marall
Передо мной шар. Мой взор обращён на него, его гладкая поверхность отражает моё лицо, полное сосредоточенной напряжённости мысли.

В Вы, Алексей правда кандидат философских наук? Обычно дети в эти игрушки играют!

marall
Я в любой момент вижу только одну сторону шара, как бы я не поворачивал шар, как бы сам не обходил его со всех сторон, другая, «тёмная», сторона шара будет недоступна моему взгляду. Поверхность шара совершенно гладкая, так что невозможно ни за что зацепиться взглядом,

У глаза вашего третья рука что ли?

marall
невозможно уловить и понять вращается ли шар или находится в покое. Шар абсолютно совершенен, созерцание его завораживает.

А вы пробовали укусить этот шарик? Может быть и уловите вращение или покой?

marall
Всегда было интересно, что внутри шара, но проникнуть внутрь невозможно: шар настолько плотен, настолько гладок, что касаясь этого шара любым инструментом, всё равно соскальзываешь с его поверхности.

а топориком не пробовали?

marall
Бытие и ничто. Мышление и язык. Из бесконечных связей этих «вещей» разворачивается вся проблематика философии. Есть не-есть, мысль и слово: вокруг этой триады издревле кружит не только метафизика и диалектика, феноменология, герменевтика и логика, но и литература и психология.

А собственное мировоззрение не пробовали сформировать?

в любой момент вижу только одну сторону шара, как бы я не поворачивал шар, как бы сам не обходил его со всех сторон

Вообще-то любой предмет мы видим только с одной стороны, видим всегда в плоскости, а объем и движение предмета домысливаем.

Софокл пишет:

Становление, если оно бессмысленно, если в нем в нем не рождается ничего постоянного, становлением не является вовсе, ведь ничего и не становится!

Объект. Софокл, а я и не говорил, что я не признаю локального условного постоянства. Для меня существует постоянное становление бытия, становящееся, но есть и то, чем бытие становится, то есть ставшее, что само может себя зафиксировать в определении, в понятии о себе, то есть субъект. Субъект себя определяет в процессе мышления пусть ненадолго, но этого для него вполне достаточно, чтобы провести параллель с окружающим его бытием и обнаружить в нём сходство с самим собой, а также некоторую долю постоянства, соотносимую с его же комфортным пребыванием в бытии. Но то, чему субъект даёт определение, то, что субъект выделяет в понятии из бытия, уже не есть единое целостное всеобъемлющее бытие, а есть бытие конкретное, локальное. То есть, в бытии при появлении субъекта с его способностью давать определения конкретному бытию вещей уже не существует всеобщности. Нет, она есть, но для неё невозможно подобрать адекватного понятия, все понятия будут выделять лишь конкретное бытие.

Субъект. Но вот какой тогда смысл в постулировании бытия, которое невозможно зафиксировать в понятии? А смысл появляется как раз тогда, когда в едином бытии возникает многообразие и, прежде всего многообразие субъектности. Ведь субъект не существует один как перст, иначе ему не с чем было бы себя сравнить. Отсюда на форуме и ругань, каждой пешке хочется пролезть в ферзи, выставить себя воплощением субъектности, а другого субъекта назначить недоумком, опустить до статуса вещи, не способной к самоопределению. Идеальной, чистейшей субъектности нет или, лучше сказать, для неё также нельзя подобрать адекватного понятия. Но этого и не требуется, потерялся бы смысл становления бытия, которое становится не одной и той же, малоразличённой внутри себя массой, а постоянно обновляется, распадается на всё более яркие, разнообразные и вместе с тем изысканно сложные свои локальные проявления. И потенциала распада у него хватит надолго, не сомневайтесь, уважаемый Софокл. Хотя, зачем я вам это говорю. Вы скажете, что всё это прописные детсадовские истины, что это известно всем уже давным-давно. Но я говорю это не только вам.

Становление. Однако философия и сам-то процесс распада не может зафиксировать в понятии адекватно. В процессе становления бытие никуда не исчезает, оно переходит в состояние саморазличения, которое просто не может быть конкретным и окончательным, фиксированным, но постоянно себя воспроизводит во всё более разнообразных формах. А неопределённость можно выразить в речи лишь двояко, то есть противоречиво. Либо это единство, бытие изначальное, объект, либо это многообразие, бытие распавшееся, субъект, середины нет. Можно плести любые кружева, придумывать любые экзотические интегральные сущности, единство всё равно распадётся, несовместимость останется. Что же тогда, сидеть на стуле и мычать? Не очень-то достойное занятие для философа. Здесь-то и может пригодиться небольшая логическая хитрость - понятие небытия, понятие того, чего в природе не существует, но что может служить в качестве переходного состояния между крайними проявлениями бытия - единства и многообразия. Бытие ведь не джип беспечного депутата местного заксобрания. Не пристегнулся мужик и на тебе - и джип вдребезги, восстановлению не подлежит, и сам бедняга на небесах. Бытие тем и живо, что становится собой другим, исчезая в небытии, но одновременно реализуя себя в субъекте. Вроде вам, уважаемый Софокл, не противоречу, всё сходится.

Действие. Спасибо вам, Софокл, за дискуссию, за стимул. Один бы я эту тему не освоил. Была мысль организовать материал, но поленился переделать старый текст. Спасибо и автору поста, что терпел рассуждения не совсем по теме. Мне кажется, в этом и заключается смысл понятия быть. Терпимость как стремление к сходству, компромиссу, сотрудничеству. Вот ваш вечный оппонент Болдачев обозначил бытие чистой субъектности как свет, пробивающийся изнутри каждого индивида и отбрасывающий тени его понятий на стены пещеры. Чем ближе к стене, тем слабее свет и глубже, темнее заблуждения, и наоборот - чем ближе к свету, тем ближе к пониманию реального состояния вещей. Для Болдачева - заблуждения у каждого свои, а субъектность всё равно одна, хотя и не может быть реализована в полной мере. Может так оно и есть. Ведь в своём чистом виде бытие и мышление (субъект) неразличимы, тождественны друг другу. Но это можно представить себе всего на один короткий миг, сколько хватит воображения, а потом всё равно следует отступление от тождества и бытия, и субъекта. Только способ самореализации субъекта будет диаметрально отличаться от способа самореализации объекта. Бытие становится другим, субъект становится собой. Становление субъекта - в достижении максимально возможного единства со своей субъектностью, которая принадлежит также и любому другому субъекту в равной мере. Будет это реализовано в мысли или в каком-то физическом действии, неважно, это всё равно будет действие осуществления того, что субъекту ближе всего - себя в единстве с самим собой.

Очень приятно, что тема вызвала отклик, навела на определённые размышления, даже привела к некоторым дискуссиям у участников ФШ. А потому продолжаю.
Невыносимая лёгкость бытия

… в необратимом поступке принятия и неприятия бытия и небытия человек осуществляется в своём существе
(Бибихин В.В. Язык философии)

«Так что же предпочтительнее: тяжесть или легкость?
Этот вопрос в шестом веке до Рождества Христова задавал себе Парменид. Он видел весь мир разделенным на пары противоположностей: свет – тьма; нежность – грубость; тепло – холод; бытие – небытие. Один полюс противоположности был для него позитивным (свет, тепло, нежность, бытие), другой негативным. Деление на полюс позитивный и негативный может нам показаться по-детски простым. За исключением одного примера: что же позитивно – тяжесть или легкость?
Парменид ответил: легкость – позитивна, тяжесть – негативна.
Прав ли он был или нет? Вот в чем вопрос. Несомненно одно: противоположность «тяжесть – легкость» есть самая загадочная и самая многозначительная из всех противоположностей» (Кундера М. Невыносимая легкость бытия: Роман / Пер. с чеш. Н. Шульгиной. – СПб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2006, с. 11 – 12).
Деление на полюса. От Аристотеля узнаём, что противоположности выделяли пифагорейцы. Что есть «полюс»? Чуткий к слову В.В. Бибихин замечает: «полюс», то, вокруг чего всё вращается, - «вращаться, обращаться, бытовать, существовать, опираться», если хотите, «вращаться в высших сферах», как мы говорим о заметном общественном бытии» (В.В. Бибихин, с.432). У Хайдеггера про «полис» древних греков сказано: «Полюс — это место, вокруг которого обращается всё сущее, причём так, что в этом месте обнаруживается, как обстоят дела с этим обращением и каков его характер» (Хайдеггер, с.196). Одного корня слову «полюс» античный «полис»: «Polis — сущность места или мест-ность для исторического пребывания греков... Поскольку polis даёт возможность так или иначе проявиться всей полноте сущего и войти ему в несокрытое своего «момента вращения», она, то есть polis, существенно связана с бытием сущего. Между polis и «бытием» царствует изначальная соотнесённость» (там же, с.196-197). Так «полюс» и «полис» (polos, polis) превращаются, оборачиваются, поворачиваются в «быть» (pelein) - «восходя, вступать в несокрытое» (там же, с.197).
У Парменида сказано: «Те, у кого «быть» (pelein) и «не быть» (ouk einai) считаются одним и тем же
И не одним и тем же и для всего имеется попятный [= «противоположный»] путь» (фр. 6,8-9 в переводе Лебедева).
Как можно в pelein и ouk einai увидеть одно и то же, когда здесь даже ничего противоположного увидеть нельзя? Кто считает «быть» и «не быть» одним и тем же и не одним и тем же? Пифагорейцы? Гераклит? Сам Парменид?
Для Милана Кундеры ясно, что древний грек Парменид выбрал лёгкость, выбрал лёгкий путь, европеец Бетховен выбрал тяжесть: «В отличие от Парменида, для Бетховена тяжесть была явно чем-то положительным. «Der schwer gefasste Entschluss» (тяжко принятое решение) связано с голосом Судьбы («Es muss sein!»); тяжесть, необходимость и ценность суть три понятия, внутренне зависимые друг от друга: лишь то, что необходимо, тяжело, лишь то, что весит, имеет цену» (Кундера М., с. 41).
«Тяжко принятое решение». Видимо Пармениду удалось легко принять решение. И Парменид, и Бетховен приняли решение, решились. Мысль (мышление как способность принимать решение, решать задачу, делать выбор, выбирать правильный, подходящий вариант из нескольких альтернатив) требует решимости. Её нет у «нерешительных племён» (akrita fula). Именно у «нерешительных племён», у «невразумительных толп» (в переводе Лебедева) «быть» и «не быть» считаются одним и тем же и не одним и тем же. От Г. Дильса идёт мнение видеть в шестом фрагменте критику учения Гераклита. В таком случае Гераклит, аристократ, неистово бичующий толпу за то, что она отошла от логоса-разума, должен был бы встать во главе этой невразумительной толпы.
Нерешительные племена или невразумительные толпы в четвёртой строке шестого фрагмента названы «смертными, ничего не знающими» (brotoi eidotes ouden). Смертные здесь, видимо, все люди, незнание — атрибут всего человечества. Ничего не знающим смертным можно противопоставить только богов, которые обладают знанием, знают всё. Смертные и бессмертные, ничего не знающие и знающие всё, люди и боги — ещё одно противопоставление. Эти ничего не знающие смертные «блуждают о двух головах». Действительно, голова может закружиться, когда не знаешь, чего хочешь, когда не можешь выбрать, а сделать выбор нужно. Хочется и того, и этого, и одного и другого, но всё сразу не получится, на всё не хватает времени и нужно в конце концов определиться, выбрать один путь, желательно правильный. Получается ситуация, когда человека (или людей) несёт, влечёт (foroutai), также как в начале первого фрагмента поэмы Парменида несло в стремительном полёте по городам и весям знающего мужа. Смертные, ничего не знающие, одновременно слепые и глухие, носятся потому, что в их груди правит беспомощность — амехания.
Слово «амехания» - очень важное для понимания мысли досократиков, его проанализировал А.В. Ахутин, которого цитирует В.В. Бибихин: «Трагическая амехания знаменует точку выхода из мира, ситуацию радикального остракизма, которую трагедия осознаёт не как несчастный случай или результат злостной виновности, а как глубинную черту человеческого бытия» (Бибихин В.В., с.420). Ниже, уже от себя В.В. Бибихин добавляет: «Мир — загадочная амехания. В амехании человек прикасается к началу вещей. В амехании человек не может, он не может, безусловно, и в амехании впервые он не делает, не он делает, не он устраивает то, что делает, - странные речи, странные поступки: он и не он, через него, не только он... Амехания: неспособность действия» (там же, с.422). Амехания — то, что отличает человека от всех других существ, это сущностное свойство человека. Люди, смертные оказываются в состоянии амехании — беспомощности. Беспомощность самим по-настоящему что-то выбирать? Что-то сделать? На что-то решиться?
Амехания (беспомощность) «в их груди правит сбившимся-с-пути умом». В.В. Бибихин комментирует: «Блуждающий ум блуждает тогда, когда амехания не допущена, не в том смысле, что не впущена, она всегда уже принадлежит человеческому существу, - но не принята как она сама, подчиняется механике, опять же. Принуждается, без свободы» (там же, с.424). Свобода никак не есть возможность выбирать, не есть мнение, что я сам способен что-то выбирать. Зачарованность бытием или мышлением (ведь это одно и то же) делает так, что никакие доводы, ничто внешнее не может вмешаться, обратить на себя внимание. Бытие настолько загипнотизировало, что кроме него вообще ничего нет. В таком случае можно сформулировать императив: ВЫБИРАЙ (делай, поступай, следуй, будь) ТО, ЧТО ВЫБРАЛО ТЕБЯ. Если возникают сомнения, то от этого нужно отказаться, его не существует, это не твое. Выбирай то, что сразу привлекло к себе, заставило забыть все другое.
Смертные, нерешительные племена отворачиваются от того, что бытие есть, а небытия нет. Что значит: «Бытие есть, а Небытия нет»? Что значит просто «Бытие»? «Бытие» — основополагающий термин. Вне его существование чего-либо немыслимо. В любом оттенке своего значения слово бытие служит для определения — в конкретном или предполагаемом — Бытия или Небытия. Бытие можно понимать двояко. Есть Бытие как единая реальность, принцип (начало), господствующий над всем реальным или возможным; и есть бытие как всеобщий способ существования всех предметов и связей между ними. Очевидно, что первое не отличается от второго. Но, если мы ведем речь о круговороте, в котором участвуют все и вся, включая нас самих, тогда бытие следует понимать как всеобщность явлений, придающую значимость нашему существу и нашей сущности... Если кто-то попытается подчеркнуть значение собственных отношений с Верховной Сущностью, то есть с Яхве, Аллахом, Богом или кем-либо еще, ему следует помнить, что только Бытие есть, а Небытия нет. » (Антонио Менегетти Мудрец и искусство жизни). В круговращении всего нужно стремиться к бытию, понимаемому как всеобщность всех явлений, в которой только и возможно обрести свою сущность. Антонио Менегетти называет эту устремлённость к Бытию «метафизической ностальгией по бытию».
«Роковая богиня с повязкой на глазах свернется, как верный пес, у ног художника, который, вопреки всеобщим представлениям, хранит в себе цельность главного принципа: Бытие есть, Небытия нет. Но ведет к этому необходимость постоянно делать правильный выбор» (там же). Только каждый раз, делая правильный выбор, можно следовать по пути истины, на котором начертано «Бытие есть, а Небытия нет», только так человек может приблизиться и раскрыться в своей сущности. «Никогда не следует изменять себе или своему делу в угоду другим. Другие могут ошибаться, проявлять слабость или непоследовательность, подвергаться воздействию внешних обстоятельств или страха. Нам же следует выйти на уровень, где нет прощения ошибкам, где есть Бытие, а Небытия нет. В этом проявляется верность своей душе, а не кому-то еще. Надо стремиться к состоянию величия, в котором пребывает Бытие» (там же). Тот, кто отвлекается на внешние обстоятельства, действует из чувства страха или следует желаниям, тот не обретает своей истинной сущности и уходит в небытие, т. е. обретает смерть. Лишь постоянно следующий принципу «Бытие есть, а Небытия нет» становится бессмертным. «Бессмертие определяется следующим образом: если жизнь сплетена из ошибок, человек превращается в элемент потенциала материи и исчезает, чтобы возвратить чистоту источнику всех вещей. Если он становится мудрецом, тогда его ждет Бытие. Бытие есть. Небытия нет» (там же).
Антонио Менегетти является основоположником онтопсихологии - «психологии бытия в человеке, то есть науки о проявлении и специфике бытия применительно к человеческому существованию» (там же). В настоящее время существует Международная ассоциация онтопсихологии, в России в 1994 году создаётся Славянская ассоциация онтопсихологии, а в марте 2004 года на факультете психологии Санкт-Петербургского Государственного Университета официально открывается кафедра Онтопсихологии, где выпускаются бакалавры и магистры по этому направлению. Наряду с психоанализом, по словам Антонио Менегетти, в основу метода онтопсихологии легли идеи феноменологии Гуссерля.
Другой феноменолог М.К. Мамардашвили отвергает какую-либо возможность прикоснуться к бытию через психологию: «я могу увидеть и понять психологию - а она вносит трещину в бытие - в той мере, в какой у меня есть мысль о бытии, и тогда я пойму то, что закрывает бытие от меня. Поэтому скажу так: пока есть психология, нет бытия... Бытие открывается там, где нет никакой самодостаточной психологии» (Мамардашвили М.К., Лекции по античной философии). Мир человеческой повседневности подчиняется законам психологии. По-настоящему реальный мир — бытие, также имеет свои законы, которые принципиально отличаются от психологических, более того, законы бытия как законы мышления несовместимы с законами психологии. Самодостаточные законы психологизированного мира мешают увидеть истинный мир бытия.
Интерпретация М.К. Мамардашвили парменидовского бытия указывает на то, что под бытием следует понимать смысл, и постижение или извлечение этого смысла возможно только при изменении направления работы сознания, особого взгляда, отличного от привычного и обыденно-житейского. Процедура извлечения смысла называется пониманием, поэтому Мамардашвили и заключает: «Нечто, называемое бытием можно назвать и другим словом — понимание» (там же). Мысленным взором человек обходит предмет мысли со всех сторон, рассматривает его со всех перспектив: «Это обхождение называется у греков очень странно (обхождение, которое предпринимается для того, чтобы увидеть предметы), оно называется неподвижностью. В этом обхождении я все время на одном месте, так же как и тогда, когда хожу по кругу — поэтому бытие и называется круглым» (там же).
Что значит, что высказывать и мыслить можно только то, что есть? Мыслить бытие можно только повернув глаза, т. е. совершив «сумасшедший сдвиг мышления» (Мамардашвили). «Мышление - это когда повернуты глаза души; то есть когда наши, реальные глаза смотрят на то же самое и они те же самые, что у всех, но что-то можно увидеть ими, не бегая вокруг предмета и не разглядывая его, а повернув глаза души» (там же). Только осознав, что есть возможность заблуждаться, можно ставить вопрос о законе: «Греки формулируют его так (сейчас, очень странным образом, мы подошли к особенностям философского языка, которые отличают его от нашего эмпирического языка) - понимать можно только бытие, а небытие понимать нельзя. Более того, греки выражают это такой формулой: есть только бытие, а небытия нет, и его даже высказать невозможно... Всякая первая философия - как в смысле исторического своего возникновения, так и в смысле всего последующего - остается фундаментальным ядром всяких других отраслей или разветвлений философии; и они все разветвляются (скажем, теория познания, этика и пр.) вокруг одного ядра: учения о бытии» (там же). Чтобы увидеть, понять бытие в его поворачивании, в его разворачивании перед человеком, в его целостности, со всех сторон, в его размахе, как сказал бы В.В. Бибихин, нужно «повернуть глаза души», как-то вывихнуть язык, чтобы понять, что бытие есть, а небытия нет. Наверное, это и есть философия.

Может показаться, что я пишу здесь что-то давно уже никому не нужное, не актуальное, переливаю всё время из пустого в порожнее. Да, есть темы намного важнее, актуальнее, интереснее. Но, если не обращать постоянно внимание на проблему бытия, на то как её пытались решать в истории философии, то никакие собственные системы и мировоззрения не будут иметь смысла. А потому продолжаю.
Философская мысль странным образом поворачивает бытие не отношением "бытие-небытие", а отношением "бытие-ничто". И это намного проблематичнее и сложнее. На этом строятся целые логики.
Бытие и ничто

Но какая речь возможна, когда говорится о вещах абсолютно простых?
(Плотин, V 3, 17, 15).

Философии давно известно, что основной постулат Парменида звучит не так, что «бытие есть, а не бытия нет», а так, что «бытие есть, а ничто нет». Если бы имелось ввиду противопоставление бытия и небытия, то всё было бы гораздо проще. Г. В.Ф. Гегель в «Науке логики» в примечании 1 к первой главе пишет: «Ничто обычно противопоставляют [всякому ] нечто; но нечто есть уже определенное сущее (Seiendes), отличающееся от другого нечто; таким образом и ничто, противопоставляемое [всякому ] нечто, есть ничто какого-нибудь нечто, определенное ничто. Но здесь должно брать ничто в его неопределенной простоте. - Если бы кто-нибудь считал более правильным противопоставлять бытию не ничто, а небытие, то, имея в виду результат, нечего было бы возразить против этого, ибо в небытии содержится соотношение с бытием; оно и то и другое, бытие и его отрицание, выраженные в одном, ничто, как оно есть в становлении. Но прежде всего речь должна идти не о форме противопоставления, т. е. одновременно и о форме соотношения, а об абстрактном, непосредственном отрицании, о ничто, взятом чисто само по себе, о безотносительном отрицании, - что, если угодно, можно было бы выразить также и простым не (Nicht)» (Гегель Наука логики, с.69-70).
Ниже уже касаемо собственно Парменида: «Простую мысль о чистом бытии как об абсолютном и как о единственной истине впервые высказали элеаты, особенно Парменид, который в дошедших до нас фрагментах высказал ее с чистым воодушевлением мышления, в первый раз постигшего себя в своей абсолютной абстрактности: только бытие есть, а ничто вовсе нет» (там же, с.70). Если ничто берётся в абсолюте, т. е. как чистое ничто, то и бытие, как противоположность ничто, должно мыслиться как чистое, абсолютно абстрактное бытие. В таком случае не бытие имеет отношение к бытию, как-то с ним соприкасается, следовательно, может мыслиться и о нём можно нечто говорить.
В.В. Бибихин в курсе «Язык философии» назвал пропедевтикой к учению Парменида пдатоновские диалоги «Софист» и «Теэтет». Остановлюсь подробнее на «Софисте». В «Софисте» Платон ставит себе цель определить, кто такой софист, который выдает то, чего нет за сущее и наоборот. Софист как бы прячется за небытие и здесь возникает одно затруднение: ведь Парменид показал, что небытия не существует. «В действительности, мой друг, мы стоим перед безусловно трудным вопросом. Ведь являться и казаться и вместе с тем не быть, а также говорить что-либо, что не было бы истиной, – все это и в прежнее время вызвало много недоумений, и теперь тоже. В самом деле, каким образом утверждающий, что вполне возможно говорить или думать ложное, высказав это, не впадая в противоречие, постигнуть, дорогой Теэтет, во всех отношениях трудно» (Платон Софист, 236е). Для того чтобы «поймать» или окончательно определить софиста, нужно четко различать бытие и небытие, но так, чтобы они в то же время взаимодействовали друг с другом.
Во-первых, о небытии нельзя ничего сказать, поскольку его нет. Небытие немыслимо, невыразимо и непостижимо, но этим уже небытие как-то характеризуется. Следовательно, либо небытие — нечто единое (бытие), так как о нем нельзя ничего определенного сказать, либо оно противоположно единому (бытию), но тогда оно имеет определенные характеристики обратные характеристикам бытия и таким образом о нем можно что-то сказать, значит оно существует. Во-вторых, если бытие и единое - одно и то же, то зачем требуется два разных термина для обозначения одного: «Допускать два наименования, когда считают, что не существует ничего, кроме единого, конечно, смешно» (Платон Софист, 244с). В-третьих, если единое есть только свойство бытия, то бытие «уже не будет тождественно единому и всё будет больше единого... Далее, если бытие есть целое не потому, что получило это свойство от единого, но само по себе, то оказывается, что бытию недостает самого себя (Платон Софист, 245б-с). Следовательно, лишаясь самого себя бытие будет небытием. Вывод Платона: реальность соткана из бытия и небытия. «Пусть же никто не говорит о нас, будто мы, представляя небытие противоположностью бытия, осмеливаемся утверждать, что оно существует. Ведь о том, что противоположно бытию, мы давно уже оставили мысль решить, существует ли оно или нет, обладает ли смыслом или совсем бессмысленно. Относительно же того, о чем мы теперь говорили, – будто небытие существует, – пусть нас либо кто-нибудь в этом разубедит, доказав, что мы говорим не дело, либо, пока он не в состоянии этого сделать, пусть говорит то же, что утверждаем и мы, а именно что роды между собой перемешиваются и что в то время, как бытие и иное пронизывают всё и друг друга, само иное, как причастное бытию, существует благодаря этой причастности, хотя оно и не то, чему причастно, а иное; вследствие же того, что оно есть иное по отношению к бытию, оно – совершенно ясно – необходимо должно быть небытием. С другой стороны, бытие, как причастное иному, будет иным для остальных родов и, будучи иным для них всех, оно не будет ни каждым из них в отдельности, ни всеми ими, вместе взятыми, помимо него самого, так что снова в тысячах тысяч случаев бытие, бесспорно, не существует; и все остальное, каждое в отдельности и все в совокупности, многими способами существует, многими же – нет» (Платон Софист, 259a-b).
По Платону получается, что бытие есть роды. Каждый род есть нечто единое. Всё непричастное к данному роду, который мыслится и о котором идёт речь здесь и сейчас, является иным по отношению к рассматриваемому роду или небытием. Также и рассматриваемый род будет иным по отношению к другим родам. Отсюда следует, что бытие многими способами существует, а многими — не существует. Казалось бы, Платон критикует позицию Парменида, что есть только мыслимое единое, а многого нет. Думаю, что раннегреческая философия развивалась не по пути критики, а по пути дружбы. В самом «Софисте» Платон через Чужеземца из Элеи говорит, что мы стали бы подобны отцеубийцам, если бы рискнули критиковать основоположения Парменида. Относясь с благоговейной почтительностью к Пармениду, Платон развивает парменидовскую мысль, чтобы она не была неправильно истолкована не поднаторевшими в достаточной мере в философии людьми. У самого Парменида, во всяком случае в рассматриваемом шестом фрагменте, не говорится о бытии как едином. Сказано только, что бытие есть, а «не одно» не есть. Наконец, Парменид в своё оправдание мог бы сослаться на Плотина: «Ибо когда мысль хочет что-то выразить, она должна касаться одной вещи за другой по очереди — в этом её «речь»» (Плотин, V 3, 17, 15). В настоящее время, здесь и сейчас, можно мыслить только один род, что-либо высказывать, вкладывая в речь только один смысл, не подменяя одновременно другим.
Далее традиция приписывает Пармениду учение о едином. «Парменид, по-видимому, занимается единым, которое соответствует понятию» (Аристотель. Метафизика, 968b 20). Учения о едином Ксенофана и Мелисса Аристотель считает грубоватыми, «что же касается Парменида, то в его словах, по-видимому, больше проницательности. Признавая, что небытие отдельно от сущего есть ничто, он считает, что по необходимости существует <только> одно, а именно — сущее, и больше ничего» (там же, 968b 25). Нужно не забывать, что Платон и Аристотель не очень деликатно цитируют тексты древних мыслителей, не заботясь особо о точной передачи их идей. Поэтому лучше исследователям Парменида опираться на тексты, дошедшие до нас от Симпликия и Секста Эмпирика.
Думаю, что не надо торопиться решать за Парменида, будто бы он делил весь мир на бытие (одно) и не-одно, понимая под последним многое. Будто бы Парменид чётко проводил границу между единым и многим, между быть и не-быть, мышлением, которое есть одно и только оно есть, и чувственным восприятием, которого по истине нет, и куда якобы Парменид помещает всё, что не относится к мыслимому единому. Не надо наклеивать на Парменида ярлык авторства тождества мышления и бытия. Не надо с поспешностью заключать, что Парменид сделал только первый шаг, не домыслил, не допонял, наивно полагал, заблуждался... А вот мы с Платоном и Аристотелем, и последующими мыслителями всё поняли, исправили и знаем теперь, как надо мыслить и говорить о бытии. Парменид в молчании своей древности возражает нам: а я ведь этого прямо нигде не говорил. Мы тычим в его же текст, но он опять за своё: вы меня неправильно поняли, а вот здесь иначе сказано, а тут вообще фраза обрывается. Мы возводим на учении Парменида мысленные строения из своих же догадок и домыслов, затем эти строения рушатся на нас самих, после чего мы ругаем Парменида, что его мысль не основательна, не выдерживает никакой критики. Парменид молчит и не договаривает, потому что об этом нельзя ничего сказать, кроме как молчанием. «Душа изведала все истины, и, однако, она убегает от этих познанных истин, если хочешь объяснить их и понять. Ибо когда мысль хочет что-то выразить, она должна касаться одной вещи за другой по очереди — в этом её «речь». Но какая речь возможна, когда говорится о вещах абсолютно простых?» (Плотин, V 3, 17, 15).
Видимо, бытие (также как и ничто) Парменида есть та самая абсолютно простая вещь. Абсолютное небытие нельзя полностью до конца объективировать, так же как и абсолютное чистое бытие: «...положение Парменида о том, что небытие — не есть, остается в силе. Абсолютное небытие не есть, оно остается неуловимым и необъективируемым. При этом, если как следует разобраться, то и противоположное ему абсолютное бытие тоже остается необъективируемым. Ведь что происходит, когда я думаю о бытии или произношу слово «бытие»? Поступая так, я, казалось бы, объективирую бытие: оно становится объектом моей мысли, объектом, о котором я говорю, Однако при этом оно перестает быть абсолютным бытием. Оно становится одним из объектов, становится в один ряд с другими объектами, вступает в разного рода отношения с ними, превращаясь тем самым в относительное бытие... Бытие в качестве объекта исследования существует, и надо отличать объект исследования — бытие, от бытия этого объекта. Имеются, таким образом, бытие и бытие бытия; их не следует путать. Одно дело быть бытием, и совсем другое — быть бытием бытия» (Слинин Я.А. Мудрость Парменида, с.47).
Этот процесс объективации бытия может быть бесконечным: «незаметно для себя мы успели объективировать и бытие бытия. Такого рода объективация может быть продолжена и далее; очевидно, что данный процесс уходит в бесконечность: одна за другой возникают все более высокие степени бытия, продолжающего при этом оставаться относительным. Что касается абсолютного, чистого бытия, о котором говорил Парменид, то его объективировать так и не удается. Но оно есть» (Слинин Я.А. Мудрость Парменида, с.48).
Не менее актуальны, чем в античности, мысль и слово Парменида в XX веке. Б. Рассел в «Истории западной философии» интерпретирует положение Парменида, о том, что мыслить и высказывать можно только неподвижное единое бытие, следующим образом: «Когда вы думаете, то думаете о чем-либо, когда вы употребляете какое-нибудь название, то это должно быть название чего-либо. Следовательно, и мышление и речь требуют объектов вне себя. И поскольку вы можете мыслить вещь или говорить о ней в любое время, то все, что может быть мыслимо или высказано, должно существовать всегда. Поэтому не может быть изменения, поскольку оно состоит в том, что вещи возникают или уничтожаются» (Рассел, с.86).
Контраргументация Рассела заключается в следующем:
1) слова служат обозначением того, что существует независимо от них;
2) из утверждения Парменида о том, что бытие вечно и неизменно должен следовать вывод, что вещи, о которых нечто мыслится или высказывается тоже должны быть вечными, т.е. быть и в прошлом и в настоящем и в будущем;
3) можно взять воображаемую вещь, но тогда речь можно вести только о словах, а не о самой вещи, которую слова обозначают;
4) «Парменид полагает, что слова имеют постоянное значение.., но нет двух людей, которые в своем сознании вкладывают в одно и то же слово одинаковое содержание» (Рассел, с.88);
5) что бы мы не говорили об имени человека или о предмете, для нас это всего лишь нечто наличествующее в этот момент в памяти, чувстве или мысли, а не сам предмет или личность;
6) когда мы что-то вспоминаем о предмете или событии, или о каком-нибудь человеке, то наши воспоминания не тождественны с предметом воспоминания, следовательно невозможно утверждать, что знание того, что относится к прошлому в определенном смысле должно существовать и в настоящее время.
В итоге Рассел приходит к заключению: «как легко делать метафизические выводы, исходя из языка, и что единственным средством избежания ложных доводов этого рода должно быть более широкое логическое и психологическое исследование языка, нежели то, которое проделано большинством метафизиков» (Рассел, с.89).
Примечательно, что в своей интерпретации учения Парменида, Б. Рассел, как практически вся философия XX века, обращает внимание на проблему языка и его отношения к бытию. Традиционно сложилось мнение, что у Парменида только мышление имеет прямое отношение к бытию (единому). Сторонники такой точки зрения ссылаются на фрагмент 3: «ибо мыслить то же самое, что быть». Однако этот фрагмент сохранился в неполном виде, в других же фрагментах поэмы неоднократно констатируется, что бытие (ЕСТЬ) можно мыслить и говорить, т. е. бытие есть мысль и слово, а не бытие немыслимо и безымянно. Можно сослаться на последние строки первого фрагмента: «...как о кажущихся вещах надо говорить правдоподобно, обсуждая их все в совокупности...» (перевод Лебедева). Отсюда следует, что можно высказываться, говорить и о том, что есть и о том, чего нет, но мыслить можно только то, что есть. Однако, как «мнения смертных» не имеют отношения к истинному бытию, так и правдоподобные речи никак не связаны со словом об истинном бытии. Кстати, на проблему языка-мышления в отношении бытия и не бытия указывал ещё Платон. Действительно, чтобы приблизиться к пониманию Парменида нужно «более широкое логическое и психологическое исследование языка». Но как можно исследовать бытие мышления и языка, не зная, в каком смысле, с какой стороны подступиться к самому бытию?
Так и не поняв, что такое «бытие» Перменида, что такое «не одно» (ничто), какая мысль, какой язык способен мыслить и высказывать бытие так, что нет никакого небытия; не сумев ни подловить Парменида на противоречии самому себе, ни вместить его в стройную систему взглядов, соглашусь, пожалуй, с А.В. Ахутиным: «Моё утверждение сводится теперь к тому, что у Парменида и происходит такое додумывание до предела, превращение опытного (мифо-эпического) понимания бытия в онтологическое понятие. Парменид додумывает до логического предела, до строго логических очертаний космологические образы ионийцев, аритмологические схемы пифагорейцев, очерчивает то одно, чем держится метафория всего в мышлении Гераклита. Он окончательно определяет, выявляет, выводит на свет простую идею бытия, в простоте которой содержится, однако, все онтологические расхождения, вся апоретика и полемика позднейшей греческой философии вплоть до скептиков. Он не создаёт очередное онтологическое учение, а показывает онтологические условия (пролегомены) всех возможных онтологий» (Ахутин А.В., с.673).