Почему ружьё Хайдеггера не выстрелило.

Излагая свою математическую идею Творения Богом сущего из Ничто́, Лейбниц отводит Творцу роль «единицы», а Ничто́ – «нуля». По мысли Лейбница: «простое утверждение, что все числа получаются сочетанием единицы и ничто и что ничто является достаточным, чтобы разнообразить их, представляется столь правдоподобным, как и утверждение, что Бог создал вещи из ничего, не пользуясь никакой первоматерией (matière primitive); и что существуют только эти два первопринципа - Бог и Ничто: Бог - что касается совершенств, и Ничто - относительно несовершенств, или субстанциональных пустот (vuides d'essence)» (См.: Письмо Лейбница – И.Буве (Брауншвейг, 15 февраля 1701 г.) // Письма и эссе…С.92).

Казалось, всё ясно, но помимо математических метафор, Лейбниц задаёт метафизический вопрос: «Почему существует нечто, а не ничто, ибо ничто более просто и более легко, чем нечто?» Хайдеггер вопрошает по-своему: «Почему вообще есть сущее, а не наоборот – ничто?» .

Допущение Лейбница, что Ничто́ «легче» и «проще» небытия, не кажется убедительным. И хотя в подходе философа есть свой резон, современных физиков он не убеждает. «Ничто́ сложно», - возражает Адольф Грюнбаум. Но есть и те, кто отказывают не-сущему в бытии. «Ничто́ не обладает наличным бытием (не существует вовсе)», - считает Эдвард Джонатан Лоу, повторяя мысль Парменида: «Есть — бытие, а ничто — не есть». Но Ничто́ и в самом деле «наипростейшая из возможностей», - полагают Карлсон и Олссон, становясь в споре о не-сущем на сторону Лейбница.

И в самом деле, Ничто́ не приходится и пальцем пошевелить, чтобы стать тем, чем оно суть. Ничто́ не отворяет промасленного шкафа, не очищает от стальной стружки слесарный станок, не вытачивает метчик из болванки. Нет изделия, нет и уплаты за труды. Акции Ничто́ не котируются на бирже. И всё же не-сущему удаётся разместить IPO. Почему?

Гегель прав, когда, говоря о «становлении», пишет: «Вещи ещё нет, когда она начинается, но вначале содержится не только её ничто, но уже также её бытие».

Таким образом, Ничто́ «присутствует» в начале и в конце «становления», но никогда не перешагивает демаркацию потенциального/актуального. Ничто́ рождается/умирает как конкретное сущее, единичное и особенное, но, как Всеобщее, оно абстрактно. Понятно, что конкретное не есть бытие, но лишь сущее, но конкретное не есть и небытие, но лишь не-сущее. Не-сущее, таким образом, не есть форма, вещь, место. Но только – потенция, из которой бытие черпает пригоршнями.

Порвав с картезианством, находившем достоверное лишь в очевидном, Лейбниц выдвинул инструментальный подход к не-сущему. Хайдеггер продолжил, сделав из небытия разделочный нож, которым толстую кожицу бытия, превращённого в объект нерадивым и беспамятным сущим, следует аккуратно снимать, обнажая мякоть – истину бытия-вот. Эту процедуру сборщик проделывает всякий раз, когда перезрелые плоды, срываясь с пружинистых веток, падают в высокую траву. Сборщик – сама забота. Его обязанности, - бесхитростные на первый взгляд, - сводятся к поливке кустов, выпалыванию сорняков и сбору плодов. Сборщик удерживает сочный ломтик между зубов, - бытие хочет знать: каков урожай на вкус, годится ли плод для варенья или его удел стать сидром, чтобы мутить рассудки простолюдинов.

Выдвинув требование – мыслить не само сущее с его вещьностью и предметностью,  но истину бытия – Хайдеггер увидел эту истину не в самом сущем, а в не-сущем, т.е. в Ничто́ (Nichts).

Как же не-сущее, не существуя, не бытийствуя, наличествует? Отвечая на этот вопрос, Хайдеггер опирается на живой опыт мышления, силлогистике предпочитая дорефлекторное знание досократиков, темноту Гераклита, с кажущей нос несокрытостью бытия.  Ничто́ фундирует структуру человека, становящегося «заботой», которую Хайдеггер распространяет на прошлое - «бытие-в-мире» (In-der Welt-sein), настоящее - «бытие-при-внутримировом-сущем» (Sein-bei-innerweltlichem-Seiendem), будущее - «забегание в перёд»  (Vor weg-sein). Бытие человеком  - то, чем он не «есть»; существование индивида идёт в разрез с наличествованием вещей в мире, бытие человека постоянно «убегает» вперёд, «ускользает» от цепких пальцев не-сущего, есть своя возможность, свой «Проект (Entwurf), что делает само бытийствование  субъекта чем-то большим, чем присутствие «здесь и теперь». Отсюда, бытие человека не совпадает с физической координатой, оно всегда маячит впереди любых констант. Здесь же, в вещьном мире, субъект (das Wer) всегда усреднён повседневностью, отчуждён от бытия, он посредственный das Man, нечто среднее (das Neutrum). Ясперс поместил такого отчуждённого индивида в «скорлупу (Gehäuse)», в которую он врос, чтобы испытывать экзистенциальный страх (Angst).

Тропа к бытию усеяна острыми камнями. И сборщик плодов, оступившись, часто оказывается в яме – здесь сырой могильный глинозём, кишащий червями, створаживает кровь, а узкий квадрат неба, нависающего гробовой крышкой над обезумившими глазами, уменьшается с каждой секундой, пока мрак не смыкается над холодеющим челом.

Dasein, угодившее во мрак ночи, знает – каково это не быть, и не по тому, что последовательно обрывало нити, связывавшие его с жизнью, - как в рассказе Юрия Олеши «Лиомпа», - а по той причине, что, увязнув в могиле, оказывается одной ногой в Ничто́, ступает на его территорию, чтобы увидеть бытие не бытийствующим, а ничтожащимся. Таким образом, «здесь-бытие» присутствует в небытии, ничтожащим себя иначе, чем бытийствующее сущее. Но Хайдеггер предпочитает не замечать разницы, всё ещё полагая, что «в светлой ночи ужасающего Ничто впервые происходит простейшее раскрытие сущего как такового: раскрывается, что оно есть сущее, а не Ничто – вовсе не пояснение задним числом, а первоначальное условие возможности всякого раскрытия сущего вообще. Существо исходно ничтожащего Ничто заключается в этом: оно впервые ставит наше бытие перед сущим как таковым….Без исходной открытости Ничто нет никакой самости и никакой свободы» (См.: Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Хайдеггер М.Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. С.22.)

Таким образом, в отличие от Лейбница, наделявшего «Железную маску» правами на престолонаследие, Хайдеггер отводит Ничто́ роль быка, который должен совершить что-то в сознании матадора, прежде, чем насадить смельчака на крутой рог. Это «что-то» ставит Dasein в «просвет истины бытия». Не-сущее продуцирует и хранит смыслы существования, которые субъект извлекает, выходя за пределы сущего на край пропасти, у которой ужас смерти отверзает уста. Ничто́, таким образом, выполняет роль клина между сущим и бытием. Клин расщепляет бытие и сущее на две онтологические половины – сущее и бытие, как не-сущее, откуда рукой подать до слияния в неразличимом единстве Бытия и Ничто́. Нам Хайдеггер интересен хулиганством с языком, речью, которую он заставляет показывать плечико, приперев дивчину к стене подворотни...

В работе «Что есть метафизика» Хайдеггер как мантру повторяет раз триста «Почему есть сущее, а не наоборот, Ничто?». Но ответа не даёт. Хождение кругами с каждением благовоний, позаимствованных из храма Артемиды, - род герменевтического круга, где вопрошание, ответствование и бытие при вопросе - одно суть. Мы переформатировали вопрос в трактате "Смерть на сносях", где он звучит иначе: что труднее зачать, выносить, изгнать: нечто или ничто?

Хайдеггер видит в не-сущем инструмент отыскания «бытия-в-мире» в модусах подлинного/неподлинного существования, т.е. технический навык, калибрующий ум, но не само Ничто́, не суверенное, подвергающее себя негации небытие, не то, что ничтожит себя-в-себе-и-для-себя, ничтожит так, как ему заблагорассудится, и без того, чтобы противопоставлять себя бытию. А, проявив онтологическую тугоухость, - что касается красноречивого говорения истины бытия, то тут слух Хайдеггера безупречен и чуток, - философ отказывает не-сущему в голосовых связках. Собственно, Хайдеггер и ограничил оперирование с Ничто́ тем инструментальным, спекулятивным, что обретается на кромке сущего и не-сущего, - т.е. негацией, но лишь для нужд «бытия-вот», а не в собственном смысле. Так, чтобы просвет истины бытия вспорол мрак лжи, эта самая кривда должна проследовать в гримёрку, в костюмерку и уж потом, нахлобучив накладные брови и скрючив нос, появиться на заднике декорации, чтобы светозарная улыбка актрисы-премьерши выгодно контрастировала с ужимками горбуньи из кордебалета. Истине следует предпосылать ложь, подлинному – неподлинное. И, добиваясь контраста, сталкивая противоположное, Хайдеггер фундирует только бытие, оставляя не-сущее, небытие, томиться в прихожей, увы, увы.

Отказав субъект-объектному тождеству в праве на сущее, Хайдегер через экзистенциалы, предшествующие категориям и понятиям (In–der–Welt–sein (бытие–в–мире), In–sein (бытие–в), Mit–sein (бытие–с), Sorge (забота), Geworfenheit (заброшенность), Befindlichkeit (находимость), Furcht (страх), Verstehen (понимание), Rede (речь) и др.), абсолютизировал опыт проживания Dasein [Хайдеггер 1997: 450], где сиюбытность тотально однонаправленна: человек вопрошает, бытие – ответствует. В нашем же понимании бытие, ничто́ и мысль со-положены, т.е. образуют обоюдный вопрос/ответ. Ясно, что субъект не устраняется с появлением Dasein, на чём настаивал Хайдеггер, а требует иных аргументов. Наш довод – любознательность и приязнь Бытия, Я и Ничто́ как залог их полноты. Мы наделяем эти «субъекты» интенцией, что позволяет им не просто удостоверять присутствие, используя квантор «есть», а проживать опыты друг друга в бинокулярной экзистенции, т.е. в таком переживании со–бытия встречи, когда Dasein1 (субъект), Dasein 2 (бытие) и Dasein 3 (ничто́) воспринимают себя не монокулярно, а бинокулярно, т.е. стереоскопически, что становится возможным в пристальном соглядатайстве Я и Вещи, чья полнота возможна лишь в со-бытии друг друга. Только бинокулярное зрение/знание полно. Опыт Я не достоверен без опыта Вещи. Но опыт возможен лишь как изгваздывание, - через порезы и ссадины. Речь о телесных характеристиках опыта, которые накладываются на ум, понимаемый нами как тактильный и даже кинестезивный. Наш опыт саднит в вещах, знающих каково это ободрать в кровь коленки. Речь о мышлении, районирующем местность, на которой (и благодаря которой) совершаются акты. Местность – плоскость реального и идеального.

Спотыкаясь о саму себя, мысль прокладывает маршрут через бурелом не-продуманного, не-прочувствованного, не-прожитого. Человек дан в ландшафте внешнего/внутреннего, чтобы отыскать возвышенность, с которой речь сущего о себе будет звучать разборчиво. Человек совершает вылазку внутрь вещей, к основанию, куда существенное сверкнуло пятками. Бытие – неизреченное слово, не ставшее собой по причине сбитости дыхания при восхождении. А навигация – это бытие-при-кромке-губ, шепчущих существенное о сущем. Собственно, мозгами раскидывает сам маршрут, где в попутчики созерцающей себя интенции набиваются крики и шёпоты, исторгаемые изгибом реки, кустом, гнущимся при порыве ветра, колеёй, образованной колесом или следом от сапога на чавкающем глинозёме. Все эти «росчерки пера» вычитываются пытливым умом, образуя контуры вопрошаний. А в пути – всё, что ни встретится, – зачинает, вынашивает и изгоняет субъектность. Сама география озабочена родовспоможением. И сознание, взыскующее истины, вопрошает не внутри себя (и не из себя), а с помощью голосовых связок, нёба, кончика языка и кромки губ, чревовещающих из вещей и от имени вещей.

Прояснив смысл жизни через угрозу её потери, Хайдеггер повышает ставки «бытия при смерти», но не расширяет горизонта бытия-вот за счёт продумывания «за-ничтойности» - как суверенного источника негации, ничтожения себя не в угоду бытию, не в качестве мальчика на побегушках у сущего, а в роли принципа, равного бытию - как в бытийствовании, так и в развёртывании существенного сущности себя в акте само-полагания, что не может не породить в итоге негативной субъектности, как органа само-познания, своего рода «вот-небытия», «не-существования здесь», когда выражение: «я знаю, что я не существую» (нем. Ich weiß, dass ich nicht existiere), не будет вызывать отторжения у картезианцев.

Видя в ничто, - а в данном контексте не-сущее и истина одно, - лишь инструмент, а не суверенный принцип, не презумпцию [небытийствования/ничтожения] не в силу ничтожества себя как сущего, а по праву первородства, дающего принцу крови прерогативы, Хайдеггер так и не зарегистрировал свой брак с истиной, - разве что морганатический.

Ясно, что желая уйти от схоластически-номиналистического отрицания сущего, Лейбниц/Хайдеггер искали в не-сущем то «позитивное», что, как им казалось, выставит в выгодном свете старый метафизический арсенал. Отсюда «Бог-Абсолютный Нуль» Лейбница и «Dasein-Ничто» Хайдеггера. Похоже, попытка не удалась. Ружьё не выстрелило.