А почему бы нет? – так ли это вульгарно, так ли нескромно? Ой, что вы – памятник при жизни, какой моветон… нет-нет, надо подождать, надо выждать, пока… Что – пока? Нет уж, друзья – не станем ничего «выжидать»: нет памятника, нет лести, нет кукушки, прославляющей петуха, нет петуха... что же тогда есть?

В том и дело, что ВСЕ УЖЕ ЕСТЬ, а потому не надо ничего ждать. Мы слишком заждались. Заждались, замолчались, перескромничали… начнем.

Мы ждем и молчим. Мы скромно потупив политический взор, наблюдаем обыкновенный фашизм в мире – фашизм более обтекаемый, чем в 36-м прошлого столетия. От этого он не перестает быть фашизмом, но становится фашизмом куда более опасным. С 36-го до 39-го Европа и мир молчали, в 1939-м стало бесполезно говорить.

Того фашизма побаивались, красиво называя его национал-социализмом. Этого фашизма боятся тоже, называя его демократией. С тем, кто называл красиво и не очень, расправились тогда поодиночке. Было неловко до тех пор, пока не стало поздно.

Поодиночке расправляются с теми и другими сегодня. Мир хлопает в ладоши отморозкам, генетическим мутантам. Мир поглупее пляшет и веселится – до срока. Мир поумнее исследует философскую мудрость, у которой срока нет. Мир тех и других испытывает неловкость: надо же – как нехорошо ведут себя демократы в чужой стране… ай-яй-яй… нехорошо.

Я знаю и люблю философию, друзья, но поверьте – мне тоже неловко – неловко философствовать. Неловко мечтать, писать и размышлять. Неловко жить, ожидая, когда очередную страну, как жертвенного барана, задерет зачумленный, уже лишенный человеческого, монстр. «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать», что если я не сделаю это с тобой, Конгресс не выделит мне средств… что если не перестану ваять из мира полицейское гетто, меня перестанут бояться и я умру… ибо плоть моя день ото дня разлагается изнутри…

Монстр объявил барана террористом. Немцы в 1943-м, напуганные размахом партизанской войны, примерно так называли партизан… Скажите, знаете ли вы барана, который откажется стать террористом, точно зная, что его ждет? Второго, третьего, четвертого – в присутствии которых был заклан первый баран?.. Не знаете таких? Тогда почему вы считаете странным, что терроризм набирает силу? Он обрушивается на невиновных? – но так ли невинны корыстно поддакивающие лицемеры?

Дракона, монстра, живого мертвеца всегда жаль. Жаль потому, что он не знает и никогда ничего не узнает о счастье. Но жалость – недостаточный повод к тому, чтобы кормить этого мертвеца живыми людьми.

Что мы можем сделать, чтобы одолеть его? Нечисть, будь она мифической, немецко-фашистской или американо-демократической, нужно назвать своим именем – это первое. Став для всех явной, она потеряет силу, держащуюся, как известно, на молчании, согласии и поддакивании. На липком страхе, на ожидании у горла жертвенного ножа.

Нечисть нужно похоронить, сделав это основательно и уважительно. Это – второе. Похоронить в боли сердца, в страхе души традиции идолопоклонства – поклонение «новой демократии» и «общечеловеческим ценностям».

Мне очень неловко, друзья. Мне стыдно за мир и за себя, как его часть. Мне стыдно за то, что у человечества нет ценностей, ибо ценности, о которых речь, начинаются с правды и очевидности. «Молчание ягнят», «Пир во время чумы» – это не ценности, это – пьяный угар, наркотический бред. Это панический страх, делающий из людей животных – покорных жертвенных баранов.

Ценность начинается с правды, сладкая правда недостойна себя – в ней нет необходимости. Ценность – это горькая правда, это лекарство от беды. Лекарство от нечисти в себе, от собственной нечистой совести и безответственности. Чтобы одолеть нечисть, нужно изгнать ее из себя. Это – третье.

Что же будет с миром? В опубликованном цикле того, кому я посвятил этот текст, намечены пути будущего. Будущего мира. Я спорил с ним, как спорят с самим собой, а после – прочтя все, увидел как одно. Как видят нечто неотделимое от себя, нерасторжимое с собой. Как замечают вдруг свое увеличенное изображение в горном ущелье.

Человечество спорит – оно не только молчит. Взобравшись группой альпинистов на горный хребет, оно запальчиво спорит, указывая в направлении, где… где всплывает в тумане ущелья что-то призрачно-непонятное, обретая очертания в искрах наплывающей зари. Секунду назад оно еще не могло поверить, что это возможно, теперь же – видит воочию, и все былые сомнения и споры – позади.

Историческая секунда всплывает из времени. Человек перерождается, и миг, когда он увидит свое «увеличенное изображение», наступит вот-вот. Время остановилось в ожидании, миг задерживается. Говорят «время не ждет», но бывают случаи, когда ему приходится ждать. Этот миг – современность, он ждет от нас, когда мы очистим от нечисти мир.

Но почему? Новый мир будет слишком ярок и слишком отчетлив. В горах можно ослепнуть без очков, в новом мире слепнуть будут те, кто «не успеет их снять». Это будет мир избыточной любви, и те, кто не очистил от грязи и не выпустил на свет родник собственной любви, не сможет в нем жить. Не сможет так же, как сегодня не могут жить без воздуха, пищи и воды.

В этот мир не войдут герои демократии, повергнувшие терроризм – в него смогут вступить лишь победившие террориста в себе – победители «нечисти внутри», а не «терроризма снаружи». Ценность, которую мы стыдливо прячем от себя, станет главной и единственной ценностью в нем. Это будет мир весны, мир обостренных, ослепительно-ярких чувств – их просто не сможет вынести тот, в ком останется ложь. Ложь станет ядом, убивающим наповал. Люди станут понимать друг друга без слов, ощущать без рукопожатий. Исчезнут традиционные языки, растают социальные статусы, растворятся научные парадигмы. Тот, кому я посвятил этот текст, сказал обо всем этом и…

Не знаю, что «и». Вижу его стоящим в группе других – всматривающихся в туманную зарю человечества. Еще недоверчиво, но – уже с надеждой. Среди тех, кто уже снял очки, сбросил маску, спустил в пропасть снаряжение… кому некуда и незачем отступать.

Ибо, рассуждающему от противного, отбросившему все решения и прошедшему все пути остается принять тот, который не отброшен. Тот, что поразителен, невероятен и необъясним… но – это ведь единственный оставшийся путь!..

Америка – не только Пентагон, «монстр» – не пехотинец в Ираке. Куда страшней обитающий в нас, прячущийся от нас и прячущий мгновенную реакцию зрачка на зеленый отблеск «всемирного эквивалента». Америка – это еще Гарри Гаррисон, чей герой Язон из «Неукротимой планеты» пошел безоружным утверждать любовь…

Статистика – коварная вещь. Невероятное не становится вероятным, оно просто обретает реальность. Новая реальность – не миф, не рай и не мираж, это просто реальность эпохи – ноосферного цикла. Мы просто становимся другими, друзья. И у нас мало времени – утренняя заря не может ждать вечно, нам следует поторопиться с выполнением трех названных задач. Это и есть единственные неотложные задачи, с которыми следует поторопиться человечеству. Это и есть суть той политики, которую уже почти увидел, но в которую все еще не может поверить. Тот, кому посвящен этот текст. Те, кто, возможно, прочтут его, кто еще не видит, но уже к этому готов.

Те, чье зрение острей и чувства интенсивней, уже увидели. Дети Индиго… голубая мечта, синий флаг на снежной вершине человечества. Увидевшие и ощутившие должны помочь другим. Назвать очевидное его именем – раз. Проводить то, что нельзя брать с собой – два. Изгнать из себя то, чему не место в себе – три.

У нас так мало времени, друзья. Мало ясных умов, верных рук и искренних губ. Мало не потому что мало. Мало, потому что недостаточно. Мы ждем и от нас ждут. От нас ждут известно чего, нам – больше ждать нечего. Нам не о чем молчать, не о чем спорить. Не о чем, потому что среди нас все больше людей, понимающих друг друга без слов. К тому же, это как-то неделикатно.

Неделикатно получается, когда влюбленных встречает заря... ведь принято – наоборот…