затем я увидел кривой нож ныряльщика, — он вскрыл раковину и достал из неё мелкий речной жемчуг…  Этим жемчугом было моё «Я». А нож — знанием, которое извлекло мою мысль из полудрёмы.

     А вскоре я сочинил трактат об индивидуальном гении, где способности, одарённость, талант не были плодом субъективных лишь заслуг, а наградой, выдаваемой уму/нусу Природой и Богом. Это был мой «провиденциализм». Моя идея о Промысле Господнем, когда тот, кто отважился на подвиг духовный, — поднять, обронённую кем-то мысль, чтобы додумать её, — получает и гений как аванс, и умения/навыки, как орудия... Из числа гениев-одиночек, вправляющих народам вывихнутые кости, родится богочеловечество. Так индивидуальный гений станет всеобщим гением, и в самую пору будет говорить об Абсолютном Субъекте, — сообществе или расе исключительно одарённых индивидов, подставляющих плечо друг другу.

     Тогда, в отрочестве, увлечённый психологией творчества, я впервые выдвинул идею «складчины», «соглядатайства», когда знание становится не только плодом, но и утробой, зачинающей, вынашивающей и изгоняющей истину, а точнее сказать — истинностное условие («условие истинности пропозиций» Рассел, Витгенштейн, Рамсей) есть не столько результат редукции, тавтологии, соблюдения процедур выводимости, а есть совместный опыт бытия-ума/нуса-небытия. Этот опыт добывается сообща и рождается на «фалангах пальцев», на «коже», осязающей присутствие постороннего, как Своё/Иное...

     Знание — посторонний, который оступился и упал в выгребную яму, и которому я протягиваю руку... Знание — крест, который я возлагаю на свои плечи, вериги, под тяжестью которых скорбели другие, знание — претерпевание крестных мук, т.е. другой, которого я проношу на своих плечах, как Святой Христофор — младенца Иисуса... Эпистема — живое соучастие, а не способ складировать умы, не их museum...

    За сорок с лишним лет я излазал галактику Гутенберга, засеивая себя и выпалывая сорняки. Я шёл к мысли нетореными тропами через буреломы и подвалы, набитые бог весть чем. Я вытравливал из себя галерного раба, готового за похлёбку налегать на вёсла невольничьих триер. Самолюбие моё притворно умирало, как куропатка перед лисой. А, увидев стрелу познания в полёте, — тот, кто её смастерил и нацелил, был из рода Одиссея, — так вот, услышав пение стрелы, я прибивался к этим странствующим царям. Меня завораживало их рубище, — тем, кто ослеплял Циклопов, оставлял с носом волшебниц, спускался в Аид, было не до обновок. Я истоптал ни одну пару башмаков на пути к себе. Я лемма и дилемма. Ведь по текстам, которые я пишу, не прошёлся ремень деконструкции. И в тот момент, когда зубочисткой эпохе выковыривают из мышления жилистое мясо метафизики, я порчу желудки читателей сочными кусками мифа. Потучневшие идеи я выгоняю на пробежки. Ведь только мысль, избавленная от холестерина, способна согреть прокажённого и облачиться во вшивое бельё солдата. А, набросив на плечи хирургический халат, я шунтирую слова и удаляю наросты, делающие суждения тугоподвижными. Роль эскулапа горячит кровь. И, положив λόγος на анатомический стол, я вспарываю грудину и расширяю распором рану, — омертвевшие идеи удаляют, чтобы не начался сепсис.

     Но достиг ли я результатов? Нет, не достиг. И, строя догадки на зыбучем песке безнадёги, я всё ещё нерукопожатен в академической среде. Но меня не сдвинуть. Я вбил себя как гвоздь в то место, на котором стою. Как  мантру, я повторяю: мысль и ничто — одно! И уж если подводить итог, скажу: мыслит ничто, в ничто и посредством ничто… Но мыслит и бытие, мыслит и ум/нус. И все трое мыслят по-своему, СВОЕОБРАЗНО. Но, чтобы знание обрело полноту, объективность и непредвзятость, три линзы я помещаю в турель, названную мной Тринокуляром. В этой оптической системе ВИДИМОЕ порознь становится УВИДЕННЫМ сообща, т.е. истиной, а точнее существенным существа этой истины. То, что созерцают бытие-ум/нус-небытие сообща, и есть МИР, — то, что схвачено, и те, кто схватывают.

     Бытие и Ничто лежат у моих ног. И в порыве любви я выбрасываю вперёд руку, чтобы приласкать плешивых псов. Но, вильнут ли они хвостами, позволив почесать загривки, или хватят за палец, — узнаю, коснувшись их колтунов.

бытие, в существе коего, как выясняется, ничто и ум/нус свили гнездо и даже вывели птенцов, бытие, которое не умалить небрежением, забвением, поскольку ретироваться, стушеваться, сверкнуть пятками, - его, бытия, тактика, призванная держать мысль в ежовых рукавицах, так вот бытие, как знающее цену своему бытийствованию/ничтожению, нельзя свести к смыслу бытия, как на том настаивал МХ, поскольку пребывать в архаике, как пашня пребывает под паром, и значит приуготовлять трезвомыслие. Отсюда, вопрошая о бытии, следует не столько ждать ответа, как если бы, будучи спрошенное, но не допрошенное с пристрастием, бытие снизошло к доверительному попустительству самоданности являть себя мысли, как уже им, бытием, избранной презумпции. Но важно уловить момент, когда и бытие и ничто сами допытываются существа ума, - что мысль суть сама по себе. Услышав это вопрошание о себе, мысль понимает себя и как объект познания посторонним, и как саморефлексию, и как никоим образом и ни перед кем/чем не открывающуюся дверь, т.е. как [вещь для себя].

     И ещё о метафизике. Бытие, в существе коего, как выясняется, ничто и ум/нус свили гнездо и даже вывели птенцов, бытие, которое не умалить небрежением, забвением, поскольку ретироваться, стушеваться, сверкнуть пятками, — его, бытия, тактика, призванная держать мысль в ежовых рукавицах, так вот бытие, знающее цену бытийствованию/ничтожению, нельзя свести к смыслу бытия, как на том настаивал Мартин Хайдеггер, поскольку пребывать в архаике, как пашня пребывает под паром, и значит приуготовлять трезвомыслие. Отсюда, вопрошая о бытии, следует не столько ждать ответа, как если бы, будучи спрошенное, но не допрошенное с пристрастием, бытие снизошло к доверительному попустительству самоданности являть себя мысли, как уже им, бытием, избранная презумпция.

      Но важно уловить момент, когда и бытие и ничто сами допытываются существа ума, — что мысль суть? А, распознав это вопрошание о себе в асерции (сущее) и негации (несущее), в череде атомарных фактов, пресуппозиций и пропозиций, поставляемых уму, разгадав в этом речь, в которой сквозит не праздное лишь любопытство об уме (субъекте) со стороны мира (объекта), вдруг взявшего само вопрошающее мышление на свой, мира, кончике языка/пера, — так вот, ощутив на себе взгляд, полный пытливого задора, мысль понимает себя и как объект познания посторонним, и как субъект рефлексии на это обоюдное полагание. Наконец, бытие-ум/нус-небытие открывают, что в-себе, запертые в своих a priori, они притворно-сущие, а в триаде они действительно-сущие. Что это означает? Да то, что триипостасность растождествляет прежде монокулярные объекты, чтобы собрать их в логике той подлинной открытости своему, исходящему из существа существенного этих сущих основанию, что делает возможным их тождество в статусе Абсолюта, Бога или какой угодно чистой идеи. И это то новое платье короля, в котором чтойность/за-ничтойность, прежде запертые в-себе, как вещи для себя, являют взору публики такое тринокулярное единство, когда приватность каждой из универсалий отбрасывается как одёжка, пригодная лишь для вешалки в театральном гардеробе, освистанных и забытых публикой комедиантов.

     Понадобился трактат, чтобы сменить гардероб, чтобы сущее, несущее и ум/нус явили завсегдатаям подиумов (ноуменам) свою наготу, — безобразную и прекрасную одновременно… Но довольно теорий.

     Бытие и Ничто лежат у моих ног. И в порыве любви я выбрасываю вперёд руку, чтобы приласкать плешивых псов. Но, вильнут ли они хвостами, позволив почесать загривки, или хватят за палец, — узнаю, коснувшись их колтунов.

        Новое предисловие автора к книге...

    Этой книгой я закрываю «дело философии», — пыльную папку, чьи страницы пронумерованы и прошиты. Пусть покоится в архиве. Спросят: а не слишком ли автор самонадеян? Нет ли здесь апломба, претензии, приличествующей простолюдину? Всё так. И чем больше шагов навстречу к автору сделает читатель, тем твёрже будет в нём эта уверенность. И в самом деле, стоит ли углубляться в трактат, которому предпосланы столь дерзкие пролегомены? Стоит! А всё потому, что философ не тот, кто протирает штаны за партами, черпая истину из фолиантов, похороненных на полках библиотек, а тот, кто извлекает бытие из бытования, но прежде являет свои ничтожество и никчемность взыскующему истины взору.

     Собственно мудрствование — род дистиллята, который добывается путём очистки смеси от фракций. Философ тот, кто плавит в тигле профанное и священное, чтобы выудить из реторты не золото, как итог, а золотодобычу. Я закрываю дело философии не потому, что мной продумано всё, что когда-либо угодило на кончик языка/пера, что поставлены все точки над «i», что мысли указан шесток, с которого ей не слезть. Вопрос не в том, что старое дело сдают в архив и открывают новое, «своё», что так поступали греки, немцы, британские эмпирики, французские просветители, не говоря уже о софистах, модернистах и пост-модернистах, — пересмешников всего и вся…А вопрос в том, что автор лукавит, словно не знает наверняка, что мысль нельзя продумать до конца, что мышление и есть тот предел, который беспредельное само себе устанавливает. Зачем? Да чтобы, преодолев трансцендентальные иллюзии, превратить себя из трансцендентального объекта в трансцендентальный предмет…Это лукавство — точка отсчёта, начав с которой движение на край ночи, автор озабочен условиями истинности пропозиций.

    Автор уже пал под тяжестью онтологических обязательств. Но, чтобы не быть раздавленным всей массой принципов долженствования, ему пришлось соорудить мостки, чтобы перебросить их через пропасть непродуманного, непрочувствованного, непрожитого. Эти мостки — аргументы… Их не пожелали услышать/разглядеть издатели. И автор, припомнив запахи типографского станка Гутенберга, отослал «Тринокуляр» по e-mail философам, лингвистам, когнитивистам и богословам. Писем набралось 2500. Ответы не заставили себя ждать. Одни возмущались, другие ставили диагнозы, третьи, набрав в рот воды, мучительно воображали опустевшие кафедры, на которых они витийствовали, ведь с закрытием дела философии отпала надобность и в самих философах.

     Так какой же opus я извлёк из своего горячечного воображения?

     Собственно, я описал путешествие на край ночи, где погибель свила гнездо и даже вывела птенцов. Я кормил их из рук сырым мясом, не опасаюсь быть растерзанным, а всё потому, что неприкаянность, никчемность и ничтожество, которые я выказал в первых же строках предисловия,  несущее, небытие, не-представимое/не-выразимое посчитали поводом зачислить меня в свои молочные братья.

    Итак, перед тобой, читатель, не монография, статья или обзор, превращающие философию в род математики, где аргументы верифицируемы и фальсифицируемы. В моей книге нет аппарата, приличествующего ВАКовским лекалам. Если, требует современный сциентизм, философ «темен», как Гераклит, ему не место в аудитории. Но именно такой «темноте» я наследую, взяв за образец «Этику» Спинозы, «Логико-философский трактат» Витгенштейна, «la rhizome» Ж. Делёза и Ф. Гваттари.

     Мой труд о триализме — наукоучении, органически вплетающем  дуализм Декарта в монизм Спинозы. Триализм исследует  триумвират бытия, ума/нуса и небытия, которые образуют универсалию Что-Ни-Что. Для схватывания этой химеры, мной задействованы литературный, философский и  богословский дискурсы.

      Но если в повести исследован феномен исчезновения («обнуления») субъекта, и ад описан как узилище идей, а в философском трактате Ничто́ и мысль — одно, то в богословском корпусе не-представимое/не-выразимое познаётся в опыте откровения. Здесь Бог непознаваем, и всё, что нам дано, — само-схватывание тварью своей (преображённой в Боге) чувственности. Соединяясь, бытие, ум и небытие образуют Тринокуляр. Концепту этому посвящены повесть и два трактата, входящие в книгу.        

     Повесть «Люцифериада» публикуется в новой редакции.  Это своего рода «Фауст» в сравнении с «Прафаустом (Urfaust)», опубликованным в литературном журнале «Москва» (№ 3, 2022 г.).

    Что нового в философию привнесёт эта книга? (Об этом в трактате)

     Переписка в духе римских патрициев)))

     Кузину от Галанина — радоваться!

     Почитываю Ваш Тринокуляр. Пишу о Горгии, надо как-то конструктивно подойти к Небытию, чтобы можно  было о нем нормально «говорить». Ищу подходящую теорию. Рассматриваю феноменологический подход, т.е. через ноэмо-ноэтическую корреляцию, но чувствую, что буксует все. Изучаю Вашу теорию. Текст сильный, ничего не скажешь (и Люцефериада, кстати, тоже). Хочется Вас записать в какой-то лагерь — только вот не знаю, то ли в субъективные идеалисты а ля Беркли, то  ли в объективные онтологи. С последними Вы не схожи из-за абсолютизации ума и  тем, что даете место и речь вещам. Ну почему так всем нужен этот ум, чтобы что-то было или не было? Ведь Горгий встал перед Ничто, как перед стеной, и не стал поддаваться  соблазну Парменида, чтобы  проникнуть в него (т.е. выйти за пределы языка, ибо  все что  «до» Ничто, по эту сторону, — это все кодировано языком). Парменид же, испытав мистериальное посвящение, как балда, разболтал  это все в Поэме — получилась нелепость, т.е. просто логика. Горгий познал то же самое, но умолк, он не стал  говорить о  том, что «там», за я зыком, ибо еще  до  Витгенштейна  знал, что все, что может быть сказано, может быть сказано ясно, а об остальном лучше  помалкивать. И Парменид, и Горгий — италийцы, т.е. наследники мистической традиции, идущей от Пифагора.  Но вообще — Тринокуляр, конечно, велик, совершенно титанический труд. У меня, конечно, на каждом  пункте  куча вопросов, в частности, Вы немного не строги с терминологией и забываете  про  бритву Оккама, штампуя  концепты, как узбек — шаверму. Но это отдельная тема. Главное — это интересно читать, и там много драйва. Что у Вас с  публикацией, Вы  будете  это печатать, я бы  хотел как-то ссылаться на это? В РГГУ будет конференция ежегодная, которую Протопопова делает, я хочу заявить о Вашей работе, привлечь внимание, у Вас все очень серьезно.

С уважением, Рустам.

Примечание: Галанин Рустам Баевич (Санкт-Петербург) — кандидат философских наук, Русская Христианская Гуманитарная Академия. Сфера научных интересов: античная и современная риторика, древнегреческая софистика, философия 20 в., автор книги «Риторика Протагора и Горгия»

ISBN 978-5-88812-787-2. Русская Христианская Гуманитарная Академия (РХГА), 2016, стр. 264

         Галанину от Кузина - запастись камнями!

•    И в самом деле, даже Джеймс Джойс предпочитал набивать карманы голышами, когда встречал на прогулках стаи диких псов... Увы, дорогой Рустам, Вы затеяли поистине опасное предприятие - говорить о смерти ясно. Смертью нужно изничтожить своё бытие, но даже исчисляя предикаты умирания, т.е. вычитая из жизни её моменты, нельзя познать погибель, не произнеся: "Господи, в руки твои...", чтобы затем вернуть дух свой Тому, кто его дал.

•      Противоречие в том, что знание о ничто требует пребывания в существе небытийствования, а описание самоуничижения, нуждается в схватывании и самосхватывании непредставимого/невыразимого в локусе не-существования здесь и теперь. Другими словами, чтобы описать ничто в-себе я должен исчезнуть, стушеваться, как сказал бы Достоевский. А, сгинув, описать ничто из-ничто, и при этом каким-то образом сохранить себя как субъекта ауто-дескрипции. Я вижу в качестве продуктивного решения этой дилеммы мысленный эксперимент, сверх фантазию, а не последовательный и аргументированный развал понятия ничто на череду моментов для последующего синтеза. Парменид не даром прибег к поэме как жанру, где гипотеза дана как риторический троп, как воображаемое, а вовсе не как цепь дефиниций, - отсюда и настойчивый призыв элеата довериться очевидности.

•      Но довольно с меня школярства. Что до моего трактата. Вот контекст, который может Вам пригодиться. Во-первых, я писал книгу, работая кондуктором трамвая в СПб на Васильевском острове. Строчил текст на оборотных листах рабочей инструкции кондуктора или "молний" о ДТП, которыми были увешены все трамвайные оборотные кольца. Я воровал их со стендов, и успевал между остановками продать 2-3 билета пассажирам и в промежутках прочитать фрагмент книги по философии, которыми я набивал карманы, и быстро, мелким убористым почерком набросать свои леммы/глоссы. Придя домой, я до утра расшифровывал клочки убористого текста, - так рождалась книга; во-вторых, я искал деньги и издателей, но потерпел фиаско. Я прошерстил список Forbs - не дали и цента, списался с 200-ми издателями, - хором потребовали от меня денег на печатание тиража, мол, сами бедны, как церковные мыши. Тогда я выслал книгу по электронной почте 2500 деканам и профессорам 50-ти университетов мира, - кто-то поставил мне диагноз, кто-то посоветовал умереть, чтобы уж наверняка прославиться, другие предложили рутинное восхождение по академической лестнице, но 95 % набрали в рот воды; в-третьих, я жду самой радикально и нелицеприятной критики своих трактатов, - не хулы/похвалы, а научной и справедливой их оценки; в-четвёртых, уже в предисловии я сделал заявление, ко многому обязывающее: «Книгой этой я закрываю «дело философии», — пыльную чёрную тетрадь, чьи страницы прошиты и пронумерованы». Я намеренно таскаю тигра за хвост. Это мой стиль))); в-пятых, я отношу себя к а-типичным дуалистам/а-типичным монистам или триалистам, но ни к физикалистам/физицистам, впадающим в панпсихизм, панлогизм и панпсихоз в изводе англо-американской аналитической философии, но я не привержен и континентальной мысли, - я не берклианец, не хайдеггерианец, не воскуриваю фимиам Харману, Мейясу и Брасье...

•      И потом, я пытаюсь изъясняться в терминах кинорежиссуры и киногении, чтобы расширить тем самым феноменологический словарь. К тому же моя книга - не парафраз ЛФТ Витгенштейна, а своего рода вероотступничество, на которое не отважился великий Густав Шпет, в верноподданнических чувствах пересказавший на русский манер в "Явлении и смысле" "Идеи I" Гуссерля.

•      Я опубликовал книгу, разослав её философам, логикам, антропологам, когнитивистам, лингвистам и богословам. К тому же я выложил текст на трёх платформах, которые Вы можите указать, - здесь на титуле есть внизу пометка "в редакции от такого-то числа..." Последняя редакция от 20.09.2023 г. Я продолжу работу над книгой до тех пор, пока не найду издателя.

•      Вот эти адреса, на которые следует ссылаться при критическом разборе лемм/глосс: в Yandex https://clck.ru/33jKnj, в Google https://clck.ru/33cYXgна Философском штурме https://clck.ru/33mD9a

•      С наилучшими пожеланиями, Юрий

• 

•