Начиная с середины 90-х годов XX века западные компании стали серьезно заниматься управлением знаниями (Knowledge Management). Основой появления данного направления во внутрикорпоративной культуре явились факторы, которые обусловили возможность определения современного этапа развития мировой экономики как экономики знаний. [1] Корпорации разрабатывают и внедряют внутрикорпоративные практики по сбору, хранению, переработке относящегося к их бизнесу знания, а также технологий предоставления доступа к данной информации работникам, которые решают какие-то текущие проблемы бизнеса и/или принимают управленческие решения. Ведущие производители программного обеспечения для корпораций уже выпустили программные продукты, поддерживающие внутрикорпоративные процессы работы со знаниями. В компаниях появились подразделения, обеспечивающие структуирование корпоративного массива знаний.

Если приглядеться к функционированию корпоративной подсистемы, связанной со знаниями, то можно увидеть, что данная подсистема может быть модельной по отношению к эволюции человеческого знания в целом, поэтому особенности ее функционирования могут подсказать правильное понимание эпистемологических процессов на уровне цивилизации. Верно и обратное – философские идеи развития системы знаний человечества могут оказаться полезными при разработке корпоративных стандартов работы со знаниями. Настоящая работа посвящена обсуждению общих закономерностей взаимодействия человека с миром знаний на основе обозначенного дуализма.

Структура знаний

Способность получать, сохранять и передавать другим своим членам знания является характерной особенностью человеческого общества. Хранение знаний осуществляется в виде записи соответствующей информации на каких-то материальных носителях. Такие записи будем называть текстами, поскольку они по форме представляют собой последовательности знаков, определяющих язык текста. Заметим, что здесь имеется в виду не только какой-то обычный человеческий язык общения, но и, например, языки математики для описания формул, языки химии для описания веществ, нотная запись для описания музыки, и т.д.

Каждое сообщество определяет свои подходы к структуированию массива сохраняемых текстов, этой «библиотеки» сообщества [2]. В частности, для корпораций разработка принципов структуирования текстов является одной из важнейших составляющих успеха проекта создания культуры управления знаниями на предприятии. Если же брать «библиотеку» цивилизации в целом, то тут имеется много возможных классификаций текстов, и выбор нужной классификации обычно определяется решаемой задачей.

В частности существует функциональная классификация, в рамках которой тексты группируются в соответствии с их функциональным назначением. При этом, например, часть текстов может быть определена как священные, другая часть может быть назначена основой для обучения новых поколений. Есть нормативные тексты, как требующие строгого исполнения (законодательство и инструкции), так и претендующие на «мягкое влияние» на выбор людей (морализаторские тексты, рекомендации и различного рода описания «наилучших практик» - best practices).

Требование истинности текста сразу же выделяет массив научного знания, рядом с которым возникают различного рода метафизические дедукционные комплексы. На последних, в частности, концентрируется философия. Однако, не только философия, но и, например, психоанализ. Даже некоторые науки активно обсуждают относящиеся к своему предмету знания подобного типа, которые пока еще не могут быть сфальсифицированы. Например, таким статусом обладает дарвиновская эволюция в биологии, или принципы laisser-faire в экономике.

Еще один важный показатель можно определить как актуальность знания, его общепринятая значимость. Важность данной характеристики основана на ограниченности человеческого канала восприятия и, соответственно, на конкуренции разных подходов к решению проблем за доминирование в этом канале. При этом оказывается, что какие-то тексты попадают в центр внимания сообщества, занимают центральные и наиболее удобные полки «библиотек», другие – вытесняются на периферию, «засовываются в дальние углы» вплоть до их полного забвения, третьи – просто уничтожаются. Здесь, однако, следует отметить, что некоторые тексты могут быть «выдернуты» с периферии и заново введены в центр дискурса [3].

Такое «кипение» текстов в поле их актуальности идет всегда. Тексты постоянно перемещаются как внутри «библиотек» сообществ, так и между такими «библиотеками». «Библиотеки» структуируются по фактору актуальности, причем если не осознано, то стихийно. Тексты ранжируются, причем «ранг» текста является многоплановой характеристикой, зависящей и от конкретного сообщества, и от проблемы, требующей решения, и от некоторых других факторов. При этом следует отметить, что стихийное «общественное» ранжирование текстов может существенно отличаться от сознательного ранжирования, реализованного в результате какой-то официальной политики - множество примеров подобного расхождения можно обнаружить в нашем недавнем прошлом. Другими словами, работа по структуированию множества текстов постоянно идет по меньшей мере в двух планах. Один из них, существующий всегда, – это стихийное ранжирование текстов самими сообществами. Другой план, который может и отсутствовать, - это ранжирование текстов в соответствии с какой-то единой политикой, обозначенной в качестве официальной. Очевидно, что «умная» политика обычно подстраивается к обществу, мягко управляя общественной оценкой.

Эволюционная эпистемология

Ответим теперь на естественный вопрос: А зачем все это надо? Хороший ответ на данный вопрос дал К. Поппер, при изложении своей концепции эволюционной эпистемологии [4]: знания нужны, чтобы решать проблемы, которые человечество встречает на своем пути. Далее Поппер, опираясь на методологию научного познания, предложил следующую общую модель эволюции знаний. Осознанная человечеством проблема стимулирует создание гипотез по ее решению, а также процесс поиска ошибок и устранения ошибочных гипотез. Создание гипотез, их критика и отбраковка (полная или частичная) продолжаются до тех пор, пока не будет найдено решение проблемы. При этом оказывается, что решение одной проблемы порождает другие проблемы, которые опять же инициируют свои процессы создания гипотез и устранения ошибок, обеспечивая непрерывность человеческого познания во времени.

На мой взгляд данная концепция может быть положена в основу поиска закономерностей эволюции «библиотек» в целом. Надо только расширить ее область описания, включив туда и другие виды текстов в дополнение к научным знаниям, которые, навязав свою специфику, сузили модель Поппера. Например, несмотря на все заверения автора, данная модель напоминает скорее агротехнический искусственный отбор при селекции новых пород домашних животных, чем естественный отбор Дарвина. При этом, однако, можно ожидать, что выход за узкие рамки науки, и обобщение данной концепции на ненаучную часть «библиотеки» привнесет в отбор «правильных» знаний элементы стихийности и иррациональности, сделав его более похожим на дарвиновский.

Другим интересным ограничением модели Поппера является то, что наличие единого критерия истинности, основанного на человеческом опыте, а также наличие строгих референсов во внешнем мире, делают возможным получение в конечном итоге единственной истиной научной теории. Наличие конкурирующих концепций в науке обычно состояние временное, характерное для состояния так называемого «переднего фронта исследований». Со временем конкурирующие концепции «утрясаются», при этом они (или какие-то из них) либо оказываются неверными и отбрасываются, либо находят составными частями в конечную теорию, обобщающую результаты научного поиска.

Существенно другая картина наблюдается при выходе за рамки науки. Даже в области метафизических дедуктивных комплексов мы имеет существенную неединственность систем знаний. Причем, по-видимому, можно считать, что данная неединственность не является чем-то временным. Действительно, даже тоталитарные системы, пытавшиеся насадить единомыслие насильственными методами, не преуспели в этом занятии. Альтернативные концепции были маргинализированы, вытеснены в «подполье», однако не исчезли совсем. При этом снятие политического давления на общество привело к немедленному увеличению зон влияния таких альтернативных концепций. То есть, за пределами науки чаще всего отсутствует единый подход к решению человеческих проблем. И такая неединственность принятых концепций по-видимому объективна, поскольку она отражает разнообразие человеческих психотипов. Действительно, трудно ожидать, что строгая рациональность, необходимая для успешной работы в области математики, будет также способствовать успеху в искусстве, где скорее от человека требуется интуиция и иррационализм, умение «слышать музыку горних сфер».

В плане расширения эволюционного попперовского подхода рассмотрим процесс устранения ошибок. Поппер строит свое понимание данного процесса на основе рациональной критики. Не умаляя важность данного механизма, следует отметить, что он уже плохо применим даже к метафизическим дедуктивным комплексам [5], часть из которых является продуктом и предметом философских исследований. Действительно, многие актуальные философские системы дают неотличимые конкретные проекции на область человеческой практики, что не позволяет установить их ошибочность на основании практического опыта. С другой стороны, как это уже отмечалось выше, история показывает, что такие системы тоже развиваются. Они появляются, расширяют зону своего влияния, конкурируют с другими дедуктивными комплексами. Системы могут сливаться и расщепляться. Они могут потерять свою влиятельность и маргинализироваться, могут исчезнуть из дискурса и возродиться вновь через некоторое время. Или не возродиться никогда.

При осмыслении механизмов функционирования конкурентного поля знаний, обеспечивающих описанное выше поведение, имеет смысл опереться на микроуровень описания, которым в данном случае являются люди – последователи конкурирующих подходов [6]. Чем больше людей - апологетов концепции, тем шире зона ее влияния. Поэтому сразу же выявляются два фактора, оказывающих давление на структуру «библиотеки» - это полезность и простота [7]. Человеку нужно решать свои проблемы, поэтому он скорее будет «голосовать» своими каналами восприятия в пользу знания, помогающего ему жить хорошо, чем какого-то другого знания. Простота же концепции облегчает процесс обучения, поэтому при прочих равных более простая концепция будет наращивать свою зону влияния быстрее, чем более сложная.

Понятно, что каждая концепция приходит не на пустое место. Она, во-первых, «вытесняет» какую-то предыдущую концепцию, и, во-вторых, конкурирует за «место под солнцем» с какими-то другими концепциями. Поэтому то, что концепция является развитием предыдущей, оказывается ее конкурентным преимуществом (в силу инертности человеческого сознания). Далее, человек обычно не имеет возможности подробно разбираться с существом концепций, поэтому он вынужден доверять экспертам [8] в их оценках полезности концепций. Это дает преимущество более распространенной (более влиятельной) концепции по сравнению с менее распространенной [9]. Еще один фактор влияния связан с общественным и групповым авторитетом сторонников и/или государственной политикой. Данный фактор повышает конкурентоспособность концепции в лояльных авторитету слоях общества и понижает конкурентоспособность в оппозиционно-маргинальных слоях.

Таким образом, мы видим, что в общем случае устранение гипотез не является таким уж простым процессом, как это выглядит у Поппера. С другой стороны общая картина становится более похожей на биосферу – разные концепции борются за место в головах людей и на полках «библиотек», обеспечивая идейное разнообразие мира. К тому же следует отметить, что развитие самой концепции может следовать эволюционной теории Поппера, поскольку обычно в рамках конкретной концепции выстроена внутренняя методология с определенным своим пониманием истинности. Именно единственность истинности является необходимым условием для реализации эволюционной модели Поппера при развитии какой-то концепции. Обобщая и продолжая аналогию с биосферой, мы видим, что эволюция «библиотек» в принципе основана на двух движущих силах. Во-первых, это «внутривидовой» отбор, обеспечивающий внутреннее развитие концепций в рамках их методологий, и имеющий скорее планово-селекционную природу, чем дарвиновское «давление естественной среды». И, во вторых, это «межвидовая» конкуренция концепций за сознание людей в случае, когда несколько концепций имеют свои проекции на актуальное проблемное поле человека.

В свете изложенного возникает следующий вопрос. Если в «библиотеку» постоянно поступают новые тексты, которые вступают в конкурентную борьбу за каналы восприятия людей как между собой, так и с уже имеющимися в «библиотеке» текстами, то не существует ли каких-то общих принципов ведения подобного соревнования, какого-то общего способа первичного ранжирования текстов? Один из аспектов данной проблемы был разработан Ж.-Ф. Лиотаром, который предложил концепцию существования определенных мета-текстов, мета-рассказов, легитимирующих знания сообщеста.

Принцип наличия «великих рассказов» – подход Ж.-Ф. Лиотара

В соответствии с концепцией Лиотара, для попадания на удобные полки «библиотеки» знание должно быть «выстроено» в соответствии с принятыми в данном сообществе мета-рассказами. Другими словами [10]:

«Знания – это рассказы различного типа. Отбор «правильных» рассказов происходит на основе различных процедур легитимизации. Для социальных рассказов в основе легитимизации лежат так называемые «великие рассказы», которые, например, для традиционного общества представляют собой мифы, легенды, священные тексты, сочинения авторитетов, etc.

Период Модерна характерен тем, что угасают традиционные великие рассказы, и им на смену приходят два новых типа легитимирующих рассказов. Первый – это системный (или спекулятивный) рассказ, когда легитимным становится все, что соответствует принятой обществом системе или набору идей. Второй – эмансипационный рассказ, когда легитимым считается все, что способствует освобождению людей.

Постмодерн характеризуется угасанием легитимизирующей силы рассказов модерна, а основой легитимности становятся перформистские рассказы. То есть легитимным считается все, что способствует общественной продуктивности, или производительности.»

Таким образом, Лиотар предлагает выявлять структурообразующие характеристики любой «библиотеки» в виде мета-текстов, которые он обозвал «великими рассказами» [11]. Примером таких рассказов в плане, например, христианских конфессий могут служить Ветхий и Новый Заветы вместе с другими священными текстами – ведь именно по отношению к данному набору текстов рассматриваются все другие тексты для определения их ценности для христианского сообщества. Было время, когда в зависимости от такой оценки другие тексты могли быть приняты к распространению среди населения, или наоборот, быть преданы забвению, или даже активно уничтожаться.

При этом мы видим, что Ветхий и Новый Заветы являются общей характеристикой для христианского мира знаний – все конфессии чтут эти тексты. А вот интерпретация данных текстов в рамках разных конфессий уже различается – каждая христианская конфессия обладает своим набором священных текстов, интерпретирующих содержание основных книг, дающих моральные ориентиры для оценки поведения людей и происходящих событий.

Лиотар выделяет несколько периодов развития «библиотеки» западного мира – традиция, модерн, постмодерн. Ключевым в понимании данного разделения по Лиотару является период модерна – период общественного развития и прогресса, период научности. Соответственно «великие тексты» модерна базируются на идее универсальной системы мира, и/или на идее освобождения людей. Идея универсальной системы, системности основана на том, что каждый новый текст должен быть соотнесен с принятой в сообществе системой мироустройства (которая, к тому же, понимается единственно верной, хотя и зависящей от самого сообщества), поддерживать данную систему, развивать ее. Внесистемные тексты уходят на периферию, предаются забвению. В рамках эмансипационного великого рассказа ценность текста определяется в зависимости от его вклада в освобождение людей. Тексты, препятствующие свободе, должны быть выведены из дискурса, забыты.

С наступлением эпохи постмодерна Лиотар фиксирует ослабление влияния «великих рассказов» модерна. При этом он находит рост влияния нового рассказа – перформистского, или продуктивного рассказа – «великого рассказа» об эффективности. Все, что способствует росту производительности общества, начинает получать приоритет в системах знаний. Однако Лиотар также отмечает, что продуктивные рассказы, пережив максимум своего влияния, тоже начинают уходить, уступая место другим рассказам – «великим рассказам» будущего. Пытаясь разглядеть современные тенденции, Лиотар отмечает среди последних паралогический рассказ (т.е. когда ценность текста ставится в зависимость от фиксации различия частей объекта, его фрагментарности).

Понятно, что в своем исследовании Лиотар сосредоточился на самых общих подходах. Он только слегка затронул (практически только перечислил) более специфические наборы знаний типа науки (основной критерий легитимности – истиность), искусство (основной критерий – чувство прекрасного) и некоторые другие.

Эволюция «великих рассказов» Запада

На мой взгляд данная концепция Лиотара начинает смотреться гораздо лучше после небольшой коррекции. Действительно, в традиционные «великие рассказы» средних веков, основанных на традиционном христианстве, с появлением абсолютистских тенденций начинают плавно вплетаться системные моменты. Первые универсальные системы были связаны со священным монархическим принципом, и с движением Реформации. В ответ на Реформацию Рим тоже был вынужден заняться структуированием своих знаний в универсально-системном плане, приводя комплекс традиционных священных текстов в относительный порядок. Системная струя достигла своих высот в начале XIX века (немецкая классическая философия).

Наряду с этим в Англии начинают развиваться эмансипационные рассказы, которые набирают мощь к концу XVIII века (США, Франция). Далее, XIX-начало XX столетия отмечены жесткой конкуренцией этих двух типов «великих рассказов» модерна с постепенным вытеснением системных рассказов эмансипационными. Следует также отметить, что эмансипационные рассказы шли рука об руку с прогрессистскими рассказами, или рассказами развития/прогресса, о которых Лиотар почему то не упоминает. «Расцепление» этих двух типов рассказов произошло лишь к концу XX века в результате осознания ограниченности природных ресурсов планеты.

В Европе дольше всего системные рассказы продержались в России, причем интересно, что это произошло в виде своеобразного синтеза системных рассказов с эмансипационными. То есть, мы имели универсальную систему социализма, учение Маркса-Ленина, но вместе с освобождением труда, освобождением от национального и колониального гнета, etc. Однако в конце концов системная часть была окончательно отброшена, и с 90-х годов XX века эмансипационные рассказы стали основой дискурса и в России тоже, причем в интересном варианте – без прогрессистских рассказов, рассказов развития. И лишь с началом нового XXI века рассказы развития стал потихоньку возвращаться в Российский дискурс.

Со второй половины XX века на Западе, на фоне максимума притягятельности эмансипационных рассказов, начинают набирать силу продуктивные рассказы. В принципе, некоторое «замыливание» эмансипационных рассказов вполне понятно – идея освобождения людей в западных обществах уже исчерпала себя (люди стали практически полностью свободными) и начинает себя компрометировать (пользуясь уважением к свободе, меньшинства начинают паразитировать на обществе). С другой стороны очевидна ограниченность продуктивных рассказов, ибо, исчерпав все резервы социальной неэффективности, которые еще остались от общества модерна, социум довольно быстро приходит к падению отдачи от следования данной парадигме. Так же остро критикуются рассказы развития, поскольку человечество начинает упираться в ограничения ресурсной базы планеты. То есть общество оказывается в идейном кризисе, который обычно связывают с состоянием постмодерна. [12]

Интересно также проследить эволюцию телантропного [13] «великого рассказа» - мета-рассказа о всестороннем развитии личности. Возникнув в диалогах Платона в виде обобщения и разъяснения категории «калокагатия» [14], данный рассказ был надолго «задвинут» в общественном дискурсе, пока его вновь не достали из «дальнего угла» «библиотеки» гуманисты Ренессанса. Выродившись после этого в соответствие «естественной природе» человека как критерия разумности общественного устройства, данный рассказ был вновь поднят на щит социалистами. Начиная с Фурье [15], в теориях социализма понятия «всестороннее развитие человека», а также «возможность самореализации для каждого» и «дающий удовлетворение творческий труд», всегда числились среди основных целей общества.

Обеспечив взрывную экспансию влиятельности социалистических идей в форме различных вариантов марксистских теорий, телантропный рассказ «атаковал» либертарианство. Успешность данной атаки выразилась в возникновении социального либерализма – гуманистического направления либертарианской мысли [16], который, начиная с «Нового курса» Рузвельта, становится одной из двух доминирующих идеологий Запада (наряду с laisser-faire – идеологией минимизации вмешательства государства в экономические и социальные процессы). Другими словами, влиятельность телантропного «великого рассказа» становится всеобщей.

По всей видимости именно телантропный «великий рассказ» будет на Западе основным мета-рассказом ближайшего будущего. Экономически это обусловлено смещением общественной потребности на рынке труда в сторону высококвалифицированных специалистов, которые по сути своей являются дорогим и штучным «товаром». Влиятельность телантропного рассказа прослеживается на примере современных западных практик управления персоналом, возрастающих общественных затрат на переобучение людей, включением телантропных слоганов в лозунги и программы многих влиятельных партий.

В России телантропный рассказ получил максимальное развитие в период социализма, но после революции 1989-93 годов был сразу же исключен из дискурса и маргинализирован. И вообще, в плане «великих рассказов» Россия последних лет является очень интересным случаем. У нас тут еще существенно не завершена ни повестка дня эмансипации – освобождения, ни повестка дня производительности – эффективности, ни повестка дня развития – прогресса. То есть для нас еще не исчерпана ни одна из идеологий позднего модерна, которые можно было бы использовать для консолидации общества. Однако вместо этого мы тоже имеем идейный кризис, аналогичный тому, что происходит в современных западных обществах. Это хорошо демонстрирует текущие способности нашей интеллектуальной элиты, которая может лишь компилировать западный дискурс, но адаптация знаний к конкретным социальным условиям развития конкретного общества уже находится выше ее сил.

Общая модель познания

Для завершенности микроуровня предлагаемого подхода рассмотрим следующую схему включения эволюции «библиотек» в философскую модель познания (см. схему на рисунке).

Мы здесь имеем субъект, взаимодействующий с тремя мирами – внешним миром, включающим все, что традиционно понимается под понятием «объект», социумом, и миром накопленных знаний («библиотекой»). Взаимодействия между этими мирами отражают все важные процессы, имеющие место при познании. Действительно, взаимодействия 1,4 исследуются в рамках традиционной классической гносеологии (с упором на взаимодействие 1). Взаимодействие 3 отражает социализацию человека, 3+2 – его обучение. Сам акт познания происходит в рамках отношений 1,2,3: субъект приобретает априорные знания (2,3), с помощью которых он обрабатывает результаты своего опыта (1) и опыта других исследователей (2). Полученные новые знания складируются в эпистеме (2). При этом по каналу 3 до субъекта доводятся также различные социальные ограничения и табу. Например, та информация, что неуважение «талмуда» «великих рассказов» общества, являющихся каноническими для данного момента времени, может привести к репрессиям (т.е. к перекрытию канала 2, и существенному ограничению канала 1), или даже казни субъекта.

Интересно рассмотреть связь «библиотеки» с миром 3 К. Поппера. В принципе, Поппер вносит в свое понимание мира 3 некоторую невнятицу. Возьмем, например, следующее объяснение [17]:

«Книги, здания и скульптуры — продукты человеческого духа — являются, конечно, не только обитателями мира 3, но и обитателями мира 1. Однаков мире 3 обитают также симфонии, математические доказательства, теории. А симфонии, доказательства, теории — очень странные абстрактные объекты «Девятая симфония» Бетховена не тождественна ни своей рукописи (которая может сгореть, а «Девятая симфония» не сгорит), ни любой или всем ее печатным копиям, ее записям или исполнениям. Так же обстоит дело с доказательством Евклида теоремы о простых числах или с теорией тяготения Ньютона.

Объекты, составляющие мир 3, в высшей степени разнообразны. В нем есть мраморные скульптуры, такие как скульптуры Микеланджело. Это не просто материальные, физические тела, а уникальные физические тела. Статус картин, архитектурных сооружений, рукописей музыкальных произведений и даже статус редких экземпляров печатных книг в чем-то подобен этому статусу, но, как правило, статус книги как объекта мира 3 совершенно другой. Если я спрошу студента-физика, знает ли он ньютоновскую теорию тяготения, я имею в виду не материальную книгу и, конечно, не уникальное физическое тело, а объективное содержание мысли Ньютона или, точнее, объективное содержание его сочинений. И я не имею в виду ни фактические мыслительные процессы Ньютона, которые, конечно, принадлежат миру 2, а нечто гораздо более абстрактное: нечто, принадлежащее миру 3 и развитое Ньютоном в ходе критического процесса путем постоянных усовершенствований, вносившихся им снова и снова в разные периоды его жизни.»

Мы видим, что с одной стороны у Поппера мир 3 – это книги, статуи и другие материальные носители с записанной на них информацией, с другой – объективное содержание знаний, которое по своей идеальной сути скорее принадлежит субъекту, чем находится вне его. При этом сам Поппер очень сильно упирает на второе понимание, что позволило В.Н.Садовскому [18] предположить, что Поппер в своей модели просто расщепил субъект на свои мир 2 и мир 3. С другой стороны, в той же статье Садовский утверждает, что в понимании Поппера субъект никак не связан с контентом мира 3, указания на что мы находим и у самого Поппера (см. например цитату выше). Так идеи Платона вернулись к тому, кто старательно развеивал чары древнего мудреца...

В рамках предложенной схемы все значительно упрощается. Надо всего лишь привлечь в рассмотрение понятие информации, которая, являясь аттрибутом материи, является имманентной составляющей Внешнего мира, отражая имеющиеся в нем различия. В этом плане по форме «библиотека» знаний является специальным образом организованной людьми частью Внешнего мира – набором материальных носителей с записанной на них информацией – текстами, заключающими в себе знания человечества. Именно информация является миром 3 Поппера, причем та информация, которую субъект уже усвоил при своем обучении, то есть своем взаимодействии с «библиотекой» и, возможно, с учителем.

* * *

В заключение отметим, что понимание предмета эпистемологии в широком плане (см. ссылку 2 в данной статье) имеет под собой основания. Учет мира знаний человечества существенно обогащает теорию познания. К тому же сама данная «библиотека», закономерности ее эволюции, являются очень интересным объектом для философского анализа, и, на мой взгляд, еще существенно недо-исследованным.

Ссылки и комментарии

1. Макаров В.Л. Экономика знаний: уроки для России // Вестн. Рос. акад. наук. - 2003. - Т.73, N 5. - C.450-456. (Ссылка в интернете: http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/VRAN/SESSION/VRAN5.HTM)

2. В принципе данную «библиотеку», или, другими словами, структуированный мир знаний, имело бы смысл называть эпистемой (греч. episteme - знание). Тем более, что такое определение согласуется с возникшим в настоящее время вторым смыслом понимания предмета эпистемологии (первый смысл термина: эпистемология – это то же, что и гносеология, а именно, - теория познания): «Однако в неклассической философии может быть зафиксирована тенденция к различению Э. (эпистемологии – ПК) и гносеологии, которое основано на исходных категориальных оппозициях. Если гносеология разворачивает свои представления вокруг оппозиции "субъект - объект", то для Э. базовой является оппозиция "объект - знание". Эпистемологи исходят не из "гносеологического субъекта", осуществляющего познание, а скорее из объективных структур самого знания. Основные эпистемологические проблемы: Как устроено знание? Каковы механизмы его объективации и реализации в научно-теоретической и практической деятельности? Какие бывают типы знаний? Каковы общие законы "жизни", изменения и развития знаний?» - См. Бабайцев А.Ю. Эпистемология // Новейший философский словарь. - Мн.: Книжный Дом, 2003.- 1280 с.

Однако, к сожалению, термин «эпистема» впервые был использован М. Фуко, для которого это была ментальная «структура, существенно обусловливающая возможность определенных взглядов, концепций, научных теорий и собственно наук в тот или иной исторический период».- См. Грицанов А.А. Эпистема // Новейший философский словарь. - Мн.: Книжный Дом, 2003.- 1280 с. То есть неявно заданный (в коллективном бессознательном) свод правил и нормативов, определяющий все имеющиеся в данный период времени дискурсы.

Из-за «занятости» термина я буду в данной работе использовать термин «библиотека».

3. В качестве примера «воскрешения» актуальности текстов можно привести традиционные тексты (сказки, поговорки, мифы), которые долгое время были основой общественного сознания. Когда произошел «отрыв» «просвещенных слоев» от традиции, были введены в дискурс новые тексты (беллетристика, работы философов, ученых), которые легли в основу общественного сознания «просвещенных слоев». Потом «просвещенными слоями» были вновь «открыты» традиционные тексты – исследователи пошли в народ фиксировать «народное творчество» - причем часть таких «забытых» текстов была даже введена в образовательный стандарт. В частности, такой чести были удостоены народные сказки.

4. Поппер К. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики.- М.: Эдиториал УРСС, с.57-74.

5. Сам Поппер в своей книге «Открытое общество и его враги» указывает на то, что выбор критического рационализма в качестве метода работы является иррациональным моральным выбором человека, и не может быть обоснован в рамках данного метода (см. Поппер К. Открытое общество и его враги, т.2.- М.: Культурная инициатива, 1992.- 528с.- С.268).

6. Здесь применяется синергетическая модель механизмов взаимовлияния концепций при их эволюции через взаимодействие на социальном «микроуровне». Данная модель в нескольких словах выглядит так: взаимодействие/общение людей, каждый из которых имеет свою картину мира, свою когнитивную модель, сопровождается (или не сопровождается) согласованием индивидуальных когнитивных моделей. Случай согласования приводит к появлению в общественном сознании «доменов», состоящих из таких согласованных между собой картин мира. Данные «домены» вполне могут быть соотнесены с объективными идеальными сущностями, изучаемыми некоторыми философскими системами, хотя они имет в своей основе вполне материалистические механизмы своей эволюции. Такие «домены» отражаются в «библиотеке» в виде соответствующих текстов, что обусловливает один из механизмов расширения их зон влиятельности через обучение и другие формы социализации людей. Так возникает модель того, как «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами.» - Маркс К. К критике гегелевской философии права // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.1. С.335-357.

7. Здесь естественным образом в предлагаемую модель интегрируются утилитарный и конвенциальный подходы к отбору знаний.

8. Здесь привлекается механизм «активного доверия», предложенный британским социологом Э. Гидденсом для понимания современных социологических процессов. См. например В.Н. Фурс «Критическая теория позднего модерна» Энтони Гидденса // http://www.i-u.ru/biblio/archive/furs%5Fcritical%5Fpheory/.

9. Данный механизм не относится к маргинальным слоям, социальная динамика которых обычно определяет «латентную жизнь» некоторых концепций. Маргинальные слои обычно характеризуются сектантской внутренней организацией, то есть очень сильным отторжением «внешних» концепций по сравнению с «внутренними». Такое интеллектуальное «схлопывание» можно определить термином «коагуляция». См. Крупкин П.Л. Вновь о нации и о ее структуре. // АПН, 4 преля 2007, http://www.apn.ru/publications/article16832.htm .

10. Лиотар Ж.-П. Состояние постмодерна. – СПб.: Алетейя, 1998. Ссылка в интернете: http://lib.ru/CULTURE/LIOTAR/liotar.txt.

11. «Великие рассказы» (фр. grands r?cits, m?tar?cits) - перевод на русский язык соответствующих понятий Лиотара сделанный при подготовке книги (Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна.- СПб.: Алетейя, 1998). Встречается также в виде термина «большие рассказы», и в виде калек с английского «большие нарративы» и «мета-нарративы».

12. На мой взгляд продуктивные рассказы следует считать рассказами модерна. Действительно, значимость понятия эффективности возникло в капиталистическом производстве, откуда оно получило распространение на другие сферы жизни, и было унаследовано через марксизм социализмом. Такая поправка к взглядам Лиотара делает концепцию более стройной и логичной. Конечно, это сдвигает начало эпохи постмодерна с 30-х годов XX века на конец 60-х, но это хорошо вписывается в хронологию постмодерна, следующую из других принципов (общество потребления, дальнейшая эмансипация западных обществ из-за студенческих волнений, и т.д.)

Здесь следует также отметить, что ряд исследователей (Э. Гидденс, Ю. Хабермас, и др.) не считают необходимость выделения специального периода постмодерна актуальным, относя наблюдающиеся специфические общественные изменения к периоду позднего модерна.

13. Телантропия (греч. telos - завершение, цель, antropos - человек) – термин, собирающий все, что основано на идее всестороннего развития личности как цели общественного развития.

14. «Калокагатия (греч. kalos kai hagatos - красивый и хороший) - этико-эстетический идеал древнегреческой культуры, предполагающий гармонию телесного и душевного совершенств, вызревающую в смене поколений (в отличие от внезапной вспышки красоты, таланта или добродетели, взятых в отдельности); в философии Платона - идеал гармонического сочетания физических и духовных способностей человека, естественно дополняемых его богатством и благородством души. Человек - носитель К. - в истинном призвании своем должен был всецело стремиться к осуществлению коллективных чаяний полиса. Общественно-этическое измерение К. в античности трансформировалось в его этико-эстетический парафраз в границах классического философствования Европы Нового времени (гармоничное воспитание, реализующееся в адекватном образе жизни). В коммунистической идеологии идеал всесторонне (разносторонне) развитой личности - строителя коммунизма - редуцирует идеал К. применительно к индивиду, лишенному национального и социально-стратификационного своеобразия.» - Статья из словаря (Калокагатия // Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов.— Мн.: Изд. В.М. Скакун, 1998. - 896 с.).

15. «Согласно Ф. (Фурье – ПК), естественные страсти человека, подавляемые и искажаемые при строе цивилизации, будут направлены на творческий труд, полный разнообразия и радостного соревнования. Разумно организованные могучие трудовые армии — региональные, национальные и международные — преобразуют лик Земли. В новых условиях общественной жизни будет формироваться и новый человек как целостная, всесторонне развитая личность.» - Цитата из статьи из БСЭ (Фурье // Большая Советская Энциклопедия / Изд. в 30-ти томах.- М.: Советская энциклопедия.- 1969-78.)

16. История данного направления либерализма хорошо изложена в статье (Струве П.Б. Социальный либерализм // Избранные сочинения.- М.: РОССПЭН, 1999.- С.412-423.)

17. Цитата из статьи (Поппер К. Эволюционная эпистемология // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики.- М.: Эдиториал УРСС, с.57-75.- С.71-72)

18. Садовский В.Н. Эволюционная эпистемология Карла Поппера на рубеже XX и XXI столетий. // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики.- М.: Эдиториал УРСС, с.3-51.- С.46.