Отличия подходов к бритве Оккама (у Кузина и Мельникова)
Стало даже интересно насколько разговор о "бритве Оккама" может быть настолько различен по всем мыслимым параметрам, начиная с языка изложения... мыслей и способностью читателя врубиться в эти мысли.
Привожу текст Г.П.Мельникова, который я когда-то выложил на ФШ, который можно сопоставить с текстом Кузина в недавно отрытой им теме.
Мельников Г.П.
ПРИНЦИП ЕДИНСТВА ОБЪЕКТА КАК
ГАРАНТИИ УСПЕШНОСТИ ИССЛЕДОВАНИЯ,
ИЛИ
О ТАК НАЗЫВАЕМОЙ «БРИТВЕ ОККАМА»
|
Главный гносеологический тезис английского философа, получивший это метафорическое название, заключается в том, что при научном объяснении каких-либо явлений, фактов, событий и т.д. необходимо, насколько это возможно, стараться исходить из уже надежно установленных в данной научной области исходных «сущностей», т.е. положений и принципов, а не спешить вводить новые «сущности» и вообще стремиться найти такой путь для объяснения, при котором с помощью минимума исходных «сущностей» можно объяснить максимум явлений. Этот принцип Оккама, как бритва, должен отрезать все избыточные исходные сущности. |
I
Для оценки гносеологической важности принципа Оккама представим себе противоположную ситуацию: с этим принципом никто не считается и поэтому вводят при объяснении явлений в изучаемой области любые новые «сущности», если с их помощью эти явления, например свойства объектов, удается как-то объяснить. Совершенно ясно, что при таком подходе можно вообще объяснить всё, что угодно: если, например, рассматриваемые явления не укладываются в известные физические закономерности, - введем «биоэнергию», приписав ей свойства, которые нужны для объяснения этих явлений. Если открылись новые аспекты в изучаемых объектах, и «биоэнергия» уже не помогает, добавим в перечень сущностей воздействие астральных сфер и т.д. Подобные рассуждения и служат, по-видимому, главным аргументом для противников принципа Оккама.
II
Но подойдем к этому принципу диалектически, проследим, насколько он универсален, нет ли у него естественных границ применимости, неспособен ли он приходить в свою противоположность и уже не препятствовать, а способствовать разрастанию числа исходных «сущностей», хотя мы специально следим за тем, чтобы все, что можно объяснить меньшим числом «сущностей», объяснялось именно так. Поскольку же мы избрали диалектический метод рассуждения, то мы не имеем права вводить в число исходных «сущности» из недиалектической сферы, т. е. вводить исходные понятия, принципы, факты, противоречащие диалектике.
Итак, мы исследуем некоторые явления (процессы, объекты и т.д.). А так как они - явления, т.е. вещи наблюдаемые, себя проявляющие, то это значит, что через эти проявлениях как свойства объектов, мы в определенных условиях наблюдаем проявление некоторых граней сущностей рассматриваемых объектов.
Стремясь соблюсти принцип Оккама, мы используем для объяснения этих наблюдаемых явлений минимум исходных «сущностей», т.е. понятий и принципов.
Теперь предположим, что эти объекты привлекли внимание исследователей из другой научной области, решающих свои задачи, следовательно, интересующихся своим кругом свойств этих объектов, т.е. иной группой явлений, для чего они помещают эти объекты в другие условия. И то, что предстает для них как явления в этих условиях, исследователи стараются объяснить, опираясь на принцип Оккама, т.е. не вводя «сущностей», без которых можно обойтись при объяснении наблюдаемых явлений.
Подобным же образом поступает группа представителей еще одной исследовательской отрасли и т.д.
Каков же конечный результат такого аспектирующего, т.е. толкующего лишь ограниченные определенными условиями совокупности свойств познаваемых объектов, объяснения? Результат этот оказывается таким: в каждом из исследовательских подходов исходных «сущностей», т.е. понятий и принципов, минимум. Но объяснено с их помощью в каждом случае только то, что имеет наблюдаемые свойства и никаких иных свойств. Но фактически это проявление лишь части свойств объектов изучаемых в заданных условиях, поэтому стремление обойтись минимумом исходных «сущностей» приводит к невольному стремлению постулировать, что сущность изучаемых объектов исчерпывается наблюдаемыми ее проявлениями.
Из сказанного следует, что фактически один и тот же объект предстает при таком принципе изучения как множество сущностей, но таких, что каждая отрасль видит лишь одну из них, и если пытаются осознать этот факт, то вывод делается следующий: во-первых, что говорить о единственности сущности объекта нет практической необходимости, так как их столько, сколько аспектов изучения объектов; во-вторых, что само понятие сущности бессодержательно, ибо сущность - это и есть то, что наблюдается при том или ином аспекте изучения.
Так возникает потребность вообще исключить разграничения между сущностью и явлением как проявлением некоторых ее граней в определенных условиях, а сам термин «сущность» становится синонимом «исходного понятия» или «принципа» определенной научной дисциплины.
Но самое парадоксальное, что после этого число сущностей, понимаемых даже только таким образом, становится неконтролируемо огромным, несмотря на строгое соблюдение в процедуре толкования наблюдаемых феноменов принципа Оккама. В этом нетрудно убедиться.
Каждая научная отрасль не ищет единственную сущность изучаемого объекта, а изучает в нем свой набор проявлений, считая их самим объектом. Следовательно, исследование идет таким образом, как если бы это был один объект, а другая отрасль исследований относится к нему как к другому, хотя фактически имеет дело с тем же самым объектом.
А поскольку этот объект превращается во множество так или иначе отличающихся объектов (ибо сущность объекта свелась к его проявлениям при определенном аспекте рассмотрения, к определенной кажимости), то понятно, что для объяснения таких кажимостей могут понадобиться свои «сущности». Поскольку же аспектов рассмотрения много и число их заранее не ограничено, ибо всегда может понадобиться новый аспект, то и общая сумма «сущностей» для объяснения свойств одного и того же объекта оказывается громадной, все время к тому же разрастаясь.
|
Так, соблюдение принципа Оккама привело к отрицанию самого себя. |
Таким образом, как отказ от принципа Оккама, так и признание его приводит к увеличению числа исходных «сущностей». Только при несоблюдении принципа Оккама этих сущностей было много при убеждении, что исследованию подвергается один и тот же объект, но с разных сторон, тогда как при его соблюдении в пределах каждого подхода, каждой отрасли науки, изучающей данный объект, «сущностей» очень немного, велика лишь их общая сумма, и они к тому же практически не связаны между собой.
Делаем ли мы отсюда вывод, что избавиться от того или иного варианта множественности «сущностей» принципиально невозможно и что принцип Оккама ставит перед учеными ненужную в силу своей неосуществимости цель?
Для ответа на этот вопрос рассмотрим приемы изучения объектов, основанные на признании диалектичности мира, и соответственно, необходимости соблюдения диалектических принципов мышления.
III
В соответствии с диалектическими представлениями объекты, поскольку они являются следствием развития в определенной системе, имеют сущность в самих себе. Но в различных условиях проявляются лишь те или иные грани сущности изучаемых объектов. Тогда каждую такую совокупность проявлений сущности нужно рассматривать именно как несущее на себе печать условий <как> следствие неизменной сущности объекта. Поэтому, чтобы по частным, одноаспектным проявлениям сущности мы могли мысленно реконструировать первопричину этих проявлений, т.е. сущность объекта, мы должны четко фиксировать, в каких именно условиях сущность проявляет себя тем или иным образом. Фиксация эта должна основываться на установлении связи наблюдаемых проявлений сущности как свойств объекта с определенными характеристиками условий, ибо многие изменения условий могут оказаться неспособными изменить заметным образом наблюдаемые свойства. Лишь при таком подходе мы избавляемся от впечатления, что в одних и тех же условиях объект проявляет себя различным образом, а при изменении условий он остается неизменным. Только так можно выявить «существенное» влияние условий и «существенные» свойства объекта.
И лишь если мы умеем проводить исследование именно таким образом, у нас фактически начинает выполняться одно из возможных пониманий принципа Оккама: наблюдая объект в различных условиях, мы в своем представлении о нем, в своем понятии этого объекта как отражения его в сознании, имеем дело с уточнениями, относимыми к одной и той же сущности, т.е. мысленно реконструируемой сущности этого объекта. И тогда, приближаясь к сущности, мы получаем возможность, фиксируя те или иные условия, в которые попадает объект, выводить многообразные его проявления как закономерное следствие взаимодействия единственной сущности с различными условиями.
|
Следовательно, при объяснении свойств объекта, мы действительно обходимся, в соответствии с принципом Оккама, минимумом сущностей, а именно - единственной. |
А так как, в соответствии с общими диалектическими представлениями, объект с глубоко сформировавшейся сущностью является результатом его развития для удовлетворения запросов на ту функцию, которую он выполняет в границах целого, т.е. сам является следствием проявления некоторых сущностей в определенных условиях, то мысленная реконструкция знаний о сущности ряда объектов позволяет реконструировать то, что в диалектике называется сущностью следующего, более высокого порядка, по отношению к которой ранее изученные сущности оказываются лишь рядом ее проявлений. Следовательно, число реконструируемых сущностей при этом уменьшается, а с учетом условий предшествующие сущности оказываются объяснимыми через эту сущность нового порядка и, через нее же, в конечном счете, получают объяснение и те исходные явления, которые раньше объяснялись через самостоятельные сущности.
|
Здесь надо отметить, что снова соблюдается тот идеал, к которому призывает принцип Оккама, и во втором его толковании: Сущности все более высоких порядков выступают в качестве исходных понятий, и принципов остается все меньше, а число объясненных фактов, свойств объектов и т.д. - возрастает. |
|
Примечательно, что при таком подходе и сам принцип Оккама оказывается следствием диалектичности принципов исследования. |
- Vadim Sakovich
- Для комментирования войдите или зарегистрируйтесь
Философский штурм | Совместное философское творчество © 2006-2014
Сайт представляет собой площадку для функционирования философского интернет-сообщества, участники которого заинтересованы не только в индивидуальном, но и в коллективном философском творчестве.
Комментарии
Вот, возьмём некоего В. Саковича, да и опишем его. Например, он, чей-то сын, внук, кум, брат, сват, муж, отец, дед, любовник и т.д. Он семиюродный прапраправнук Петра первого и девятиюродный племянник Дэн Сяопина. И мой, к примеру, энюродный кузен.
Кроме того, он выпускник того, выпускник сего, коллега тех и этих, участник таких-то событий, свидетель и актор. В конце концов он даже "that guy".
Разве он не любая из этих "сущностей"? Совершенно определённо да. Его можно так определить в любой момент, по любой нужде. Он сам может представиться, (самоопределиться): я, мол, сын своего уважаемого отца, тем, кто знал его отца или, я дед такого-то внука, представляясь учителям этого самого внука. В чём проблема? Эта смена определений разве добавляет каждый раз новую сущность, порождает нового В. Саковича? Очевидно, что нет. И как и полагается в философии, сущность, в данном случае сущность некоего В. Саковича, она одна и она неизменна. Переменны лишь внешние обстоятельства и отношения этой сущности с неопределённо большим, а в пределе, бесконечным числом иных сущностей.
И вот этих, неизменных сущностей плодить, без нужды, не надо. А вот отношений этих сущностей, с другими сущностями, можно плодить сколько угодно, в зависимости от текущих потребностей. Потому как, в нашем, связанном мире, всякая сущность имеет связь, пусть и очень слабую, с любой другой сущностью и состоит с ней хоть в каких-нибудь отношениях.
Поэтому многоаспектное изучение некоего предмета, не плодит сущностей, не нарушает принципа Оккама. Если в ходе этих исследований не вводятся лишние сущности, а добавляются лишь их отношения.
Да, но же где "отличия" подходов к бритве Оккама (у Кузина и Мельникова), - я увидел парафраз Мельникова, но не нашёл экспликации "Бритвы Кузина", не говоря уже о её критической оценке))) Для начало дам ссылку на свою статью Отличие бритвы Кузина от лезвия Оккама...https://clck.ru/VaERy
То, что я называю "Бритва Кузина", есть процедура возврата предмета в явление, — его «распредмечивание» и «растождествление». Когда неверно сросшуюся кость, уже подвергшуюся остеосинтезу, ломают, чтобы повторно срастить.
(БК) устраняет дискурс-стресс, ведущий не только к переизбытку сущностей, с чем справляется "бритва Оккама", но и к смысловым узлам, речевой инкогерентности и парадигматической инфляции.
Приведу отрывок из своей статьи, где исследуется нарушение смысловой функции, прерывающей смыслогенез.
Discours/stress: как истина о не-сущем отсиживается в речевом чулане.
Вводя понятие «виртуальной верифицируемости» на основе мысленного эксперимента и сопоставления логически непротиворечивых предложений хотя бы двумя независимыми наблюдателями, мы ставим «виртуальный факт» в один ряд с научной гипотезой и теоретической моделью. Ясно, что как «неочевидная данность», вся эта материя умозрительна, субъективна, и аккумулирует интуиции чувственной достоверности (sense-data), которые, однако, следует отличать от транса, фантазма, праздномыслия или лжи.
Таким образом, объект познания всегда только «промежуточный». И умножение знаний требует: 1) расширения эмпирики; 2) мысленных экспериментов с виртуальными объектами; 3) само-полагающего субъекта, чьё познание мотивированно/обусловлено экзистенциальной подоплёкой. Три элемента, призванные превратить «промежуточный» объект в предмет знания - доподлинного, но не притворного, - и составляют стратегию работы с не-сущим. Но Ничто не ровно дышит к тем, кто ломится в его закрома. Сама речь о не-сущем испытывает стресс: 1) объект так и не становится предметом; 2) коммуницирование с субъектами дискурса о Ничто (парадигмой, доксами и догмами) истончает речевой инструмент, а прагматика, чтобы установить раппарт с объектом негации (NLP), подстроиться под незримого коммуниканта («виртуальный объект/не-сущее»), обращается за методологией к negative theology. Как ни крути, бытие речи в ситуации коммуникационного дефицита чревато осложнениями, порождая иди Discours/stress, что открывает возможности для переноса (контр-переноса), или коллапс речевой функции.
Истина о Ничто немногословна. Но её можно разговорить, если, оставив предметный язык, обратиться к метаязыку. Так, чтобы преодолеть антиномичность дефиниций истины Тарский предложил строго ограничить употребление понятий «истинно» и «ложно» областью метаязыка. Для этого логик табуировал это понятие для предметного [профанного] языка. Для произвольного p, «p» есть истинное высказывание, если и только если имеет место p. Здесь p означает слова предметного языка. Речь, таким образом, идёт о некотором положении дел, где «p» есть сочетание слов в самом метаязыке. К примеру, ««дождь идёт» истинно, если дождь идёт», где ««дождь идёт» истинное предложение метаязыка. Ясно, что в логической семантике эта формула служит перенесению предиката истинности из предметного языка в метаязык. Следовательно, формулу «p ≡ «p» истинно» следует понимать так: если предложение, название которого есть «p», истинно для метаязыка, то оно истинно и для предметного языка. Здесь налицо конвенционализм, факт принятия истинности предложения на основании процедуры его фиксации, но не в силу его опытной проверки (testabiliti).
Наша проблема, на которую ещё указал Парменид и понимание которой развил К.Поппер - неверифицируемость и нефальсифицируемость не-сущего. Учитывая «принцип терпимости» Р.Карнапа (1934), мы используем его построение ««p придицировано ≡ p» для выводимости предикатов истинности виртуальных объектов, чтобы в итоге получить формулу: ««p виртуально-истинно ≡ p».
Райхенбах предложил импликацию вероятностей, имеющую вид утверждения: если произойдёт А, то с определённой степенью вероятности произойдёт В.
Разумеется, не следует отвергать и прогрессивную дедукцию в качестве метода работы с не-сущим в мысленном эксперименте. Чтобы подступиться к истине Ничто, используем, применимое в науке, аксиоматически-дедуктивное построение: «Если А, то В. А есть. Следовательно, В есть».
Чтобы проникнуть в истину не-сущего, речевая личность совершает перенос (контр-перенос) эксплицированного - в имплицированное, чтобы, обогатив речь невыразимым/непредставимым, осуществить перевод неконвенциональных речевых импликатур (non-conventional implicatures) в конвенциональные речевые импликатуры (conventional implicatures). Первые встроены в основание речи, являясь её внутренним неиссякаемым источником, само-полагающим принципом и живым механизмом само-порождения языка. Вторые, обретаясь на поверхности, в регионе прагматики, аккумулируют языковые мутации, чтобы талую их воду донести до основания, не давая речи затвердевать и закостеневать.
Голос небытия прорезается там, где чуткое ухо утюжит грохот повседневности. Ничто́ - это фигура умолчания, говорят лингвисты, поскольку референция не позволяет точно установить, что эксплицированно, а что имплицированно в данном дискурсе (explicatedvs. implicated). Трудность представляет и буквальное (конвенциональное) значение слова (naturalmeaning). Следуя примеру Кратила, запрещавшего именовать вещи, чтобы не видеть, как в момент произнесения их имени, видоизменяется существенное сущности этих вещей, сциентисты стыдливо указывают на не-сущее пальцем, бормоча что-то нечленораздельное под нос. Л.Витгенштейн и вовсе призывал замалчивать то, «о чём невозможно говорить» (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958. 12, афоризм 7). Что же касается внутреннего, латентного смысла того, что подразумевает местоимённое существительное, среднего рода, единственного числа, в именительном и винительном падеже, - то извлечь его не так то просто. И в самом деле, пытаясь уяснить, что «имеется в виду» под Ничто́ (non-natural meaning), нам без инференции (додумывания, домысливания) не подступиться к этой категории, не говоря уже о критериях истинности, вытекающих из её предикатов (truthconditions).
Таким образом, говоря о том, чего нет, следует воздерживаться от пропозиций. Ничто́ непостижимо и неизреченно. Знание о Ничто́ выводится имплицитно. И если в момент высказывания Не́что исчерпывается буквально произнесённым словом, и не выходит за рамки конвенциональных импликатур, Ничто́ «распечатывает уста», чтобы достучаться до сердец, - здесь в ход идут полунамёки, подразумеваемые, небуквальные аспекты значения, интуиции, извлекаемые потенцией сущего из смысловой полудрёмы (theme, rheme, topic). Здесь коммуникация пускается во все тяжкие, извлекая из бабушкиных сундуков похоронные деньги - неконвенциональные речевые импликатуры. Ничто́ обретается на кромке высказывания не как пропозиция, а как пресуппозиция – то, что когнитивно предшествует высказыванию, активно используя субъект коммуникации. Отсюда очевидно, что дискурс вокруг Ничто́ должен вестись на равных, как кооперация познающего и познаваемого.
Методология познания «промежуточного объекта».
Специфика мышления в отсутствии «объекта» познания и конституирования чистым сознанием «виртуального объекта/не-сущее», требует введения двух родов познания: 1. именования; 2. рационально-дискурсивного, герменевтического (Дильтей, Хайдеггер, Шпет, Гадамер) истолкования имён, что требует дефиниции всех «виртуальных объектов» не-сущего. Именование и истолкование аспектов небытия возможно при условии изоморфизма, со-бытия, со-присутствия, со-существования, со-мыслия, со-чувствия, со-действия рационального и иррационального компонентов в познании. В каком-то смысле был прав Л.Витгенштейн, когда, выделяя формально-логический анализ, как особенное в его методологии, настаивал на том, что «философия есть не теория, а деятельность».
Ясно, что «виртуальный объект» в процессе «виртуальной верификации» становится «промежуточным объектом». Он не отражается в сознании (марксизм), не дан apriori (Кант), и порождён деятельностью субъекта, который, положив в основу исследования не-сущего мысленный эксперимент, сам становится «виртуальным». Таким образом, познание Ничто́ возможно только в пределах «виртуального-субъект-объектного-тождества».
Ничего нет без основания (Nihil est sine ratione).
Но «на чем основывается положение об основании? В чем само положение об основании имеет свое основание?», - спрашивает Хайдеггер. Ясно, что сущему что-то предпослано. Но что именно предпослано, кем/чем предпослано и на кокой срок? Есть ли у основания субстрат? И на самом ли деле оно предельное? И в чём суть этой основы (Grund), первоосновы (Ur-grund) или безосновной бездны (Ab-grund)? Что предпослано всякой определённости, что служит условием для порождения и самопорождения? Если виной всему Творец как «чистое сущее (summum ens)», а основание есть плод его «чистой деятельности (actus purus)», то остаётся порадоваться найденной последней, вечной, неделимой, универсальной причине существования вещей. Ведь Бог как «причина себя (Ens causa sui)», лучше всего подходит на роль «сущего, являющегося таковым благодаря самому себе (Ens a se)». Разве, как «наиреальнейшая сущность (Ens realissimum)», Создатель не соединяет в-себе «реальную вещь (Ens reale)» и «мыслимую вещь (Ens rationis)»? Соединяет. А, наделив тварь свободой бытия и самополагания, разве Вседержитель не становится источником «метафизической сущности (Entia metaphysica)» для всякого сущего, пожелавшего обосновать собственное бытие, но не знающего с чего начать? Безусловно становится. И в самом деле, прежде, чем затевать разговор о первопричине, уясним, что всякое основание есть начало, предшествующее определённости. И начало это самотождественно, не содержит ни идей, ни форм, и, как чистая абстракция, преодолевает бессодержательность и бессубстратность в процессе самодвижения. На языке психологии основание «есть» любовь, но безумная, безотчётная, стремящаяся повелевать объектом любви - собой т.е. И в то же время основание послушница, берегущая свою целость, девство, гимен. На языке биологии основание – риф (нидерл. rif — ребро), остающийся от колоний коралловых полипов, где живой инстинкт застыл в известковом скелете, но всё ещё служит фундаментом для морского разнообразия. Основание - источник всего, что «есть» и прибежище всему, что «сбылось» или так и не «проклюнулось» из потенции, начало, причина и самотождество, но и суверен, наделяющий субстантивностью и энтелехией бытие/небытие. Таким образом, основание есть «становление (Werden)», но в-себе и для-себя, непосредственное опосредование, то, что становится собой, само обосновывается тем, что подвергает само-становление ревизии и коррелирует своё внешнее со «своим иным» или инобытием, т.е. «снятием (Aufheben)», отрицанием отрицания с последующим «сохранением (Aufbewahren)» того своеобразного, уникального, что фундировало в-себе, а ныне изгнано как паршивая овца из стада. Основание заливает под себя фундамент, становясь тем, что оно суть – становящимся само обоснованием. Становление у Гегеля расщепляется на категории «уничто́жение (Vergehen)» и «возникновение (Entstehen)», которые порождают категорию «наличное бытие (Dasein)». Мы же понимаем беспредельную «первооснову (Urgrund)» как триединство живого, цивилизационного, ментального, т.е. как триаду «бытия-ума-небытия», где [ум] не абсолютная субъектность как у Фихте, Шеллинга или Гегеля, не Сверхчеловек Ницше, не Единственный Штирнера, не Бог, наконец, а со-мыслящий, со-чувствующий, со-бытийствующий логос, в котором «есть» (как квантор существования) предоставляет сущему и не-сущему, вещам и идеям, орган для артикуляции ими своей чтойности и за-ничтойности.
Таким образом, чтойность есть существенное сущности бытия; за-ничто́йность – существенное сущности небытия. Говоря о со-положенности сущего и не-сущего, мы имеем дело с высшим дву-единством «что-ни-что», где первый член [«что»], - то, что Гегель называл «чистым бытием [вообще] (das reine Sein)», - со-положен со вторым членом [«ни-что»], взятым без предикатов как «Ничто́ (Nichts)», т.е. как созидающее отрицание, и оба эти члены со-бытийствуют/со-Ничто́жатся в субъекте. В гегелевском «становлении» бытие и Ничто́ взаимопереходят одно в другое через предикатную связку «Бытие есть Ничто́». Но основание так и не достигает тождества с собой. «Что-ни-что» как изнанкованное бытие/небытие, пройдя через перенос (контр-перенос), возвращает в мир смыслы, то черпая пригоршнями из основания, то снабжая его талой водой сущего. Но подкладка, став поверхностью, сама покрывается коростой. Основание фундирует безосновность, но само нуждается в само-обосновании. Можно сказать, что нет ничего, кроме «зыбучего песка безнадёги», что безосновность – это единственная постоянная и универсальная величина. Талая вода сущего («продуктивная, производящая сила (natura naturans)», просочившись с поверхности к основанию («пластичной, воспринимающей основе (natura naturata)», цементирует «зыбучий песок безнадёги» в акте изнанкования.
Но фундамент рушится всякий раз, когда, казалось бы, фундирование намертво скрепило антиномическую пару. Такова диалектика безосновности, где основание первоначально полагает безусловно своё собственное бытие. Полагание (нем. Setzen), имманентное всякой субъектности, проходит две стадии: 1) когда безосновность вещи вначале логически (как чистая видимость, возможность, модальность) полагает себя объектом потенциально-сущего, чистой само-рефлексией, мысленным инобытием; 2) когда узрение уже реально порождает бытие в том или ином его аспекте. Таким образом, если вначале вещь бытийствует как мысленный предикат, то далее, трансцендируя из понятия, она сама себя творит из Ничто́. В конечном итоге, бытие – наличествование, которое удостоверяет субъект. Вещь полагает себя посредством рефлексии и становления. Если по Шеллингу «абсолютное» есть «бесконечное полагание самого себя», по Гегелю полагание есть самоутверждение духа в «существовании», то наше полагание есть со-творение миром себя из собственной безосновности, когда субъектность, зародившись на периферии (как особенное/единичное) затем необходимо встраивается в Универсум, чтобы продуцировать Мiр из сырца. Но, помня о бритве Оккама, не станем и мы без надобности умножать сущности, и то, что положено в основание, что приказывает себе бытийствовать тем, или иным образом, будем называть «бытием-умом-небытием». И пусть эта бессубстратная универсалия чем-то и напоминает мятежный, первоначально не сознающий себя ни субъектом, ни объектом «дух (die lutelligenz)» Шеллинга, его «бесконечную беспредметность», в главном, что касается бытийствования/ничто́жения на территории субъекта, наша категория не имеет метафизических корней. Но «что-ни-что» так и останется абстракцией без живого противоречия между всеми членами триады. Шеллинг настаивает, что всякий синтез достигается «противоборством (Widerstreit)» множества с изначальным единством, ведь без конфликта, без натиска, синтез недействителен, случаен. И только противоборство из бастардов превращает бытие и небытие в принцев крови, т.е. делает их союз, скреплённый субъектом, необходимым и законосообразным актом.
Как суверен, основание аккумулирует все предикаты сущего и не-сущего. Всё это его регионы. Вокруг - узилище потенции. Это подмножество модальных глаголов: «can», «мay», «мust», «should», «shall» и «will», - того, что вот-вот проклюнется. Глаголы выталкивают прото-речь на кончик языка/пера. Но о чём пойдёт разговор, и не захлебнётся ли артикуляция от избытка существительных и прилагательных – решать случаю. Таков эскиз онтологии, которую мы эксплицируем без обоснования, как чистую интуицию, чистое созерцание, - то, что неочевидно, но что (с большой долей вероятности) и есть такое положение дел, когда одно онтологическое доказательство Ансельма/Сартра вытекает-порождает-обосновывает дюжину других. Таким образом, «Триада» едина, неделима, вечна, бессознательна. Что же, спросят, отличает её от бытия? То, что в «Триаде» бытие не собственно своё, а в неразрывном единстве с небытием и потенциально-сущим, и обосновать это триединство нам предстоит. В этом мы видим своего рода «сдвиг проблем (problem-shift)», как называл клубок теоретических проблем науки Лакатос. Само-полагание в «Триаде» апеллирует к скрытой субъектности, которая не становится cogito только потому, что зачатие, вынашивание и изгнание Я (включая и Абсолютное) перепоручено регионам, где субъектность расквартирована ни в одном лишь бытии, но во всех регионах одновременно. Бытие, небытие, пред-и-пост-сущее, таким образом, образуют, пусть и хрупкое, но concordia discors (разногласное согласие).
«Бытие-ум-небытие», фундируя себя, самообосновывается, т.е. проверяет прочность основания под собой. Основание – то, что предлежит, что самодостаточно, что есть незыблемая твердыня, фундамент, на котором что-то устанавливается, кладётся в основу. Само-обоснование осуществляется в акте переноса и контр-переноса (от англ. transference, нем. Übertragung) существенного в несущественное, внутреннего во внешнее, такого само-движение в себе и для себя, когда регионы «Триады» выворачивают себя швами наружу, обнажая под покровом – покрой. Перенос - это изнанкование само-сознающего само-полагания, такое само-обнажение, когда вещь, став разумной, уясняет как же она скроена. Налицо перенос импульса само-полагания с поверхности (периферии) внутрь объекта, к его основанию, после чего и сам объект [собственной персоной] перемещается внутрь себя и обратно субстантивно - от конца к началу, от несущественного к существенному. Переносу предпослан вопрос, заданный вещи бытием: что есть ты? И, припав к основанию, обосновав себя, вещь с одной стороны привносить что-то своё, что питает основание талой водой сущего, не позволяя закостенеть и затвердеть животворящему в нём началу, с другой – выносит на поверхность в акте контр-переноса ответ на заданный вопрос: я есть то, что бытийствует. Результатом контр-переноса, таким образом, становится [чтойность] как само-сознание, пожелавшего навести о себе справки бытия. В этом глубокий смысл. При этом чтойность – существенное сущности бытия; за-Ничто́йность – существенное сущности небытия. Ведь вещь, окидывающая себя изнутри, возвращающаяся к точке трансфера, оказывается и субстантивно и экзистенциально «иной»; она преображена изнанкованием.
Изнанкование – вопрошание того, что Хайдеггер называл выспрашиваемым или «смыслом бытия (der Sinn von Sein)». Это выспрашиваемое, извлекаемое на поверхность всякий раз, когда субъект выворачивает вещь «швами наружу», есть продирание к ноумену сквозь феномен. Представим пятерню, туго вошедшую в перчатку, а затем вывернувшую её подкладкой наружу. При желании можно разглядеть каждую стёжку, лоскут, фактуру материала (кожа, замша, шёлк, лайка), - покрой, скрытый под покровом. Очевидность неочевидного (потаённого) и есть изнанкование. Проклюнувшись из Ничто́, вещь обрезает пуповину, зарубцовывается в сущем, пока внутреннее, став внешним, не образует поверхность, «кожу». Последовательно, параллельно или одновременно изнанкование задействует: 1) чистое созерцание, такое активное представление вещей в их стихийной, неупорядоченной явленности, когда, срывая коросту, ум обнажает предельное основание (существенное сущности вещи); 2) чистое узрение, когда ноуменальное обнаруживает себя в феноменальном; 3) чистый акт воли, когда вещь «предъявляет» себя не пассивно, не как предмет обладания, но как «взгляд» сущего на контр-взгляд, как иное субъекта, вдруг возроптавшее, выделывающее коленца. Здесь следует заметить, что природа как необмётанная ткань с поверхностью, стёжками, бахромой, покроем и изнанкой, скрытой под покровом, понимается нами иначе, чем материя у Фихте, где она результат сверхличного сознания, не так как у Шеллинга, где мир продукт до-личной бессознательности. И если Гегель видел в природе «потухший дух», а Шеллинг, оплакивавший мёртвую природу, сетовал на её «несозревшую разумность», то в своей стихии мы склонны видеть Космос, кооперирующийся с умом, достигшим сенситивной зрелости. Наш Мiр не предзадан, не ригиден. Он вырастает из модальностей, коопераций, рокировок, инстинктивного со-мыслия, со-чувствия, со-бытия субъекта и объекта. Будучи умом, инстинкт устремляется внутрь вещей, будучи латентным порывом самой природы, проклёвывается из сущего, чтобы упереть в разум свой всёпроницающий «взгляд». Налицо две субъектности, а точнее два вектора единого само-полагания: к-вещам; из-вещей. Оба вектора пересекаются в акте переноса (контр-переноса). Ясно, что презумпция переноса (transference), полагающая вещам бытийствовать так, как им положит основание, и составляет со-бытие переноса, его сюжет. Вещь фундирует, т.е. становится босыми пятками на холодный фундамент смысла, где «чтойность» отверзает уста внутреннему, сокровенному, что и полагает вещи быть собой доподлинно, а не притворно. В стихе, кажется Ивана Жданова, есть строка: «пчела в себе перелетела». Лучше и не скажешь о переносе.
Спасибо за замечание насчёт отсутствия у меня ссылки (хотя ваша открытая тема - свежатина). Я немедленно исправил свою ошибку и указал ссылку.
Тут у меня, как обычно при чтении ваших текстов. Меня заедает на первых же предложениях и я стараюсь их понять. Когда через пару минут принимаю решение понять их неким определённым образом, и начинаю читаь следующее предложение, то процесс повторяется. Разветлённое дерево возможных вариантов приводит к тому, что надо снова переходить к дереву первого предложения, для выбора согласованной ветки с кандидатом на понимание во втором предложении. До третьего обычно не дотягиваю. Нужна наркота.
Но в данном варианте (с "парафраз Мельникова") всё не так! Всё намного проще! Я так и не сдвинулся в понимании парафраз Мельникова. Бедность фантазии и отсутствие таблеток даёт о себе знать.
А продолжить эту мысль, типа довести до "идеала"?
Следовательно, должна быть одна (вполне воспринимаемая, осознаваемая) Аксиома (т е не абстракция), обьясняющая все (вааще) "факты, свойства обьектов итд."
В былом обсуждении этого материала кое-какой ответ на ваш вопрос содержится - ссылка.
Да, правильно. Отпадает надобность в "пошаговом" бесконечном, концептуальном изучении реальности (бо "и так видно"). Но и концептуализировать, транслировать "в массы", таковое "знание" (виденье) будет низзя (только типа "указать пальцем" смотри сюда сам). + отпадет оценочность хорошо\плохо (останется "так есть"), бо все и так самосовершенно ну итд.
Пропадет какая либо надобность "обьяснения СЕБЕ", а все (многочисленные) обьяснения "другим", будут сводиться к этой единственной "надсистеме" - "неабстрактной" Аксиоме.
Автор, на мой взгляд, решает несуществующую проблему.
Принцип Оккама формулируется достаточно просто:
Не следует плодить лишних сущностей без всякой на то надобности.
"Без всякой на то надобности" - это ключевое в данном принципе. Сущность является лишней, если она ничего не объясняет, а только вызывает еще больше вопросов. При этом количество сущностей для объяснения какого-либо явления может быть каким угодно. Конечно, чем меньше, тем лучше, но главное же ведь в том, чтобы объяснить явление, чтобы теория работала и чтобы в ней не было ничего лишнего.
Вот возьмем, например, систему мира Птолемея. Вот мы наблюдаем странное поведение планет на небе - они "петляют", что невозможно себе представить, если Земля - центр мира. Для объяснения такой странной траектории движения планет мы введем сущность - эпицикл. Планеты движутся не по орбитам, а по эпициклам, эксцентрики которых движутся по орбитам (надеюсь, я ничего не напутал в терминологии). Вопрос: эпицикл - это лишняя сущность? Ответ: нет. Это необходимая сущность, но только в системе мира по Птолемею. В ней есть надобность, она нужна для объяснения явления, которое "мешает" системе. Либо всю систему выбрасывать, либо вводить в нее эту сущность.
А вот, например, в психологии до сих пор нет ясного и четкого определения всех психологических способностей человека и их отношений. Что такое мышление? Должны ли мы мыслить мышление как отдельную от других способностей сущность? Есть ли надобность в такой сущности, которая ничего не объясняет, а только ставит вопрос о своем собственном определении? Я, конечно, не утверждаю, что мышление - это лишняя сущность, однако же при объяснении мышления можно обойтись теми сущностями, которые уже есть и даны нам достоверно, а не измышлять что-то непонятное. Можно сказать, что сущностью мышления является внутренняя речь. И никакие другие сущности не нужны.
На теплороде, как сущности, написаны основополагающие работы по термодинамике: теорема Карно, теория теплопроводности Фурье и другие. Формулы, полученные в этих работах, с точностью воспроизводятся в современных учебниках, с уточнением что вместо теплорода у нас молекулярно-кинетическая теория.
Главное прогностические возможности, построенные на сущностях, а сколько их не важно.
"Хорошие сущности дай бог каждому".
"Бритвой по горлу не дай бог никому".