Фихте, Шеллинг и Гегель выбрали из идей этих каждый свою, какая по нему важнеющая. Фихте ближе всего к Канту и не мог не поверить ему, что важнее всего Добро и, конечно, долг, мораль и т.п. И тогда предназначение человека – действовать в соответствии с долгом, стать машиной Добра, преобразующей мир нашего опыта из бессознательно-упорядоченного в правильный, справедливый, сознательно-упорядоченный. Таким образом, разум с его способностью устанавливать истину в нашем мире является инструментом Добра, методом превращения должного в действительное. Рядом с разумом впервые появляется воля как инструмент не менее необходимый для деятельности, чем разум. Без нее должное и истинное бессильно стать действительным. И тут уже, вроде бы, крохотный до Ницше шажок: заменить Добро как высшую ценность Сверхчеловеком, волю уточнить до воли к власти и тем самым опустить истину до полной инструментальности, до подручности, и вот он, по существу, Ницше и есть. Но ни жизнь, ни мысль прямых дорожек не любят, им больше по вкусу тропинки и закоулочки, да и почему, собственно, мысль беременна только Ницше? У нее могут быть разные дети. Наверное.

Чтобы победа Добра была обеспечена, Фихте объявил реальным только мир нашего опыта – мир кажимости по Платону-Канту – Кантову трансцендентность отправил в игнор. Поскольку мир этот организован согласно нашей природе, просто мы об этом не знаем, следовательно, истина о том, как он организован, в принципе, нам доступна, и тогда он, тоже в принципе, весь открыт для преобразования нашей деятельностью, организованной нашей неукротимой волей, по чертежам, представленным для этого нашим разумом, и осененной высшей целью воплощения Добра. Ницше спросил бы здесь: «Почему именно Добра?» Фихте бы ответил: «А вот. Посмотри внимательно в свой разум и там обнаружишь моральный закон, как несомненное и категорическое требование ко всем твоим действиям». «Ага», – сказал Ницше, посмотрел в свой разум и кругом и написал «Генеалогию морали», где этот моральный закон вывернул наизнанку и славненько над ним постебался. Фихте, непременно, в ответ чего-нибудь бы написал, и в его время это было бы убедительно, но во время, когда голос Заратустры уже был услышан, – никак нет.

Шеллинг выбрал Красоту. Он отступил сначала от Канта к Спинозе, и мир кажимости и подлинный мир вновь стали единой несотворенной природой, которая совершенно естественно через возникновение и разрешение противоречий делает себя лестницей, стремящейся вверх и завершающейся сотворением человека разумного. Только почему она такова, что все время стремится к превосхождению себя, и зачем ей этот человек? Ради Красоты. Человек трансцендентален природе, ибо его долг, предназначение в преобразовании своей природы и природы окружающей по законам Красоты. Человек есть природное существо, потому разум его способен постигать истину природы и ставить эту истину на службу его преобразовательной деятельности, но и неприродное, трансцендентальное в природе, обладающее знанием законов Красоты и способное впечатывать в природу себя, преобразуя ее в прекрасное. Почему природа в лице человека стремится к Красоте? А вот.

Гегелю осталась Истина, и ему ее вполне хватило. Сама по себе Истина есть подлинная реальность, и ее единственная деятельность есть мышление. Почти Аристотелев бог, но не замкнутый в самопознании, а подобно библейскому Богу творящий мир как объект познания, цель которого достижение абсолютной истины, абсолютной как всеохватывающей и выражающей суть всего полностью. Природа становится только окружением человека, она несамостоятельна, она только лишь объект, на котором он тренирует свой разум в его способности к познанию. Именно природа не есть становление чего-то иного: она пусть даже лестница, но которая уже построена, уже всегда есть целиком, когда человек обратил на нее внимание. Там ничего уже не будет, чего там не было, и в этом тривиальном смысле она есть вечное возвращение того же самого. «Потренировавшись на кошках», то есть в естественных науках, человек должен обратиться к тому миру, который есть дело его рук – к миру истории и культуры. Этот мир куда более сложен как мир действительного становления, требующий поэтому для своего постижения познавательных способностей и умений совершенно другого уровня, нежели постижение природы. В природе мы можем видеть только возвращение того же самого, потому общий закон повторяемости фиксируется достаточно просто и просто определить заранее результат.

В мире истории и культуры мы имеем дело с возникновением нового, предсказать которое невероятно сложно, и разум должен овладеть способом постижения закономерностей становления, то есть стать диалектическим. Обладающий таким разумом человек становится подобным богу всеведением, знанием неизбежного будущего, а это и есть абсолютная власть. Подобно даосу, диалектический разум не должен суетиться – мир сам придет в ту точку в том самом виде, который он уже знает. От человека Гегель оставил одну только голову – все остальное его тело несущественно, оно есть для обслуживания головы. Деятельность чувственная становится служебной – она есть просто осуществление того, что знает голова. Отсюда страх, что искусственный интеллект захватит власть над людьми, когда превзойдет их в способности мыслить.

Гегель разве неправ, что выбрал Истину, ведь Добро и Красота могут быть смыслом и целью, потому что они истинны! Но истинность Истины и есть высшая и подлинная истинность, потому именно она и всемогуща. Человек есть посредник в руках Истины, инструмент, который должен совершенствоваться для того, чтобы быть достойным своей миссии – достижения абсолютной истины. Гегель определяет иерархию великих идей: сначала Красота (искусство), затем Добро (религия), но все это только расчищает путь для шествия Истины в мире – наука и философия как наука наук теперь законодательствуют в мире по праву, ибо они господствуют над становлением, – зная всегда заранее, что будет, они покорили будущее.

В этом Гегелевском мире только теоретики и есть люди по-настоящему нужные, остальные – подручные исполнители. Интеллигенция вообще «говно» – наследие «несчастного сознания», которое совершенно запуталось в идеях как в трех соснах, пытаясь достичь не просто Истины, но истины доброй, заботливой, чтоб макияж у нее приличный и прикид, чтоб на нее смотреть было приятно, и не пугала она всякими ужасами. Только для шествования Истины, может статься, человечество не необходимо, вдруг Гегель не на всю глубину вник, и в замысле Истины человек будет превзойден иным, сверхчеловеческим разумом, которому откроются горизонты постижения и покорения становления, какие нам недоступны? Человек есть лишь разумная машина, машина способная мыслить (вот оно додумывание Декарта), почему эта разумная машина должна быть только человеком?

Человеку обидно, однако. Мне, в частности, тоже, поскольку и я человек.