Вот и подошёл к концу мой анализ текста фрагментов поэмы Парменида, который занял у меня 3 года. Привожу здесь анализ 16 фрагмента и выводы по второй части текста Парменида.

Мысль — это то, что в избытке

Текст Парменида прочитан, практически все фрагменты, сохранившиеся от его поэмы, проанализированы, но остаётся чувство незавершённости, неполноты, недосказанности. Не хватает торжественного заключительного аккорда, окончательной точки, подводившей бы итог всему, сказанному в поэме Парменида. Не выясненным до конца остаётся, что же всё-таки выбирает сам Парменид: эфирную природу Света или тяжёлую плотную Ночь; находятся ли эти начала в равновесии или одно должно быть устранено как ошибочное. Есть в поэме фрагмент, который многое проясняет в учении Парменида или, во всяком случае, заставляет очень серьёзно задуматься: это фрагмент 16, состоящий из четырёх строк, дошедший до нас через Аристотеля и Теофраста. Именно этим фрагментом я хотел бы завершить свой анализ текста поэмы Парменида.

По-гречески фрагмент выглядит так:

Ὡς γὰρ ἕκαστος ἔχει κρᾶσιν µελέων πολυπλάγκτων,

τὼς νόος ἀνθρώποισι παρίσταται· τὸ γὰρ αὐτό

ἔστιν ὅπερ φρονέει µελέων φύσις ἀνθρώποισιν

καὶ πᾶσιν καὶ παντί· τὸ γὰρ πλέον ἐστὶ νόηµα.

Буду переводить построчно. Первая строка представляет собой половину предложения и может быть переведена так:

«Каково каждый раз имеется (держится) смешение (слияние) заблуждающихся членов ...»

Определяющим здесь является прилагательное πολύπλαγκτος, которое имеет значения:

1. 1. много странствующий или странствовавший;

   2. заставляющий много блуждать, бросающий из стороны в сторону;

   3. вводящий в заблуждение.

Перевод А.О. Маковельского первой строки выглядит так:

«Ибо в каком состоянии всякий раз находится у людей смесь (теплого и холодного) в (их) весьма изменчивых членах...» (Маковельский, с. 48). Хотя о двух началах: тёплом и холодном у Парменида ничего не сказано, но имеется у Теофраста. Церетели выбирает значение «заблуждающихся». А.В. Кубицкий переводит πολυπλάγκτων как «гибких», так что получается: «соответственно тому, как каждый имеет соединение гибких членов...» (Аристотель. Метафизика, с. 478). У А.В. Лебедева: «Какова в каждый момент пропорция смеси [элементов в] непрестанно-меняющихся членах...». В поэтическом переводе сказано ещё сильнее: «многоблудных членов». А.В. Ахутин в πολυπλάγκτων увидел указание на 6 фрагмент, где речь идёт о «блуждающих (πλάττονται) о двух головах» смертных, имеющих πλακτὸν νόον — сбившийся-с-пути (плавающий) ум, и переводит начало 16 фрагмента так: «каково каждый раз смешение [стихий в] блуждающих [«много странствующих»] членах [составных частей]...» (Ахутин, с. 584).

Читаю дальше: τὼς νόος ἀνθρώποισι παρίσταται· - «такая мысль людям приходит» или «то людям и приходит на ум». Казалось бы мысль не может зависеть ни от какой смеси и как-то меняться в зависимости от неё. Видимо поэтому А.В. Лебедев предлагает здесь заменить мысль ощущением: «такова и мысль [= «ощущение»], приходящая людям на ум».

А далее речь снова, как в знаменитом 3 фрагменте, заходит о тождестве - τὸ γὰρ αὐτό, о тождестве мышления, ума. Видимо, именно указание на тождество, на тождество мышления и бытия, повторённое ещё раз, но уже во второй части, где речь идёт о мире мнения, дало повод к следующему размышлению А.В Ахутина: «... перед нами два разных смысла тождества (говоря традиционно) мышления и бытия. Я назову эти смыслы мифо-доксическим и онто-логическим. Одно тождество (мифо-доксическое) имеется, дано до всякой данности, но дано только посредством этой «всякой» данности... Другое тождество — онто-логическое — есть то же самое (то самое) тождество, но как искомое, оно задаётся озадаченным вниманием к собственному виду (собственным «знакам») того, что присутствует всегда только в разных видах («символах») другого» (Ахутин, с. 684).

Тὸ γὰρ αὐτό ἔστιν ὅπερ φρονέει µελέων φύσις ἀνθρώποισιν - «ибо тем (же) самым образом настроено (или тот же самый замысел) существо (характер, природа) человеческих членов». А.О. Маковельский переводит так: «Ибо у людей... мыслит одно и то же; природа их членов». У А.В. Лебедева: «Ибо Природа членов тождественна с тем, что она сознаёт, у людей...». У М.Ю. Гаспарова: «Членов людских естество и то, что мыслит, — едино». У А.В. Ахутина: «потому что природа [существо, слкад] их состава... разумеет одно и то же» (Ахутин, с. 686). В этой строке присутствуют два важных для понимания термина: φρονέει и φύσις. Глагол φρονέω имеет много значений: чувствовать, быть в здравом уме, мыслить, сознавать, замышлять, быть настроенным, принимать во внимание, помнить. Переводчиками обычно берётся значение «мыслить», «сознавать». Слово φύσις означает природу, естество, характер, вещество, род, происхождение, наружный вид, внешность, создание, творение, существо. Нужно помнить, что поэма Парменида, как и многих других древних авторов, носит название Περί φύσεως, т. е. «О природе», хотя термин φύσις упоминается во всей поэме чуть ли не единственный раз.

Далее идёт небольшая вставка, которую переводчики обычно помещают в середину предложения: καὶ πᾶσιν καὶ παντί — у всех и у всего. Природа, существо всех и каждого, не только людей, но и всего, что есть во Вселенной, мыслит, разумеет, сознаёт, чувствует. На этом основании исследователи заключают, что Пармениду, как и многим его современникам свойственен пантеизм, хотя он отсутствует в первой части поэмы.

Заканчивается 16 фрагмент словами τὸ γὰρ πλέον ἐστὶ νόηµα — ибо целое есть мышление. Слово πλέον можно переводить как «больше», «сверх того», а можно как производное от πλέος — полный, преисполненный, целый. И снова νόηµα — мысль, сознание, хотя как за аксиому принято считать, что о мышлении, о мыслимости бытия речь идёт только в первой части поэмы, а во второй лишь о чувствах, которые обманчивы и вводят в заблуждение.

Интересными и достойными того, чтобы их здесь привести, я считаю два равно допустимых перевода окончания 16 фрагмента, сделанных А. Мурелатосом:

«Ибо то же самое [путанное множество] понимают устроение членов у людей, у всех и каждого. Ибо мысль есть то, что преобладает [в смеси]» (Ахутин, с. 685).

Другой допустимый перевод:

«Ибо то же самое [а именно «что есть»] схватывает внутреннее существо человеческого строения [природа человека] как у всего человеческого рода, так и в каждом человеке. Ибо мысль есть то, что выполнено» (там же).

Весь 16 фрагмент, если не прочитывать его в контексте заранее заданного понимания, не совсем вписывается в смысловую канву второй части поэмы. Возможно поэтому некоторые переводчики (Г. Френкель, К. Дайхгребер, М. Унтерштайнер, Ж. Боллак, Ж. Лоенен) относят данный фрагмент к первой части: к миру истины. Лично во мне данный фрагмент вызывает ассоциации с обрывочным третьим фрагментом: ... τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι — ибо то самое мыслить, что и быть. Тогда я его понимал как таинственную завязь, где мысль (и, возможно, язык) таинственным образом завязаны на бытии, на том, что есть. Теперь эта тайна немного приоткрывается: мысль всякий раз предстаёт (приходит на ум, схватывается в уме) целостной, наполненной (ведь и бытие всегда есть целое, единое, нераздельное). Такой она (мысль) является в зависимости от настроения (на-строенности, у-строенности) Природы (существа). Но и по тому, какова мысль, приходящая на ум, можно узнать, если эту мысль как-то понимать (рефлексировать её) как мир (существо) предстаёт людям всякий раз.

То есть мысль, приходящая человеку в голову не является произвольной, а определяется некоторым устройством, составом, складом чего-то (бытия, природы, блуждающих членов, смеси тёмного и светлого начал). По Аристотелю, Парменид отождествляет мысль с чувственным восприятием, в таком случае Парменид стоит в одном ряду с Эмпедоклом, Демокритом и Анаксагором. «И вообще, благодаря тому, что за разумное мышление они принимают чувственное восприятие, а это последнее есть [по их мнению] [некоторое] качественное изменение, им приходится объявлять истинным [всё], что представляется [отдельному человеку] по свидетельству чувственного восприятия» (Метафизика, с. 93).

Как же так, ведь совсем недавно Парменид казался «твёрдокаменным рационалистом», отказывающий миру в многообразии и подвижности, так как это противоречило доводам логических доказательств. Древний мудрец являлся нам предтечей высокой спекулятивной философии неоплатоников, созерцающих абсолютно Единое, в «бытии» Парменида виделись «эйдосы» Платона, а в тезисе «бытие тождественно мышлению» угадывалось декартовское «мыслю, следовательно, существую». И вдруг Парменид оказывается в ряду материалистов и сенсуалистов. Или всё-таки вслед за А.О. Маковельским следует признать Парменида материалистом и идеалистом одновременно?

Может Парменид изменил свои взгляды, может решил сохранить своё прежнее учение, в котором со временем разочаровался? А может, видя, что логические выводы противоречат данным чувственного восприятия, решил вовсе отказаться от поисков истины и впал в релятивизм? Тогда не случайно пятая глава четвёртой книги аристотелевской Метафизики, где и приводится анализируемый 16 фрагмент, начинается с упоминания тезиса Протагора.

«Смесь какова всякий раз многоблудных членов, такая

Людям и мысль приходит на ум; тождественна, право,

С тем, что она сознает, природа членов и в людях,

И во всех, и во всем, ибо мысль — это то, что в избытке».

Полагаю, что данный фрагмент позволяет как-то установить связь между миром истины и миром мнений, излагаемых в двух частях поэмы. Если следовать строго выверенному дедуктивному доказательству, то получим то бытие и те его знаки, которые представлены в первой части. Но где же тогда все вещи, поименованные смертными двумя формами: Светом и Ночью, где «чистой лампады дела лучезарного Солнца», а также колобродные дела круглоокой Луны? Где боги, где космос с его поэтикой, с рождением и гибелью всех и вся? Ничего этого нет, это лишь плод воображения, обман чувств, кажимость, обличённая в лживый строй нарядных стихов. Нет движения, нет многообразия вещей! Да, всё так, но только с высоты логического суждения. Много ли найдётся смельчаков, готовых отказаться от привычки мнить мир таким, каким предстаёт он каждый раз в чувственном восприятии? Склонный мыслить логически, доверяющий только убедительным доводам беспристрастного рассудка, выберет первый путь — путь бытия как единого, неподвижного, бездрожного, неделимого и т. д. Мыслящий как-то иначе выбирает иной путь: тот, который приведён Парменидом во второй части поэмы (вполне вероятный мирострой) или какой-то другой.

Мысль каждого человека определяется множеством факторов, объединённых в некую совокупность, называемую настроем, настроением, миронастроением. Как образуется миронастроение человека — вот задача, которую решает Парменид. Если бы Парменид верил в абсолютную истинность доводов, приведённых им на пути Убеждения, которое истине спутник, то второй части — о вполне правдоподобном мироустройстве, просто не понадобилось бы. Полагаю, что в своём тексте Парменид не излагает ни собственного, ни какого-то другого учения. Речь Парменида — попытка понять и описать то, как устроено и как работает мышление (понимание) человека, куда оно устремляется и от чего это зависит, а также к чему может привести. Поэма Парменида — о природе нашего понимания и познания.

Что же тогда получается: каждый человек мыслит по-разному? У каждого своя истина? К чему каждый склоняется, то для него и существует? «В самом деле, если истинно все то, что [человеку] приходит на ум и что [ему] представляется, тогда всё должно быть вместе и истинным и ложным» (Аристотель. Метафизика, с. 91). С таким убеждением — прямая дорога в скептицизм и релятивизм, к чему, видимо, и пришёл Протагор вместе с другими софистами, он, кстати, считается учеником Парменида. Да уж, хорошую смену себе подготовил Парменид: себялюбивых «мудрецов» за плату готовых доказать как одно, так и противоположное ему.

• Дак кто же ты есть на самом деле, уважаемый Парменид? Идеалист или материалист, догматик или скептик? Метафизик, бегущий от всякой противоречивости и изменчивости, или тонкий диалектик, умело играющий на противоречиях, поборник истины, но запутавшийся в собственных выводах, или софист, намеренно прячущийся то за бытие, то за не-бытие? Как тебя понимать, Парменид?

• А никак не надо понимать. Пойми сначала себя, если сможешь.

• Скажи хотя бы тогда, что же есть Истина, уважаемый Парменид? Нет, не истина материалиста, которая даётся в чувственном восприятии, не истина идеалиста, которая в понятии, не истина метафизика или релятивиста, вовсе не та, что у смертных, а Истина сама по себе, единственная и абсолютная?

• Об этом ты спрашиваешь меня? Это твой вопрос, ты его задаёшь, вот и пытай этим вопросом самого себя.

Миронастроение

Только теперь, я думаю, настала пора прощаться с Парменидом и его поэмой. Подводя итоги прочтению тех фрагментов, которые принято относить ко второй части, т. е. к пути мнений, можно сказать следующее. В конце восьмого фрагмента Парменид расстаётся с достоверным словом и мыслью об истине и переходит к рассмотрению мнений смертных, облекая их в лживый строй нарядных стихов. Эти самые смертные именуют две формы, два образа: самотождественный палящий, эфирный, мягкий, сверхлёгкий огонь и, также самотождественную, неизвестную, плотную, телесную, тяжёлую ночь.

Строго выверенная по правилам дедуктивной логики в первой части поэмы речь Парменида теперь, во второй части, как в прологе, наполняется красивыми образами и живыми эпитетами. Для обоснования онтологических положений Парменид пользуется логикой, т. е. рассудочным доказательством, для космогонической картины лучше всего подходят мифологические и эстетические средства выражения. Ошибка смертных заключается в том, что они, не зная как совместить логическую обоснованность и внешнюю красоту, решаются сделать выбор в пользу одного или другого. Однако у древних греков было понятие, в котором и убедительность логики и красота созерцания не противоречили, а буквально совпадали друг с другом: это понятие теории (θεωρία).

Для исследователей философии Парменида большую трудность представляет вопрос о соотношении двух частей поэмы, двух путей: пути истины и пути мнений. Для одних исследователей путь мнения предстаёт либо как критика учений оппонентов, либо как изложение своих ранних взглядов, от которых философ затем отказался, либо как «рабочая гипотеза», космогониическая картина, которую Парменид по важности ставит намного ниже своих онтологических и гносеологических положений. В то же время допустимо, что первая часть подготавливает читателя к правильному восприятию второй части или показывает, какие исправления нужно внести в картину мира, чтобы она соответствовала логике. Есть такие, кто обращает внимание именно на единство и целостность поэмы. Возможно, что Парменид описал два мира, две реальности: целое мыслимое бытие и эмпирико-психологическую реальность, совмещённые в человеческой деятельности. Справедливо также утверждение, что речь идёт об одной и той же реальности, но представленной двумя различными способами: с помощью дедуктивной логики и мифически-поэтическими средствами. Некоторые исследователи считают, что невозможно разгадать тайну взаимосвязи двух частей или видят их объединяющую силу в любви, в эротическом стремлении.

Очевидно одно - во второй части своей поэмы Парменид выстраивает вполне вероятное мироустройство. Мирострой следует отличать от таких понятий как картина мира и мировоззрение. В отличие от картины мира, которая есть результат соглашения учёных-интеллектуалов, мирострой — результат настроения как целостного внутреннего состояния человека. Если в мировоззрении мир предстаёт таким, каким я его вижу, чувствую, то в мирострое мысль готовит себя к тому, чтобы мир дал себя увидеть таким, каков он есть. Мирострой — это особое видение мира, мыслительное конструирование реальности в режиме определённого настроения.

В парменидовском мироустройстве настрой задают две силы: Свет и Ночь. Эти два начала встречаются на протяжении всей поэмы: в прологе — как исходный (дом Ночи) и конечный (Свет) пункты путешествия; в первой части — как присутствующее и отсутствующее (может быть как бытие и небытие); в начале второй части — как две формы: эфирный огонь и знанья лишённая ночь. В девятом фрагменте свет и ночь названы двумя силами - «дюнамис». Дюнамис есть возможная истина, но никак не ложь, быть истиной с необходимостью мешает одно обстоятельство: они понимаются смертными как сущие, а нужно — как сущее, как одно. Мир, построенный на противоположных началах света и ночи и мир как единое, неподвижное сущее есть один и тот же мир, в обоих случаях истинный, но взятый в разных аспектах истины: допустимой, возможной и необходимой. Оппозиция Света и Ночи пронизывает собой всё мироздание, проникает во все сферы и уровни бытия, всё допустимо, всё возможно кроме одного: невозможно допустить, чтобы существовало ничто.

Возможность увидеть мир таким, каким он себя показывает дают боги. Привлечение божеств Парменидом на всём протяжении поэмы объясняется учёными по разным причинам. Боги могли использоваться Парменидом как красивые метафоры, как персонификации философских идей, как апелляция к авторитету мифа, от которого Парменид ещё не готов отказаться или как вид бытия, взирающий в сущее. Алетея позволяет истинно-сущему быть несокрытым в мышлении, Дике следит за правильностью построений суждений, Ананка и Мойра понуждают с необходимостью держаться истинно-сущего, Афродита через своих спутников Эрота и Пейто облекает истинную мысль в прекрасные формы, заставляет страстно любить и обожать истину.

Сама конструкция воспринимаемого людьми мира-Вселенной кажется довольно сложной и трудно представимой. Но даже в очень малой доле дошедших до нас фрагментов угадывается, что Парменид не был лишён ни дара создания поэтических образов, ни таланта математика, ни наблюдательности естествоиспытателя. Таким образом, во второй части поэмы Парменида явлены все компоненты миростроя: особое видение мира передано через приводимых божеств (Алетейя, Дике, Мойра); в конструкции Вселенной прослеживается влияние пифагореизма, Эмпедокла, Анаксимандра; мир в представлении смертных функционирует в двух режимах: в настроении Света и настроении Ночи, которые могут быть в чистом виде, а могут быть смешаны между собой.

Читая текст поэмы, замечаешь, что одни и те же образы, сюжетные линии и даже философские положения воспроизводятся в обеих частях, хотя автором чётко указано их кардинальное различие:

«Здесь достоверное слово и мысль мою завершаю

Я об Истине: мненья смертных отныне учи ты,

Лживому строю стихов моих нарядных внимая».

И на пути истины, и на пути мнения смертных ничто не причастно бытию, отброшено прочь. И в первой, и во второй части мысль тождественна бытию, тому, что она сознаёт. Третий фрагмент: «мыслить и быть — одно и то же» как бы отражается в 16 фрагменте:

«Смесь какова всякий раз многоблудных членов, такая

Людям и мысль приходит на ум; тождественна, право,

С тем, что она сознает, природа членов и в людях,

И во всех, и во всем, ибо мысль — это то, что в избытке».

Только третий фрагмент поражал высотой своей абстракции и спекулятивности, а 16 фрагмент кажется материалистическим, с оттенком излишнего доверия к чувственному восприятию. Мысль схватывается умом в своей целостности в зависимости от настроенности существа меняющихся членов. Не о природе ли мысли ведёт речь на протяжении всей своей поэмы Парменид? Если бы Парменид хотел изложить взгляды, которые он считал истинными, то второй части просто не понадобилось бы. Перед нами демонстрация двух путей мышления: на первом пути мысль следует одним знакам (единое, нерождённое, неизменное и т. д.) и мы получаем единое неподвижное монолитное бытие и тождественное ему мышление; на другом пути, где настрой задают Свет (Огонь) и Ночь, как две противоположные силы, мысль видит рождение и смешение множества предметов, и сама производна от этой смеси.

Парменид пытается понять и описать то, как устроено и как работает мышление (понимание) человека, куда оно устремляется и от чего это зависит, а также как понимаемое мышлением бытие определяет само это мышление. Поэма Парменида — о природе нашего понимания и познания.