Введение.

Представленная ниже дискуссия имела место в сентябре 2006 года на сайте христианской газеты «Для тебя». Она началась с обсуждения статьи Дмитрия Герасимова «Православный национализм». Эта статья и последовавший за ней спор (местами – в довольно-таки резких интонациях) есть лишь малое отражение того поиска русской национальной идентичности, который начался после распада Советского Союза, где искусственно пресекался навязываемой русской нации миссией «построения социализма в отдельно взятой стране». И всё чаще этот поиск русской идентичности упирается в старое, дореволюционное решение: отличительная особенность русской нации есть православие. Быть русским, значит быть православным. Против этой идеи обычно выступают «языческие националисты» (они хотят видеть отличительной особенностью русской нации «русское язычество»), весьма маргинальные и немногочисленные или же ультралиберальные, антицерковные силы.  Так что отрицание определяющего значения православия для формирования русской идентичности воспринимается как антицерковная и антиправославная позиция. На самом деле это не так. Подобное отрицание может быть обусловлено именно православной, христианской установкой. Ведь православие – это не родовая, национальная религия, подобно иудаизму, и потому она не может быть связана исключительно с каким-либо одним этносом (например, русскими). Православие может сделаться религией любого народа. Православие могут исповедовать и китайцы, и немцы, и татары и т.д. Они не менее способны к этому, чем русские. А раз православие наднационально, то оно не может стать и принципом формирования национальной идентичности. Если я русский, потому что я православный, но православие при этом не является прерогативой исключительно русских, то православным может быть и татарин. Что же, он от этого становится русским? Если все исповедующие православие становятся русскими, то границы русской нации расплываются и в пределе (если предположить, что православие стало единственной общемировой религией) распространяются на все народы земли. Поэтому понятно, что русская идентичность, основанная на православии, фиктивна.

Д. Герасимов видит причину несформированности, неоформленности русской нации (ни на уровне национального государства и права, ни на уровне индивидуального сознания) в том, что уже изначально русская идентичность формировалась на основании греческого (!) православия. То есть признак «русскости» видели в исповедании византийского православия. И я, и Герасимов согласны с тем, что русскость нельзя связывать с православием.

Но в наших позициях имеются и довольно серьезные расхождения, обсуждению которых и посвящена дискуссия. Если для меня невозможность постулирования связи православия и «русскости» (торжество православия есть торжество русского духа и наоборот) вызвана главным образом тем, что православные, христианские ценности не могут быть отягощены «русской идентичностью», не могут быть ломовой лошадью, к которой прицеплена «русская цивилизация», то для Герасимова неприемлемость подобной связи вызвана скорее параллельной христианским ценностям ценностью национального. «У нации есть не мистическая по преимуществу, а прежде всего собственная – национальная – глубина, которую и нужно уметь, во-первых, видеть, а во-вторых, ценить и понимать, независимо от религиозной интерпретации», – пишет Герасимов в упомянутой статье. Если с первым я согласен – «русскость» надо уметь видеть и различать вне религиозного контекста, то второе вызывает у меня вопросы. Почему национальное надо «ценить», холить и лелеять, заботясь, как бы «русскость» не поблекла и не растворилась? Пафос Герасимова против формирования русской идентичности через православие вызван этой заботой о ценности «русского». А стоит ли она того?

Для меня национальность как отличительная характеристика общности людей (кровная, территориальная, культурная) ценностью не может быть. Она может быть только ценностно безразличным фактом, который надо констатировать, не скрывая, но и не преувеличивая его. Продолжение в личности общей черты той совокупности людей, к которой она принадлежит (а это обычно и понимают под национальностью), с христианских позиций ценностью быть не может (об этом я более подробно говорю в ходе самой дискуссии). Да, такое продолжение, возобновление в индивидууме особенностей окружающего этноса совершается естественно и непроизвольно, но это свидетельствует только о том, что национальность есть простой факт в ряду многих других. Национальность может быть ценностью только в том случае, если ее носителем, субъектом, является не надличностная совокупность людей, а сама личность. В этом случае национальная принадлежность не делает конкретную личность похожей на безликий шаблон всеобщего («я являюсь всего лишь продолжением нации»), а является ее неповторимой индивидуальной черточкой. Мне дорога эта девушка, дорого и национальное в ней – волосы, цвет глаз, особенности восприятия мира, обусловленное воспитанием в культуре такого-то этноса. То есть ценность национального является производной от ценности конкретной личности, не сводимой к национальности (национальность есть лишь одна из многих черт личности), а не наоборот: я люблю эту девушку, потому что она такой-то национальности. Подобного взгляда на ценность национального придерживался и Николай Бердяев: «Личность не часть нации, национальность есть часть личности и находится в ней как одно из ее качественных содержаний»¹. Национальность ценна только как одно из качественных содержаний конкретной личности. Так что национальность в ценностном смысле, а не как факт (который формируется помимо личности в надличностной совокупности людей и длится в ней), не имеет какого-то одного центра. Центром национального как ценности является каждая личность. Национальность мультиценностна. Если рассматривать национальность как ценность, то, в конце концов, можно сказать, что сколько людей, столько и национальностей. Одного человека достаточно, чтобы национальное стало ценным. Каждый человек есть нация. А нация как факт, формирующейся в надличностной общности, ценностью быть не может. Как пишет Бердяев, «национализм же есть отношение к факту, то есть превращение натурального факта в идола». Я следую Бердяеву и в отрицании связи «русскости» с православием: ее надо отрицать не потому, что «русскость» ценна и основанная на православии русская идентичность не может защитить эту ценность, а потому, что при подобной связи искривляется и деформируется в сознании само православие: «Русский должен быть православным не потому, что православие истина, а потому, что православие было национально исторической силой, оно образовало русское государство и русскую национальную культуру»². Надо принять Христа ради Него Самого, а не ради того, чтобы оставаться русским, не потому, что православие является одним из обязательных атрибутов «русскости» как этнического, родового факта, превращенного в центральную, определяющую ценность. Православие, принятое из соображений «русскости», есть идолослужение, превращение факта существования русской нации (такого же непроизвольного, как вот эта река, текущая здесь по естественному ландшафту) в ценность, обуславливающую собой все остальные.

Вот всё, что необходимо было обозначить во введении к данной дискуссии. Некоторые примечания, которые я счел целесообразными, даны мной уже по ходу самого текста дискуссии.

Александр Храмов. Апрель 2007 года.

1. Александр Храмов: В общем и целом Ваша статья "правильная". Но есть одно принципиальное "но". Да, нельзя смешивать этнос и религию – это язычество. Да, отрицать существование русской нации – это все равно что отрицать существование Среднерусской возвышенности, а отождествлять "русскость" и православность – всё равно что говорить: только православные могут жить на Среднерусской возвышенности. Русский этнос – исторический факт, Среднерусская возвышенность – географический факт. Отрицать факты, исходя из ценности, – это не христианская установка. Вот и всё. Но Вы, мне кажется, ругаете греческое православие за отрицание русского этноса "в себе" не потому, что это – нехристианская, а языческая установка, не потому, что таким образом греческое православие искажает саму идею христ. ценности, а потому, что САМА "РУССКОСТЬ" ДЛЯ ВАС НЕ ТОЛЬКО ФАКТ в ряду множества других (и потому к нему тоже надо относится спокойно), НО ЦЕННОСТЬ. Получается, что Вы исходите уже не из различения ЦЕННОСТИ и СМЫСЛА³, а ДВУХ ЦЕННОСТЕЙ – "небесной" (= Благая весть) и "земной" – "русскость". И Вы движетесь, получается, в русле Мережковского и т.п. и предлагаете в качестве "подлинного христианства" некий синтез "земного и небесного", "плоти и духа", "темной языческой стихии" и "небесной христианской". Мол, христианство не отменяет "земных ценностей", в то время как христианство на самом деле не отменяет только земных разумно познаваемых и ценностно безразличных смыслов, фактов, не предлагает подчинять их познание ценностям⁴.

Христианство вовсе не предполагает "обогащения" язычеством и прочими "земными ценностями"... Его ценности вообще по ту сторону противоположения "земного и небесного"...

Этим духом, мне кажется, дышит вся Ваша работа. Вот некоторые из мест.
"Тем не менее, не из соединения православной веры с языческой мифологией, как хотел думать Н.А. Бердяев [97], а как раз напротив, из природно-отрицательного, монофизитского уклона греческого православия, резко противопоставленного язычеству, родилась трагическая «поляризованность» русской души, ее раскол между аскетически-монашеским православием (своего рода «восточным рационализмом») и темной, неоформленной разумом языческой стихией". Но ведь ветхозаветная законническая теократическая одномерная модель, в следовании которой Вы справедливо обвиняете православие, и есть по существу языческое искажение христианства – ритуализация власти ("царь – помазанник Божий"), родоплеменное отождествление религии и этноса – это ведь языческое наследие, которое получило православие через Ветхий завет! И совершенно непонятно, почему Вы отрицаете то, что именно искажение христианства язычеством и принесло России столько бед. Что, разве надо "преображать" языческую стихию, ее надо "синтезировать" с христианством, что ли, как предлагал Мережковский?.. А разве не это Вы предлагаете:

"Напротив, христианство является религией, наиболее расположенной к язычникам, – их подлинным духовным возрастанием".

И еще: "То была настоящая, хотя и недолгая, весна русского православия, ВПЕРВЫЕ СОЕДИНИВШЕГОСЯ С РУССКИМ ЯЗЫЧЕСКИМ ТРАДИЦИОНАЛИЗМОМ" (курсив мой – А.Х.).

Что, разве весна (или "Третий завет") в соединении с язычеством?

Вы справедливо изобличаете исторические грехи православия, но то, ПОЧЕМУ вы их изобличаете (сверяя с какими ценностями), вызывает вопросы.

Плохо не то, что "русскость" саму по себе старались свести на нет, в этом в общем-то нет ничего трагического, но в том, что такое сведение было вызвано языческим искажением христианства в православии. Если бы этого искажения не было, то и "русскость" бы никто не стал отрицать как исторически сложившейся факт, – но это хорошо не потому, повторюсь, что "русскость" бы процветала, а потому, что христианские ценности в душах людей оставались бы не замутнены пережитками языческого сознания.

2. Дмитрий Герасимов: ХРИСТИАНСТВО ИЛИ НАЦИОНАЛИЗМ

(Ответ на частные возражения по поводу статьи «Православный национализм»)

«Люди, не желающие помнить родства и стыдящиеся своего исторического прошлого, никогда не поймут, что такое национальное чувство и что такое любовь к родине. Они боятся мрачных теней прошлого и не видят его творческих основ. …Они хотят любить Россию, только отвечающую их отвлеченным представлениям, а не Россию действительную и подлинную».

(Новгородцев П.И. Об общественном идеале. М., 1991. С. 575-576)

Итак, что же говорит нам наше «метафизическое чувство», основанное на «новом способе мысли», хотя и присущее нам от рождения, но вынужденное постоянно пробивать себе дорогу сквозь бесконечную запруду из устоявшихся стереотипов и штампов? А оно говорит нам буквально следующее. Если земля, природа и человек не имеют «ценности в себе», то не имеет смысла и христианство, вдохновляющееся воскрешением этой самой несовершенной земной и «слишком человеческой», слишком небожественной жизни, пусть и в преображенном виде (без смерти, болезней, горя, несправедливостей и т.д.), а вовсе не радикальным отрицанием мира, основанным на дуалистическом (одномерном, платоническом, манихейском!) противопоставлении неба и земли. Это, именно это видно из способа мысли, фундируемого ценностью, отличной от смысла: нельзя говорить о смысле какой бы то ни было вещи (даже если это смысл жизни!), если при этом и одновременно мы не «ставим вопроса» и о ее ценности! Иначе говоря, если мы прямо и непосредственно (вне всякого смысла или безмыслия) не переживаем ценность жизни, ценность пола, ценность национальной принадлежности, ценность семьи и т.д. Если мы не любим жизнь (просто не переживаем ее, она не входит своей красотой и своим «дыханием» в состав наших представлений, сердце наше не имеет жалости ни к себе, ни к ближним, ни ко всякой «твари бессловесной» – самой по себе, вне ее «душеспасительной полезности» или «бесполезности» для человека или даже просто того, что мы думаем о ней), не ценим родителей, не можем создать собственной семьи, то о каком христианстве и о спасении чего может идти речь? Сатанически-аскетическая (по слову Н.А. Бердяева) проповедь отказа (или «научного» безразличия) от пола, национальности, общества и т.д. есть древняя гностически-еретическая струя в христианстве. Наука наукой, однако ошибочно переносить ценностное безразличие, присущее научной рациональности, на жизнь в целом (на искусство, к примеру, да и саму религию).

Между прочим, на этом глубочайшем противопоставлении (природно отрицательном отказе от пола, национальности, общества), т.е. именно фундаментальном, тотальном самоотчуждении (!), построена и так называемая «западная» идея «личности» (был богоизбранный народ, противопоставлявший себя всему миру, – стал богоизбранный индивид, точно так же соотносящий себя «лишь с Богом»), подменяющая собой благодатный христианский персонализм ветхозаветным юридическим «диалогизмом» (в духе Бубера-Бахтина): «ты – мне, я – тебе»; «я, ты, он, она – вместе дружная семья» и т.д. И само христианство становится таковым (ядовитым скорпионом, уничтожающим жизнь, жалящим самое себя), как только оно выхолащивается до абстрактной схемы, до брезгливого отворачивания от всяческого чувственного, конкретного содержания «обычного» человеческого существования. Либо «праведность», но резко противопоставленная жизни – «чистая», отчужденная (как бы от абсолютно «потустороннего» Бога, «которого никто не видел»), либо жизнь, но непременно свинство, как бесконечная мерзость перед Богом, – данный дуализм слишком распространен, чтобы его можно было не замечать.
Но не принимать данный дуализм не значит впадать в его противоположность – в безудержный «иррационализм» или «эмпиризм» (натурализм, биологизм и т.д.), в отрицание духа, будто бы исходя из «ценности жизни», потому что это в сущности тот же самый дуализм, только «перевернутый». А следовательно, тот же («священный», диалектический) способ мысли.

Нет и не может быть никакого противопоставления ценности и смысла – они параллельны. Несовпадение или различение не означает противопоставления. А потому проблемы Д.С. Мережковского здесь просто не возникает. Ценность по определению не выстраивает никакой иерархии вещей, чтобы можно было предпочесть одну вещь другой, ибо это будет уже не «ценность», а «полезность» (или «оценка», или «рыночная стоимость», по слову И. Канта, или, на худой конец, «демократическая конвенция»). Из ценности не вытекает ни позиции отрицания (выделения и противопоставления), ни «синтеза», ни «отрицания отрицания». Кроме того, нельзя говорить о ценности, что она всеобща или что все обладает ценностью. Или что нечто получает ценность от иного (от Бога, к примеру). Это типичные неправильные суждения одномерного мышления, так как их форма (в отличие от содержания) относится к суждениям смысла, а не ценности. Такие суждения можно воспринимать лишь как поэтическую метафору, но не как дискурсивные построения. Ценность – это то, что «изнутри делает» каждую вещь уникальной, независимо от ее принадлежности к чему бы то ни было. Обладать ценностью – это и значит обладать «ценностью в себе» или «самой по себе» (и никак иначе). Ценность не постигается подобно смыслу (через соотнесение со всеобщим, абсолютным смыслом), а дается (сердцу, а не разуму) прямо и непосредственно, «интуитивно» (ибо такова ее «природа»): либо есть ценность данной вещи как «единственной и неповторимой», либо ценности вообще нет. Либо ценность есть «здесь и сейчас», либо ценности нет (отсюда «моментальность», «мгновенность» ценности). А если нет ценности, то нет и смысла, отличного от ценности.

Позиция Д.С. Мережковского принципиально неверна, спекулятивно неисторична (мифологична), ибо сводит христианство (и дух) к отрицанию природы (классическое манихейское, платоническое «противоположение Духа и Природы есть основное противоположение»), – отсюда чаемая ренессансная псевдонеобходимость скорректировать христианство язычеством, будто бы целиком бывшим обожествлением природы. Но исторически противоположение христианства и язычества проходит не по линии противопоставления духа и природы (как добра и зла); оно, если угодно, перпендикулярно данному противоположению. Вообще принципиально неверно сводить христианство (подобно буддизму или джайнизму) к отрицанию мира, или природы (как будто платонизм или орфизм не были радикальным умерщвлением природы!). А значит неверно и «обогащать» христианство язычеством. Позиция «соединения» язычества и христианства как раз и возможна только при условии их резкого противопоставления (когда христиане, подобно иудеям, всех отличных от себя объявляли «язычниками»), она и была характерна для эпохи «двоеверия» (русского исторического антитезиса).

С другой стороны, крайне некорректно отождествление национализма и язычества. Вообще нельзя называть нечто «язычеством» только потому, что оно представляется нам «неправильным», а все то, что «правильно», объявлять «христианством». Не существует такой одномерной перспективы: они просто разные, историческое христианство неотделимо от «язычества» (как и иудаизма – уберите антисемитизм, и «массовое», «практическое» христианство сольется с иудаизмом), – не случайно в западной историографии даже принято «смешанное» разделение на иудео-христианство и языко-христианство. Ложно и безнравственно противопоставление христианства и национализма (будто бы сведенного к язычеству). Такое противопоставление возникает только в головах людей, для которых национальность априори связана лишь с иерархической (религиозно обоснованной!) идеей превосходства одних над другими (т.е. по существу как раз и мыслящих в категориях ветхозаветной «богоизбранности»), не имеющих «нормального» (не определяемого через религию) представления о национальности. Они не понимают, что можно любить, ценить, выделять («живо воспринимать») свой народ, не противопоставляя его другим.
Христианство, с религиозных позиций требующее от человека безусловного отказа от национальности, или «ценностного безразличия» к ней (как и к миру в целом), есть духовный сатанизм, то самое «язычество», под предлогом борьбы с которым совершается насилие денационализации, всего лишь оборотная сторона ветхозаветной «богоизбранности», ее вывернутый наизнанку двойник («антитезис» – ох, уж эти бесконечные диалектические игры «в наоборот» – игры для наивных people!). Но дело даже не в конкретной религии, ибо не только христианство, но и современное «неоязычество» зачастую организуется на началах откровенной денационализации, трусливого отказа от национального мышления. Между тем, ложен сам страх перед национализмом (этнофобия), желание вывести ценнейшие проблемы национального сознания за пределы морального обсуждения и обсуждения вообще (безразлично под каким предлогом, чаще всего – как раз через откровенно софистическое противопоставление морали и национальности, объявление последней самой по себе в качестве чего-то морально недостойного, ценностно отрицательного). А это уже есть симптом глубочайшей болезни духа – денационализации, выпадения из истории и крушения культуры. Ибо не существует культуры (бескорыстного, т.е. именно ценностного творчества) без живой любви к своему народу (предкам и потомкам).

Всякая культура прежде всего национальна. Нет нации – нет культуры (и как исторического просвета, и как элементарного навыка не ходить мимо писсуара), остается антагонистическое разделение общества на бесправный, «подлый» народ (выталкиваемый из истории) и «добродетельную», «просвещенную» элиту (так сказать, понуждающую себя нести «крест» истории). Так и получается: с одной стороны, трястись от страха при одном упоминании о национальном единстве, десятилетиями гноить собственный народ, отказывая ему в праве на национальную самобытность, а с другой стороны – тут же занимать ультракритическую, негативную позицию сторонних наблюдателей-праведников («пророков»), обвиняя русское общество в том, что в нем «все наоборот», все «не так, как у людей», сплошные недостатки, сущая беспросветность, неразумность и бескультурье. Остается только спросить, а не вытекает ли второе из первого, и не связаны ли они между собой железной логической необходимостью? И моральна ли в таком случае позиция самого «наблюдателя» (если только он не «ценностно безразличный» ученый)?..

Национальность – действительное зло, но только для тех, кто не может иметь ее ни при каких обстоятельствах, кто от рождения оказывается за ее пределами… да и легче всего отбрасывать то, чем обладать не дано. Русскость – не факт и не география, а «данная заданность» (именно для русских и только для них! – как можно было бы нравственно осуждать это?), живое усилие (подобно личности), обращенное как в прошлое (именно к их дедам), так и в будущее (именно к их детям и внукам), непосредственное самоощущение. Безусловное пространство реализации личности. Русскость – это и идеальный образ прошлого, и мечта о будущем (как непосредственное переживание, т.е. именно ценностное сознание!), и даже в большей степени мечта, нежели наличная данность. Не идея, а живое восприятие (любая идея приходит потом, на основе данного восприятия, которое и составляет «сущность» национализма). Как нельзя смыслом опровергнуть (или обосновать) ценность, так не допустимо требовать от людей, чтобы они отказывались от чувства национальной общности, природной симпатии и душевной близости. Не существует таких оснований, с позиции которых можно было бы это требовать, – данное чувство либо есть, либо его нет, только и всего.

Национальность как раз и ценна сама по себе и независимо от религиозной (политической, социальной и т.д.) принадлежности, вне любых отношений. Такое понимание и возникает лишь в просвете НОВОГО СПОСОБА МЫСЛИ. Ибо когда в новозаветном контексте «приморской проповеди»⁵ мы религиозно-поэтически (по ценности) утверждаем, что «вещь от Бога», то метафизически-рационально (по смыслу) это как раз и значит, что она ценна сама по себе! Вот почему данный способ мысли не определяет национальность, исходя из религиозной принадлежности (как и любой иной, например, политической). И наоборот, не делает религию характеристикой национальности. Национальность (будучи преимущественно ценностным сознанием) определяется из себя, и только такой подход может быть назван христианским. Вместе с тем, христианин, лишенный родственной связи (пола, семьи и т.д.), есть жалкая пародия на человека, а следовательно, и христианина (иначе христианство состояло бы просто в отвлечении, отчуждении от человечества и мира «ради Бога», что глубоко неверно); какой-то человеческий обломок, для которого (по его собственному самочувствию) лучше было бы не рождаться, а уж коли родился, то лучше не оставлять после себя ни потомства, ни памяти… Как будто и не жил вовсе… Легко заменимый «болтик» в социальном механизме, морской песок, на котором ничего нельзя построить, одинокий раб в наднациональной «вселенской» империи, «человеческий мусор, живущий в христианских государствах» (К. Маркс)…
Как есть люди с «мерцающим полом» или бесполые, андрогинные (В.В. Розанов): сегодня он мальчик, завтра – девочка (ибо пол – ничто, а Бог – все; чем меньше пола, тем больше Бога), – так есть и люди с «мерцающей национальностью»⁶, полинациональные, или безнациональные: в России он русский, в Германии – немец и т.д., все зависит, так сказать, от географической среды обитания в данный момент (ибо этнос – ничто, а Бог – все: чем меньше национальности, тем больше Бога). Важно лишь знать, от чего «отталкиваться» и что «критически» поносить (понижать в ценности), ибо всякая народность, всякая культура безусловно «чужды» и все вокруг априори негативно (мир лежит во зле!). Не забыть еще про «муку жизни» и всякого рода «внутреннее» страдание, неизбывность которого словно «Божья отметина» на челе гения. Заунывная «интеллектуальная» тягомотина в духе Бродского и Мандельштама. Не люди, а трансформеры, лишенные внутренней сущности (природы!), идеальные, противоприродные «личности» (от Бога), реализующие себя в цинично-прагматичном «диалоге» на отвлеченные темы (вне истории и культуры), в модусе веры, «sub specie…»… Потому что они от Бога, а остальные – нет, и причем здесь жалкая человеческая мораль? «языческая» связь с предками, «животная» природа? Бог выше! Потусторонний Бог и НУЖЕН для того, чтобы полнее отрицать наличную природу как данность! Он – их подлинный духовный рычаг, переворачивающий мир привычных человеческих представлений, уравнивающий (обесценивающий) красоту с уродством, недостаток с достатком и всякую болезнь со здоровьем. Они же выше простой человеческой природы, отрицающей их Бога! Ибо весь мир лежит во зле и мерзостях натуры (мир должен быть непременно ценностно отрицательным) и только они одни – праведные и святые, потому что от Бога! Чистые интеллектуальные формы, недоступные профанам, наиболее общие функции без содержания и глубинной внутренней связи, зафиксированной на уровне переживания. Чем меньше переживания, тем больше Бога. Там их «умное» удовлетворение и Божьи дары (непрерывно производимые «таланты», один другого необычнее) как компенсация за внутренний ад, избавиться от которого можно, только сделав его достоянием других. Но это же религиозно обусловленное отсутствие природы (и национальности) одновременно есть (разумеется!) и «подлинная», «истинная» (вероисповедная, мистическая) национальность, кровно-родственная связь, реализуемая в глубокой самоизоляции через отрицание природы – словно в насмешку над природным человечеством, не желающим признавать право их Бога!

Разумеется, как хотят (точнее, могут), так пусть и живут! Это их право, естественное состояние и т.д. Но в силу каких обстоятельств то, что является для «богоизбранных» нигилистов причиной их существования (они живут, поддерживают свое существование только благодаря непрерывному отрицанию природы в самих себе различными способами – самоотчуждению! – и никак иначе, иначе просто сойдут на нет – и социально и природно), должно распространяться и на других – делаться условием или даже идеалом жизни (!) для всех? Не в силу ли «иерархического» устройства мира, в котором «ценность» призвана обслуживать интересы борющегося с ней смысла? Того самого смысла, который не допускает существования ценности отличной от себя (т.е. «в себе и для себя»!)?.. Точно так же представители сексуальных меньшинств, исходя из «высших нравственных идеалов», могли бы потребовать от остальной части человечества отказа от природных предрассудков гетерономии…
Однако в том-то все и дело, что современность складывается из множества ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ миров, не оставляющих места тоталитарному сознанию. Что и говорить, здесь и проходит подлинный водораздел между людьми – назойливая проповедь денационализации ВСЕГДА исходит от людей безнациональных или полинациональных, тотально распространяющих свою систему ценностей (свою «одномерность») на весь мир. Они же являются источником нетерпимости, этнофобии, противопоставления и сталкивания отдельных народов, поскольку именно живут, поддерживают свое существование отрицанием национальных культур, поскольку органически не способны составить спокойного общества с национальными людьми, естественно обладающими родовыми корнями в согласии с природой (т.е. принимающими ее самоценность), а не вопреки ей («чтобы выделиться, делай все наоборот – это и есть личность!»). И даже больше того.
В современных условиях всего лишь отказ от денационализации (отсюда – прямо связанная с христианским гуманизмом идея борьбы за национальные права и сохранение этнического многообразия мира) является ДОСТАТОЧНЫМ УСЛОВИЕМ развития национальных культур, исторического движения как такового (а не «роста производства и потребления»). Но именно потому (в силу своей достаточности, а также глубоких нравственных, гуманистических – христианских! – оснований) он и вызывает такую бешеную злобу и ненависть со стороны людей, не имеющих национальности («по природе» не способных ее обрести), подменяющих ее отсутствие (или, наоборот, наличие) религией…

3. Александр Храмов: ХРИСТИАНСТВО ИЛИ НАЦИОНАЛИЗМ

Небольшой комментарий к статье Д. Герасимова «Христианство и национализм».

«Лицемерная личина, которую носят на показ все учреждения гражданского общества, должна показать, что они суть якобы порождения моральности, например, БРАК, труд, профессия, ОТЕЧЕСТВО, СЕМЬЯ, порядок, право. Но так как все они без исключения созданы для среднего сорта людей, в целях защиты последнего против исключений и исключительных потребностей, то нет ничего удивительного, что в этом случае мы видим такую массу лжи» (Ф. Ницше, «Воля к власти», аф. № 316, курсив мой – А.Х.)

Касаясь вопроса о «ценности национального», мы неизбежно затрагиваем вопрос о ценности вообще (1). Исходя из определенного видения ценности, мы ставим вопрос об аскетическом мировосприятии (2), и далее, уже после его разрешения, можно решить вопрос о «ценности национального» как о частном случае приложения принципа христианской ценности.

1. В статье Д. Герасимова «Христианство и национализм» абсолютно точно определяется существо христианской ценности. «Нельзя говорить о ценности, что она всеобща или что все обладает ценностью. Или что нечто получает ценность от иного (от Бога, к примеру) <…> Ценность не постигается подобно смыслу (через соотнесение со всеобщим, абсолютным смыслом), а дается (сердцу, а не разуму) прямо и непосредственно, «интуитивно» (ибо такова ее «природа»): либо есть ценность данной вещи как «единственной и неповторимой», либо ценности вообще нет. Либо ценность есть «здесь и сейчас», либо ценности нет (отсюда «моментальность», «мгновенность» ценности)».

То есть христианская ценность ПРИНЦИПИАЛЬНО единична, то есть ПРИНАДЛЕЖИТ СУЩЕСТВУ ВНЕ ЗАВИСИМОСТИ ОТ ЕГО СООТНОШЕНИЯ СО ВСЕМ, ПРИНАДЛЕЖИТ САМОМУ ПО СЕБЕ. Ценность Творения дана сама по себе, вне его отношения к Творцу. Откуда это следует? Из основного принципа, лежащего в основании христианства: из постулата о «творении из ничего». Что значит – Творение из ничего? Значит, что Творению ничего не предшествовало, оно не может быть выведено ни из какой необходимости внутри Бога. Бог творит свободно, то есть творением Он не достигает никаких Своих целей, не завершает Себя, Он творит исключительно из любви к самому Творению, творит ради Творения, а не ради удовлетворения собственных нужд.  «Бог вседовольный произвёл твари из небытия в бытие не потому, чтобы в чём-либо имел нужду; но чтоб они, соответственно приемлемости своей, причащаясь Его блаженства, наслаждалися» (Св. Максим Исповедник, «4 сотни глав о любви», 3 сотн., 46).

И потому мы не вправе отнимать у Творения его ценность, (САМОценность!), дарованную ему Богом через творческий акт, с которого и начинается отсчет сущего. Нельзя отнимать у сущего ценность и сводить ее к служению Богу. Не надо решать за Бога, Который сотворил сущее не потому, что нуждался в слугах и услужении, а ради самого сущего. Таким образом, самоценность творения заложена в самом его статусе. И отношение человека и Бога в христианстве – это отношение двух самоценных существ, то есть двух личностей, а не средства и цели, части и целого. Но и Бог ценен для человека не потому, что Он – какая-та «генеральная линия» в развитии всего, то есть в силу Своего соответствия всему, а потому, что Бог – неповторимая единичная Личность.

Другой аспект христианской ценности, который, в отличие от первого, уже почти не прослеживается в упомянутой работе, это свободное волевое принятие, лежащее в основе всякой ценности. Ценность не просто через какие-то щелочки, окольными путями проникает в человека, так что в один прекрасный миг, «придя домой», он вдруг обнаруживает новую ценность, разлегшуюся у него на диване. Нет, человек может принять что-либо в качестве ценности, только распахнувшись на встречу ей, впустив ее в свое сердце. Человек не пассивен, а активен в своих отношениях к ценности, он не столько находит их готовыми, сколько полагает их. Это то самое, на что указывал Ницше, говоря о «творчестве ценностей».

«Только человеку тяжело нести себя! Это потому, что тащит он слишком много чужого на своих плечах. Как верблюд, опускается он на колени и дает как следует навьючить себя» («Так говорил Заратустра», часть третья, «О духе тяжести», 2).

Человек, согласно христианству, не может быть вьючным животным, на которого навалили ценности. Он должен сам их определять для себя. ВНЕ ЭТОГО СВОБОДНОГО ПОЛОЖЕНИЯ ЦЕННОСТЕЙ ЦЕННОСТИ НЕ ЕСТЬ ЦЕННОСТИ.

И потому такие аргументы в пользу «ценности национального», как «непосредственное самоощущение», «непосредственное переживание», «естественность», вызывают вопросы. Если ценность – «естественное чувство», привитое человеку его развитием в такой-то среде, «данное» ему в силу того, что вот так он развивался и вон там родился, и которое человек находит в себе, вернее, на себе, на своем горбу, – то это не ценность. Человек должен переосмыслить, переположить, переопределить всё, что было «естественно» положено ему на горб. Это и значит: умереть во Христе и воскреснуть в Нем. Радикальная переоценка ценностей, только выдержав которую, старые ценности могут стать христианскими, есть необходимое условие обращения человека ко Христу. Всё должно быть переоценено. Поэтому для христианства такой аргумент, как «естественность» и «непосредственность», не годится. «Естественное» – это всё то, с чем на своем горбу пришел человек ко Христу, всё, что навалил на человека мир. Далее происходит переоценка, и что-то из «естественного» необходимо отбросить, чтобы верблюд смог все-таки пройти через угольное ушко.  

2. Необходимо различать демоническое и аскетическое мироотрицание. Нередко происходит их смешение. «Христианство, с религиозных позиций требующее от человека безусловного отказа от национальности, или «ценностного безразличия» к ней (как и к миру в целом), есть духовный сатанизм, то самое «язычество», под предлогом борьбы с которым совершается насилие денационализации».

Сатанизм, или демоническое мироотрицание, исходит совершенно из других установок, чем христианский аскетизм.  

“Я отрицаю все – и в этом суть моя.

Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,

Годна вся эта дрянь, что на земле живет…”

“Дрянное Нечто, мир ничтожный,

   Соперник вечного Ничто”.

В этих словах видна вся сущность демонического мироотрицания. Под демонизмом нельзя понимать только современный сатанизм, который есть довольно-таки странное и неоднородное в духовном плане явление. Демоническое мироотрицание свойственно прежде всего языческим религиям. «Дрянное нечто, мир ничтожный, соперник вечного Ничто»… То есть нечто, выходящее из единого Трансцендентного Истока (см. Единое у Плотина, «Субъект» у Дугина, тоже ставящего небытие над бытием), являющегося по отношению к сущему как Ничто, отдаляется от него всё более, по мере отдаления и обособления, теряя свою ценность. Какой выход? Правильно, отрицать нечто, стремится вернуться к истокам, в Ничто. Отрицать за сущим его особность, клеймя ее как отклонение от нормы (= идеи у Платона), пытаться привести его в соответствие с единым божественным истоком (достигнуть «гармонии»).

Такая установка, отрицающая за сущим его самоценность, демоническое мироотрицание, возможно только потому, что в язычестве нет принципа «творения», а есть только принцип «исхождения», «эманации», при котором божественное и сущее только и могут соотноситься как «Ничто и нечто». Если божественное – всё, то мир – ничто, он может служить только интересам богов (= язычество); если мир – всё, то божественное – ничто, бог может только служить миру в лучшем случае как начало его гармонизации и упорядочивания (нус, логос греческих философов), а в худшем – как средство классовой борьбы, которым ограничивается реальность божественного для марксистов. В рамках языческой диалектики «ничто-нечто» невозможна мысль о самоценном творении и о самоценном Боге и о принципе любви, а не подчинения, составляющем основу их взаимоотношений.

Аскетическое мироотрицание же основывается на христианском понимании ценности, на ценности Творения самого по себе, а не в силу его соответствия «чему-либо». Оно, ориентируясь на первый упомянутый аспект ценности, реализует второй, то есть осуществляет переоценку «естественного» и «изначально данного». И то, что не соответствует принципу самоценности единичного существа, ценности, не опосредованной никаким безликим целым, отбрасывается – это и есть «мироотрицание».

3. И тут, касаясь сущности аскетического мироотрицания, мы подходим к «ценности национального». В мире слишком много не единичного, а всеобщего, отчужденного от личности и стремящегося подчинить ее своим интересам. Христианская же ценность определяется не соотношением оцениваемого со всеобщим, а исключительно его бытием в качестве единичного индивидуума, не могущего быть сведенного ни к каким всеобщностям. А что же представляет собой «нация»? «Национальность» уже в силу рождения человека там-то и тогда-то выступает уже не как безразличный факт. Нет, она требует от человека «гордиться национальным», быть «вовлеченным в национальное». То есть «национальность», как и многое другое, навалено на горб человека. И он должен, как и весь остальной багаж, переоценить «естественную ценность национального» во Христе.

Что же мы видим в «национальном»? В основе его лежит стадный инстинкт, то есть начало отчуждения, принципиально противоположное личности, ценности человека именно как единичного индивидуума, самого по себе. Стадный инстинкт «хочет быть господином: отсюда его «ты должен»; он признает отдельного индивида только в согласии с целым и в интересах целого, он ненавидит порывающего связи с целым, он обращает ненависть всех остальных стадных единиц против него» (Ницше, «Воля к власти», аф. №275).

Но не озвучивает ли Д. Герасимов этот самый «стадный инстинкт», когда с презрением говорит: если мы «не ценим родителей, не можем создать собственной семьи, то о каком христианстве и о спасении чего может идти речь»? В самом деле, кем может быть для стадного человека тот, кто прервал семейную линию, по завету Спасителя «оставил отца и мать своих» и пустился в свободное плавание одиночки? Кто для стадного человека тот, кто больше не «обращается в прошлое, к дедам», и в «будущее к детям и внукам», кто существует как единичный индивид? Да, только достойный презрения «обломок», «отщепенец», «Иван, родства не помнящий». И всё стадо начинает их презирать. Ведь одиночки, те, кто сказал: «А у меня свои ценности, я могу свободно распоряжаться навьюченным на меня в силу моего происхождения и национальности», – и представляют для стада наибольшую опасность. Стаду остается их только презирать. «Христианин, лишенный родственной связи (пола, семьи и т.д.), есть жалкая пародия на человека, <…>, какой-то человеческий обломок…» В самом деле, для стада ценен только тот, кто служит ему, тот, кто прирос к стадному организму. Самостоятельная личность, творец ценностей, есть лишь обломок и отщепенец для стада.

Стадный способ видения ценностей принципиально отличается от христианского. Ведь для христианства ценно нечто именно в силу своей единичности, само по себе (что и отмечает Д.Герасимов), а не в силу его соответствия всеобщему, целому. «Ценность – это то, что изнутри делает каждую вещь уникальной, независимо от ее принадлежности к чему бы то ни было». И то, как существует единичный индивидуум в отношении общего – нации, семьи, пола, – есть ЦЕНОСТНО БЕЗРАЗЛИЧНЫЙ ФАКТ. Можно говорить о полезности (для прогресса, общества, самого индивидуума) и удобстве того, как он относится к нации, семье и пр., но никак не о ценности.

Что значит «переоценка ценностей»? А то и значит, что «естественные», «непосредственные» ценности (такие, как национальность и пр.) превращаются в простой факт. Да, все люди так или иначе ощущают свою национальную принадлежность, но это не значит, что ей надо «гордиться», «развивать» и т.п. Ну, есть и есть. Глупо это чувство отрицать, но и глупо делать из него что-то особенное, носится в поисках «национальной идеи» и т.п. К фактам надо относиться спокойно. Аскетическое мироотрицание и есть такое спокойное отношение к «естественным» ценностям, превращенным в простой факт. Аскетизм и заключается в том числе в спокойном отношении «с национальными людьми, естественно обладающими родовыми корнями в согласии с природой», чего, по мнению автора статьи, и не достает аскетизму.

Да, человечество разделено на национальности (понятное дело, национальное самоощущение и составляет основу подобного разделения), как Земля разделена на суши и долины. Ну что ж, так сложилось. Просто не надо искать в этом какую-то особенную ценность. Аскетизм – суть спокойное отношение к «естественным» фактам, предохраняющий от их превращения в ценности. Да, у многих людей есть семья. Но ее может и не быть – и ничего страшного. Да, прогресс может двигаться – а может и остановиться. Что ж, его дело.

Аскетическое мироотрицание – это только отрицание притязаний некоторых «естественных фактов» на значение ценности. Отрицание, происходящее не путем  какого-то презрения, а именного спокойного, бестрепетного отношения. Надо просто жить, как живешь, не вводя себя в заблуждение, что твой способ жизни – что-то особенно правильное и ценное.

Аскетизм к «естественному» относится без всякого трепета, но не презирает его, а оставляет в покое и даже с интересом наблюдает за ним. «Христиане сами должны употреблять все старание вовсе никого не осуждать: ни явную блудницу, ни грешников, или людей бесчинных, взирать же на всех с простодушным произволением, чистым оком, чтобы обратилось человеку как бы в нечто естественное и непременное, никого не унижать, не осуждать, никем не гнушаться и не делать различие между людьми». (Св. Макарий Великий, «Наставления о христианской жизни, п. 207»). Относиться спокойно, не презирать, не отрицать, признавать – как факт, как данность.

А стаду именно более всего страшно такое «спокойствие силы» одиночек. Уж пусть они открыто вступают в противоборство со стадом, чем молча и с улыбкой отходят от него.

4. Дмитрий Герасимов: Ну, вот и добрались, прямо и честно, – христианство ИЛИ национализм. Или-или, христианство versus национализм… На этом можно было бы и поставить точку, поскольку позиция автора говорит сама за себя; вступая же в область ЦЕННОСТНЫХ ПРЕДПОЧТЕНИЙ, обсуждать тему становится невозможно. Однако поскольку автор все-таки пытался придумать некую логическую аргументацию для своей позиции, привлекая в том числе и наш материал, придется (для менее подготовленных читателей) наметить хотя бы некоторые контуры для возможных возражений. Прежде всего, ценность не определяется в категориях противопоставления всеобщего-единичного. Напомним, что для античной философии проблемы ценности вообще не существовало (говорили не о ценности, а о должном, идеальном состоянии вещи) – она и не определяется в категориях античной диалектики (ни в качестве всеобщего, ни в качестве единичного), просто не тот тип (способ) мысли (ценность появляется только в границах христианского мышления). Пафос единичного (в противопоставлении всеобщему) – исключительно иудейский, ветхозаветный пафос, самая суть, подлинный дух иудаизма (Хохма versus София, Иерусалим versus Афины и Рим). Автор, несомненно, спутал иудейство с христианством, принял иудейское благочестие за благочестие христианское (здесь можно было бы даже ввести формулу (тотального, жесткого, предельного) противопоставления нации и религии (морали) в качестве ОПРЕДЕЛЯЮЩЕЙ характеристики именно для иудаизма – последний образует священную национальность ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ОТРИЦАНИЕ НАЛИЧНОЙ ПРИРОДЫ национальности, через ПРОТИВОПРИРОДНОСТЬ «богоизбранности»). Попутно отметим, что и знаменитое высказывание о том, что «больше нет ни эллина, ни иудея», нельзя понимать в значении отрицания ПРИРОДНЫХ национальностей, поскольку и «эллинство» («все неэллины суть варвары»), и «иудаизм» («все неиудеи суть язычники») есть формы древнего РАСИЗМА, крайне нетерпимых (абсолютных) идеологий ПРЕВОСХОДСТВА одних людей над другими, обоснованных с высшей надприродной точки зрения и построенных как раз на отрицании вполне земной, чувственной, партикулярной ПРИРОДЫ национальности (именно религия, «философия» здесь все определяет). Так что знаменитое высказывание апостола заключает в себе отрицание вполне конкретных античных идеологий расовой нетерпимости, религиозно (культурно) обоснованных спеси и высокомерия и не имеет никакого отношения К ОТРИЦАНИЮ ПРИРОДНЫХ НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ, в том числе греков и евреев (как бы это не хотелось кому-то представить); скорее уж дело обстоит прямо наоборот: можно сказать, ПРИРОДНЫЕ национальности только здесь впервые и появляются (благодаря христианскому типу мышления, в котором больше нет «ни эллина, ни иудея»!). Очевидно, наш автор просто не владеет христианским способом мысли, что и влечет его «назад», в иудаизм, на путь «благочестивого» отрицания национализма через противопоставление религии. Действительно, важнейшая, «жизненно необходимая» внутренняя («волевая») характеристика людей безнациональных (в отличие от национальных) – способность внутри себя ВОЗВЫШАТЬСЯ, ВНУТРЕННЕ ставить себя в ИЗБРАННОЕ, ЕДИНИЧНОЕ (разумеется, обоснованное с религиозно-нравственной точки зрения) положение по отношению к «остальной массе» (как «стаду»). Псевдоаристократизм, вытекающий из чувства собственной ПРИРОДНОЙ обособленности, как и желания господства над другими людьми ИМЕННО НА ЭТОЙ ОСНОВЕ собственной противоприродности, – таково самочувствие всякого иудея, пребывающего в окружении ИНОЙ (всегда чужой) культуры; но таково же самочувствие и всякого представителя какого-нибудь «меньшинства», например сексуального (своеобразная ФОРМА МЕСТИ «большому» окружению, постоянная «фига в кармане»). Это нужно постоянно учитывать, ибо именно отсюда и проистекает болезненная ненависть ко всему непохожему на себя (т.е. ко всему миру), тот самый «рационалистический индивидуализм» (псевдоперсонализм), с которым боролись все русские религиозные мыслители, начиная со старших славянофилов, и основу которого, по справедливому замечанию К. Маркса («Бруно Бауэр»), составляет начало ОБОСОБЛЕНИЯ и ЭГОИЗМА (частного интереса, отчуждения, а не любви). «Личность» как ЕДИНИЧНЫЙ ИНДИВИД в ее противостоянии всеобщему есть тот же самый ВСЕОБЩИЙ ИНДИВИД, только взятый в его отрицании. Псевдоличность – такими личностями Ветхий Завет кишмя кишит, начиная с противоприродного «отца веры» Авраама, и причем здесь христианство и его историческая роль в формировании этой самой личности? В том-то все и дело, что понимание личности в качестве единичного индивида есть именно ветхозаветное, исключительно хохмическое, укорененное в иудейской мифологии («как бы личности») понимание, как и в целом античное (плотиновский «один идущий к одному»)»; Хохма есть та же София, только «перевернутая». В сущности, все то же эллинство-иудейство под маской христианства, не пережитый и не преодоленный Ветхий Завет, духовное предательство по отношению к Благой Вести, христианство отрицающее себя. У нас слишком часто ветхозаветное, иудейское «диалогическое» понимание личности выдают за христианское, основанное на любви (это стало почти нормой, особенно в теоретической философии), но ценность не есть «единичность», ибо единичным может быть и смысл (как анти-смысл, ибо это как раз и есть ХОХМИЧЕСКОЕ отрицание смысла!). Можно понять иудеев, «по интересу» занимающихся «русской философией» и проталкивающих в отечественную традицию духовно сродное им противоприродное понимание «личности», но что можно сказать о христианах, делающих то же самое, да еще настойчиво под именем христианства?.. Только то, что они псевдохристиане, во всяком случае – христиане не по способу мысли (иудео-христиане), тем более опасные, что не сознают, что делают. «Единичность», «уникальность» – всего лишь метафоры, на которых нельзя ничего строить в логическом смысле (единичность мыслится как отрицание всеобщности). Нужно учиться и умом, и сердцем различать «духов». Не можем рационально, то хотя бы «по ценности» (интуитивно, сердцем). Не надо обожествлять мир, но и не надо обесценивать его. Христианский аскетизм совсем не есть духовное «обрезание» («отношение к факту как факту»), но становится таковым без любви, когда утрачивается ценность мира. Тогда и появляется осатаневшее человечество, строящее себя исключительно по рассудку, а не по ценности. В основе ценности не лежит «свободное волевое восприятие», оно лежит в основе смысла: такова элементарная психология познавательного акта (на ней основана чисто иудейская антиномия «веры» и знания, разума). И т.д. Нет сердца – нет ценности (на уровне восприятия мир остается одномерным, не способным к приятию многомерной реальности). Нет материнской колыбельной, сказки, рассказанной бабой, игрушки, смастеренной дедом, и т.п. – нет и национализма (откуда же ему взяться?), остается только «стадный инстинкт» и коллективно-отчужденное «ты должен». Это значит, что для людей, от природы безнациональных, национальность объективно и есть не что иное, как действительный (а не представимый только) «стадный инстинкт», прямой результат осуществленного уже прежде РАЗДЕЛЕНИЯ, фундаментального ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЯ смысла и ценности в рамках одномерного мышления, когда от жизни остается лишь голый (лишенный разума) «инстинкт», с одной стороны, и рядом с ним такой же голый (бесчувственный, «ценностно безразличный») «рассудок». Как пол для противоприродных индивидуалистов-нигилистов есть уже либо «девство», либо «скотство» (другого не дано), так и национальность оказывается либо «святой богоизбранностью», либо «животной дикостью», не достойной человеческой любви. Отсюда оголтелая мироненавистническая проповедь денационализации, которой они всегда и везде будут назойливо следовать: что бы они сами не говорили о «спокойном отношении» к национальности как к факту, они ВСЕГДА БУДУТ ЯРОСТНО отрицать ее и навязывать свое отрицание людям национальным, чувствующим иначе, поскольку само бытие национальности (как и любое иное ПРИРОДНОЕ БЫТИЕ) для них ИЗНАЧАЛЬНО ПРОТИВНО, ВНЕПОЛОЖНО, есть действительное ограничение их частной эгоистической жизни (суть которой и состоит в том, чтобы противостоять обществу и миру в целом так же точно, как единичность противостоит всеобщности, а единое – многому) – тот самый «горб» (и это о национальности-то! еще бы «цепями» назвали!), который надо скинуть (все равно под каким предлогом, в данном случае под предлогом христианства). Какое уж тут «ценностное безразличие»! Жили бы себе со спокойным безразличием, подобно китайским болванчикам, все равно где, с кем и как, так нет же… Бой барабанов как на войне… Либо-либо… Versus. Pro и Contra. Разумеется, живите, как хотите. Но не смейте называть себя, во-первых, христианином, а во-вторых, русским человеком. Ибо если вы христианин, то христианство состоит в том, чтобы отказываться от христианства (ибо отрицание, обесценивание национальности есть самая настоящая христианская ересь, типичный гнозис); если вы русский, то быть русским значит отказываться от того, чтобы быть русским (ибо «ценностно безразличное» – надо полагать, прагматичное – отношение к русской культуре и есть отрицание ее ценности, как и ценности русской национальности). Если вы не воспринимаете сердцем русскую природу, не живете ею и не способны творчески, ПРЕЕМСТВЕННО воссоздавать ее в себе, помня о ценности данного усилия (а что еще тогда есть культура?..), то вы – типичный «русско-язычный» однобокий человек, пришелец псевдорусский (именно без «сродного» сердца, любви и человечности, как это ни банально звучит), из числа тех, что сознательно живут разделением и отрицанием (по ценности) русской культуры… В сущности, живущих смертью русской национальности, нескончаемым русским рабством. Таким людям действительно не дано (по природе) понять, что можно «отличать» себя от «массы», оставаясь при этом глубоко русским человеком, быть личностью, не только не противопоставляя себя нации, но и воспроизводя ее собственной жизнью. «Активная» проповедь ценностного безразличия по отношения к последней (да еще под «христианским соусом») ни в каком смысле не может быть признана благотворной (особенно в условиях фактически санкционированной «сверху» русофобии) и не может не вызывать прежде всего ЦЕННОСТНОГО неприятия, просто отвращения. А что касается Ф. Ницше, столь опрометчиво записанного в союзники противоприродного нигилизма (так ярко писавшего, между прочим, о ценности множества ПРИРОДНЫХ, БИОЛОГИЧЕСКИХ поколений людей, работающих над выработкой БЛАГОРОДНОГО человеческого ТИПА, а не «единичного лица»!), то борьба с ханжеством и лицемерием ИСКУССТВЕННОСТИ велась ведь им как раз ради ПРЯМОЙ НЕПОСРЕДСТВЕННОСТИ жизни (при условии ее ценности), столь нелюбимой нашими псевдоправедниками…

5. Александр Храмов: Да, добрались. Но, заметьте, в статье не сказано: «христианство или нация», а «христианство или национализм». Еще и еще раз подчеркну, ни о какой денационализации или о презрении к национальному не может быть и речи. Разумеется, христианин, становясь христианином, вовсе не теряет свое национальное чувство, не становится «безнациональным».  

Залог твоего спасения – в принадлежности к нации, только дорожа национальным – ты являешься христианином, только имея семью – ты христианин. Или, наоборот,  движение в другую сторону ПО ТОЙ ЖЕ КОЛЕЕ: только возненавидев семью, национальное  – ты спасешься. И то, и то одномерная, языческая логика. Вот два полюса языческого решения вопроса об отношении к миру. 1. Мучь себя, предавайся самобичеванию, стань измученным, больным – и только тогда спасешься. 2. Только будучи крепким, здоровым, многодетным – обретешь благословение Божье.

Христианство чуждо и 1, и 2. Христианство просто не определяется отношением к национальному. Ни утверждающим, ни отрицающим. Оно, если угодно, находится по ту сторону национального. Что это значит? Да то и значит, что национальность теперь – это факт, а не ценность, на которую следует ориентироваться. Ведь ориентироваться можно двояко: можно идти к осуществлению ценности, а можно и отталкиваться от нее, «преодолевать национальное», выдавливать его из себя. Да ведь это «выдавливание», «презрение» – один из способов ценностного восприятия национального. Факт же НЕВОЗМОЖНО презирать, выдавливать. Это уже не ценность. К нему отношение спокойное. Вы неверно интерпретировали следствия того утверждения, что «национальность – всего лишь факт», раз полагаете, что из него как-то вытекает презрение к «национальному», стремление к денационализации как к способу спасения. Не вытекает!

Опять же не сама национальность есть следствие «стадного инстинкта», а диктат ценности национального – и всяческое презрение, обрушивающееся на тех, кто смеет не признавать этой ценности. От стада желание факт сделать ценностью. «Стадные ценности». Стадная ненависть к одиночкам. Мне, честно говоря, совершенно непонятно Ваше негодование, направленное на меня за отрицание ценности национального (только ценности, а вовсе не факта существования русской нации). Вы отказываете мне в праве быть русским. Позвольте, это смешно. Смешно, потому что Ваша логика – воистину одномерна, Вы из обычного факта в ряду многих других сделали какую-то «священную корову» и набрасываетесь на любого, кто, по Вашему мнению, на нее хочет покуситься. Поверьте, не от меня зависело, но так вышло, так сложилось: я – русский. И ни Вы, ни я не можете отрицать этот факт, простой факт. Он обусловлен вовсе не моим решением, а моими родителями, культурной средой, которой я был окружен, языком, на котором меня научили говорить, воспитанием, образованием. Моя национальная принадлежность к русским – такой же факт, как моя принадлежность к мужскому полу, к жителям Москвы, к тем, кто носит ботинки 45 размера… Это не плохо и не хорошо. Мне кажется, Вы сами понимаете, что я не предлагаю отрицать этого факта. Вам не нравится лишь то, что я не ношусь с ним как курица с яйцом. Не прихожу в экстаз от собственной «русскости». И только стадо требует от человека подобного. Нормальное общество и превращается в стадо, когда начинает требовать от своих членов гордиться принадлежностью к нему. Пытается переключить непосредственные межличностные отношения на себя, сделаться посредником (ты не можешь обратиться к члену стада, не обратившись ко всему стаду, ты не можешь полюбить вот эту девушку, прежде не полюбив ее племени, народа, семьи). Бесстыдством стада – и никак иначе – следует назвать навязывание стада в качестве ценности. Вообще следует отметить, что всякий национализм (то есть навязывание стадом ценности национальной принадлежности) есть первый симптом нездоровья и распада нации. Факт уже не в силах поддерживаться социальными, хозяйственными связями, утрачивает свою естественность и природность. Нация в нездоровом состоянии существует не как естественный факт, строящийся на уровне индивидуума, на сознании собственной принадлежности к такому-то народу. Нация перестает быть естественным и знакомым видом из окна, который мы привыкли видеть от рождения, с которым имеем дело, но не очень-то задумываемся о нем. Когда факт перестает быть фактом, нация распадается, деление национального становится противоестественным – вот тогда-то и рождается крикливая, националистическая стадная риторика. Стадное бесстыдство рождается от бессилия естественного, а вовсе не от желания естественное защитить. Оно же рождает и «комплекс врага», который я наблюдаю с сожалением в Ваших высказываниях, – злобные нигилисты, национальные предатели, проклятые космополиты, короче – коварные и ненавистные «они» делаются тем, против кого дружат. Ненависть к ним остается последним из способов сохранения единства нации, когда все остальные уже утрачены.  

Христианство против национализма – значит, оно против той ценностной подложки, которую разными путями, в том числе под маской «истинного христианства», пытается подпихнуть под факты стадный инстинкт. Нет ценностной подложки – значит, мы и не презираем, и не гордимся. Ведь не гордятся и не презирают себя за цвет глаз. Надо просто жить. Существовать. Существование – хозяйствование, семья, национальность больше не сакрализуется, не сопровождается параллельным сознанием правильности (или неправильности) происходящего. Это ФУНДАМЕНТАЛЬНЕЙШАЯ, разграничивающая христианская установка. «Воздайте кесарю кесарево, а Богу – Богово». То есть через «кесарево» – и утверждая, и отрицая его – мы одинаково не можем воздать Богу. В кесаревом надо ПРОСТО ЖИТЬ, пока оно не будет отменено Последним днем. О том же слова: «Царство мое не от мира сего».

Из спокойного, христианского отношения – по факту, а не по ценности – вытекает вообще всё отношение к миру. Позитивное, а не естественное право. Государственное устройство, право в целом – ценностно безразличны. Они факты. Они не за и не против. К экономике, к науке, к национальности – ко всему приложим этот принцип. Право не несет какой-то ценностной нагрузки – мы ему должны подчиняться, и всё тут. Национальное в себе надо сознавать (также как мужское, как классовое), но не ориентироваться на него как на какую-то ценность.

Разве не примером переоценки ценностей – в результате которой «естественные ценности» превращаются в факты, с которыми надо просто жить, – является следующий евангельский рассказ? «И пришли Матерь и братья Его и, стоя [вне] дома, послали к Нему звать Его. Около Него сидел народ. И сказали Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои и сестры Твои, [вне] дома, спрашивают Тебя. И отвечал им: кто матерь Моя и братья Мои? И обозрев сидящих вокруг Себя, говорит: вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мк. 3:31-35).

Разве Христос не знает, что у Него есть братья и есть мать и что они стоят около дома? Конечно, знал. И вовсе не отрицал своей родственной связи с ними. Но что Он хотел тогда сказать Своими словами? Да то и хотел сказать, что на факт не следует ориентироваться как на ценность. Вы думаете, что если бы к Нему пришли не мать и сестра, а соседи из Назарета – или, если бы вдруг случилось, Он проповедовал бы не в окружении иудеев, а, скажем, греков и Ему бы сказали – вот Тебя зовут Твои соседи или Твои соплеменники  (то есть, исходя из факта, откликайся на него как на ценность) – разве бы Иисус ответил как-нибудь иначе?

Что касается «биологизма» Ницше, его ориентации на «тип, а не на индивидуум», то я написал об этом небольшую работу⁷ и как-нибудь помещу ее на сайте. Сейчас не хочу повторяться.

¹ Н. Бердяев, «О рабстве и свободе человека». Цит. по: Николай Бердяев, Опыт парадоксальной этики. – М.: АСТ, Фолио, 2003, стр. 587.

² Н. Бердяев, «Судьба человека в современном мире». Цит. по: Николай Бердяев, Дух и реальность. – М.: АСТ, Фолио, 2003, стр. 202-203.

³ Способ мысли, основанной на параллелизме ценности и смысла, чуждый и их противоположению, и их отождествлению, по Д. Герасимову, принесло христианство. Осмысление этого нового способа мысли, принесенного вместе с Благой Вестью, и является основным предметом философской рефлексии Герасимова. … «Первое, обыденное – постигается разумом и обладает смыслом, второе – действительное, или подлинное, – есть ценность, опытно открываемая в переживании. Обыденность мыслится, все мыслимое обыденно, но «Царствие Небесное» переживается», пишет он в статье «Христианский разум». Христианский способ мысли, основанный на различении непосредственно переживаемой ценности, «изнутри» присущей каждой вещи, и рационального смысла, постигаемого через соотнесение вещи со всеобщим, противостоит одномерному, нерасщепленному, мифопоэтическому мышлению. Второй участник дискуссии, Александр Храмов, согласен с этим тезисом и развивает его в приложении к национальному (национальное как факт и национальное как ценность).

⁴ Научное познание основано именно на новом, христианском, способе мысли: на различении ценности и смысла, на отделении ценностно безразличного познания фактов от этического к ним отношения.

⁵ Дмитрий Герасимов наряду с Нагорной проповедью выделяет и Приморскую, произнесенную рядом  с «морем Галилейским» (см. Мк. 1:15-16). «Это – безусловный исток христианского движения и христианского сознания. Нигде более и никогда более Иисус не возвращается к рассказу о Царствии Небесном, которое «приблизилось». Данную проповедь целесообразно обозначить как «Приморская» – по аналогии с более употребительным термином «Нагорная проповедь»… Вся проповедь высказывается независимо от контекста возможных причин и следствий, независимо от истории. «Покайтесь, ибо приблизилось». Не то важно, что «покайтесь», ибо это есть уже следствие (а не причина, или условие, как это представляется с обыденной точки зрения), а именно «приблизилось». Нужно обратить внимание на бескорыстную чистоту и ясность выражения Приморской проповеди, ограниченной простой констатацией о том, что «приблизилось». Ни прошлые, ни будущие события ее никак не определяют, и именно потому, что «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лук.17,21)… Поскольку «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (курсив автора. – Д.Г.) (Иоанн.4,24), постольку все остальное: вещи, имена, события – по ту сторону подлинного. Нет, они существуют, но как бы параллельно подлинному. Нельзя ни отрицать их, ни тем более бороться с ними как с майей, ибо они не обман и даже не «сон» разума, а самая настоящая реальность. Они бытийствуют так же точно, как «вот эта» смоковница, увядшая при дороге, как «вот эти» рыбацкие лодки, отплывающие от берега. Как можно было бы словом, мыслью «отрицать» или, наоборот, «утверждать» их» (статья «Приморские параллели»)? Любопытно, но такие же суждения (почти дословно) высказывает второй участник дискуссии относительно национальности, следуя в русле различения ценности и смысла (факта), но этого Дмитрий Герасимов почему-то принять не может.

⁶ Упрек (во многом справедливый) Достоевскому с его знаменитой мыслью, высказанной устами Версилова в «Подростке»: Во «Франции русский – француз, с немцем – немец, с древним греком – грек, и тем самым он – наиболее русский».

⁷ Глава «Человек, в которого вползла змея», в составе работы «Опыт христианской этики». Основное ее содержание – раскрытие основного противоречия философии Ницше как противоречия между персоналистической направленностью его мыслей, его презрением к засилью стада (то, что и составляет оригинальность и огромную мощь Ницше как мыслителя) и имперсоналистическими, отрицающими личность категориями Шопенгауэра, от которых Ницше так и не смог освободиться.