Discours/stress: как истина о не-сущем отсиживается в речевом чулане. 

Вводя понятие «виртуальной верифицируемости» на основе мысленного эксперимента и сопоставления логически непротиворечивых предложений хотя бы двумя независимыми наблюдателями, мы ставим «виртуальный факт» в один ряд с научной гипотезой и теоретической моделью. Ясно, что как «неочевидная данность», вся эта материя умозрительна, субъективна, и аккумулирует интуиции чувственной достоверности (sense-data), которые, однако, следует отличать от транса, фантазма, праздномыслия или лжи.   

Таким образом, объект познания всегда только «промежуточный». И умножение знаний требует: 1) расширения эмпирики; 2) мысленных экспериментов с виртуальными объектами; 3) само-полагающего субъекта, чьё познание мотивированно/обусловлено экзистенциальной подоплёкой. Три элемента, призванные превратить «промежуточный» объект в предмет знания - доподлинного, но не притворного, - и составляют стратегию работы с не-сущим. Но Ничто не ровно дышит к тем, кто ломится в его закрома. Сама речь о не-сущем испытывает стресс: 1) объект так и не становится предметом; 2) коммуницирование с субъектами дискурса о Ничто (парадигмой, доксами и догмами) истончает речевой инструмент, а прагматика, чтобы установить раппарт с объектом негации (NLP), подстроиться под незримого коммуниканта («виртуальный объект/не-сущее»), обращается за методологией к negative theology. Как ни крути,  бытие речи в ситуации коммуникационного дефицита чревато осложнениями, порождая иди Discours/stress, что открывает возможности  для переноса (контр-переноса), или коллапс речевой функции.   

Истина о Ничто немногословна. Но её можно разговорить, если, оставив предметный язык, обратиться к метаязыку. Так, чтобы преодолеть антиномичность дефиниций истины Тарский предложил строго ограничить употребление понятий «истинно» и «ложно» областью метаязыка. Для этого логик табуировал это понятие для предметного [профанного] языка. Для произвольного p, «p» есть истинное высказывание, если и только если имеет место p. Здесь p означает слова предметного языка. Речь, таким образом, идёт о некотором положении дел, где «p» есть сочетание слов в самом метаязыке. К примеру, ««дождь идёт» истинно, если дождь идёт», где ««дождь идёт» истинное предложение метаязыка. Ясно, что в логической семантике эта формула служит перенесению предиката истинности из предметного языка в метаязык. Следовательно, формулу «p ≡ «p» истинно» следует понимать так: если предложение, название которого есть «p», истинно для метаязыка, то оно истинно и для предметного языка. Здесь налицо конвенционализм, факт принятия истинности предложения на основании процедуры его фиксации, но не в силу его опытной проверки (testabiliti).

Наша проблема, на которую ещё указал Парменид и понимание которой развил К.Поппер - неверифицируемость и нефальсифицируемость не-сущего. Учитывая «принцип терпимости» Р.Карнапа (1934), мы используем его построение ««p придицировано ≡ p» для выводимости предикатов истинности виртуальных объектов, чтобы в итоге получить формулу: ««p виртуально-истинно ≡ p».

Райхенбах предложил импликацию вероятностей, имеющую вид утверждения: если произойдёт А, то с определённой степенью вероятности произойдёт В.

Разумеется, не следует отвергать и прогрессивную дедукцию в качестве метода работы с не-сущим в мысленном эксперименте. Чтобы подступиться к истине Ничто, используем, применимое в науке, аксиоматически-дедуктивное построение: «Если А, то В. А есть. Следовательно, В есть».  

Чтобы проникнуть в истину не-сущего, речевая личность совершает перенос (контр-перенос) эксплицированного - в имплицированное, чтобы, обогатив речь невыразимым/непредставимым, осуществить перевод неконвенциональных речевых импликатур (non-conventional implicatures) в конвенциональные речевые импликатуры (conventional  implicatures). Первые встроены в основание речи, являясь её внутренним неиссякаемым источником, само-полагающим принципом и живым механизмом само-порождения языка. Вторые, обретаясь на поверхности, в регионе прагматики, аккумулируют языковые мутации, чтобы талую их воду донести до основания, не давая речи затвердевать и закостеневать.

Голос небытия прорезается там, где чуткое ухо утюжит грохот повседневности. Ничто́ - это фигура умолчания, говорят лингвисты, поскольку референция не позволяет точно установить, что эксплицированно, а что имплицированно в данном дискурсе (explicatedvs. implicated). Трудность представляет и буквальное (конвенциональное) значение слова (naturalmeaning). Следуя примеру Кратила, запрещавшего именовать вещи, чтобы не видеть, как в момент произнесения их имени, видоизменяется существенное сущности этих вещей, сциентисты стыдливо указывают на не-сущее пальцем, бормоча что-то нечленораздельное под нос. Л.Витгенштейн и вовсе призывал замалчивать то, «о чём невозможно говорить» (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958. 12, афоризм 7). Что же касается внутреннего, латентного смысла того, что подразумевает местоимённое существительное, среднего рода, единственного числа, в именительном и винительном падеже, - то извлечь его не так то просто. И в самом деле, пытаясь уяснить, что «имеется в виду» под Ничто́ (non-natural meaning), нам без инференции (додумывания, домысливания) не подступиться к этой категории, не говоря уже о критериях истинности, вытекающих из её предикатов (truthconditions).

Таким образом, говоря о том, чего нет, следует воздерживаться от пропозиций. Ничто́ непостижимо и неизреченно. Знание о Ничто́ выводится имплицитно. И если в момент высказывания Не́что исчерпывается буквально произнесённым словом, и не выходит за рамки конвенциональных импликатур, Ничто́ «распечатывает уста», чтобы достучаться до сердец, - здесь в ход идут полунамёки, подразумеваемые, небуквальные аспекты значения, интуиции, извлекаемые потенцией сущего из смысловой полудрёмы (theme, rheme, topic). Здесь коммуникация пускается во все тяжкие, извлекая из бабушкиных сундуков похоронные деньги - неконвенциональные речевые импликатуры.  Ничто́ обретается на кромке высказывания не как пропозиция, а как пресуппозиция – то, что когнитивно предшествует высказыванию, активно используя субъект коммуникации. Отсюда очевидно, что дискурс вокруг Ничто́ должен вестись на равных, как кооперация познающего и познаваемого.