Принципиальный вопрос: мысль и в самом деле, как считал Аристотель, есть отвлечение от материи, существующее в сознании в виде идеи? Или мысль – отголосок ЧИСТЫХ ИДЕЙ по Платону, слепок с идеального мира, где пребывают подлинные вещи, а не их эрзацы в реальности?
/
Если принять на веру первое, то судьба мысли – почить в бозе, когда вязанка атомов, принадлежавших мне, будет свалена перед печью крематория. Утешаться здесь не приходится. Разве что моя тень затешется в чью-то голову между страхами, перечнем застарелых обид и планами на уикенд, - т.е. в виде фрагментов чувственного опыта, пли, что менее вероятно - плохо усвоенных побасёнок: общих мест, которыми я щеголял, и которые, войдя в чужой ум-двор, скорее будут обобраны и раздеты гопотой...Остаётся лишь слабая надежда на артефакты, которые я подарю песку, чтобы, откопав их, робот-археолог нашёл в моём лице связующее звено между, выродившимся к тому времени человечеством, и животным царством, из которого я так и не высвободил ноги.
/
Приняв же на веру платонизм, нам не избежать обоснования мысли-мышления, как гипостазированных объектов. Но какие акты в этом случае пуповиной свяжутся с субстратом, а какие, будучи отвлечёнными, получат субстанциональность, энтелехию и энергию? Да и возможно ли, чтобы идеальное, став сущим, обладало самостоятельным бытием?
/
В любом случае, помимо удовлетворения онтологического любопытства, имеется только один вопрос, который мы не можем не задать: как руководствоваться принципом нравственного долженствования? И ответ очевиден: относиться к себе, к своей интенции, к своему удерживанию предметности, как к шагу навстречу мысли-мышлению.