Обладать истиной или истинно быть?
Делом философа является, по общему мнению, познание сущего в его существе, познание сущего в его бытии, познание сущего как оно есть, познание истинно сущего. "Познание", очевидно, имеет отношение к знанию. От того, как это отношение будет понято, радикальным образом зависит судьба мысли и самого философа.
Прежде всего, познание является способом подхода к сущему, способом со-бытия с сущим, способом обращения с сущим. Чтобы сущее предстало так, как оно есть, в своей истине, к нему надо надлежащим образом подойти и с ним надо надлежащим образом обходиться. "Надлежащим образом" здесь значит не каким угодно случайно принятым образом, а тем способом, который нам предписывается самим сущим. Кроме того, мы сами есть некоторое сущее среди сущего. Значит, судьба мысли зависит от того, каким образом мы, как сущее, расположимся среди сущего и к нему отнесемся. Здесь следует спросить, что вообще толкает нас познавать, что требует от нас мышления? И не обстоит ли все наоборот: мы должны мыслить, чтобы надлежащим образом расположиться среди сущего и к нему отнестись? Я утверждаю: настоятельная необходимость мыслить и настоятельная потребность расположиться среди сущего суть одно и тоже. Задача мыслить истину есть задача поистине быть.
Почему перед нами вообще стоит такая задача, как это возможно? Потому, что расположение среди сущего и отношение к нему нам наперед не задано. Мы свободны в том, как расположиться и как отнестись, и, тем самым, это стоит перед нами, как задача нашего бытия. Тем более, что мы всегда уже как-то расположились и как-то отнеслись, и, как правило, ненадлежащим образом, а именно: мы видим задачу мышления не в том, чтобы поистине быть, но в том, чтобы обладать знанием. В чем состоит суть такого подхода к сущему? Как мы подходим к сущему, когда хотим его знать? Устремление знать есть по сути устремление обладать знанием о сущем, обладать сущим в нашем знании о нем, втянуть сущее в себя. Обладать знанием о сущем значит снять с себя необходимость пребывать при сущем. Наука, как чистое устремление к знанию, вопреки видимости настроена на то, чтобы от сущего в его временности, в его здесь и сейчас присутствии, уклониться в сторону вневременного покоящегося в ней знания. Знать что-то, чтобы пропала необходимость с этим чем-то быть. Втянуть сущее в знание, чтобы от сущего в его бытии избавиться. Эта манера подхода и обращения с сущим выдает себя как неистинная в самом исходном бытийном смысле. Задача надлежащим образом расположиться среди сущего подменяется задачей сущее познать. Истина, которая изначальна была истиной бытия, то есть бытием в истине, превращается в истинность суждения. Говорят: место истины в суждении. И упускают, что это место для истины неистинно. Это упущение заходит так далеко, что всякое отношение сводит к суждению. Возникает ложная оппозиция теоретического/практического, возможная только при неистинном подходе к сущему. Исходная задача быть в истине становиться в свете науки вторичной и необязательной задачей практической реализации знания. Причем, истинность теоретического знания (а только таким знание и может быть), обязана «практике» лишь проверкой. Возникает представление об опыте, как удостоверяющем знание выходом к сущему. Опыт имеет характер вылазки. Знание выносится из опыта как добыча, вырванная у сущего.
Забвение изначального смысла истины и исходной задачи бытия приводит к расколу единого отношения с сущим на чисто-познавательное, этическое и эстетическое. При этом, этическое и эстетическое понимается как нечто вторичное по отношению к чисто-познавательному, обязанное ему своим существованием. Однако, к бытийной задаче расположить себя среди сущего и к сущему отнестись всегда уже принадлежит «этическое» и «эстетическое» измерение, причем не как нечто накладывающееся на познавательное отношение, но как суть одно и тоже. Расположиться среди сущего значит найти в нем свое место, уместно расположиться. Но именно в уместности как таковой лежит сущность красоты. Одновременно, отнестись к сущему надлежащим образом значит быть должным образом, и в этом исток этического. Онтология, Этика, Эстетика суть одно и тоже.
- hanabi
- Для комментирования войдите или зарегистрируйтесь
Философский штурм | Совместное философское творчество © 2006-2014
Сайт представляет собой площадку для функционирования философского интернет-сообщества, участники которого заинтересованы не только в индивидуальном, но и в коллективном философском творчестве.
Комментарии
1. Сильный текст! Старая тема "быть или иметь", но заостренная философски - в радикальной диалектике удела человеческого! Есть, о чем перекинуться словом. Как приверженец знания и позиции познавания попробую защитить ее от действительно серьезных (!) претензий со стороны экзистенциальной философии.
2. Как справедливо замечает автор:
Действительно, "knowledge is power", (Ф. Бэкон: знание - сила) - в этом следует искать исток наших ответов на подобные вопросы. Чего здесь увиливать? Мы хотим обладать знанием, чтобы властвовать! Мы хотим управлять природой, управлять социумом, управлять миром, сравнивших в своих возможностях с Богом. Это воля к власти (Ницще), это стремление к вечным и неизменным истинам (т.е. к знанию), и есть путь каким мы поднимаем свою природу все выше и выше, каким мы в конце концов обретем "бессмертие" благодаря усилиям науки и техники.
3. Но наша желание власти не есть слепая страсть, не есть безумие. Этот путь власти мы выбрали, чтобы стать свободными. Безвольно отдавшись во власть природы, уступив текучести и быстротечности жизни, мы, возможно, обрели бы счастье естественности, самоуспокоенности на "лоне природы", но не достигли чаемой самореализации и самоутверждения. А мы именно хотим нашей воли, хотим нашей власти, нашей свободы, даже если вся природа, весь мир ополчится против нас! Ради этого мы готовы радикальным образом изменять саму природу, саму естественность! Зачем? Это наш способ самореализации своего бытия как истинной возможности, как истинный проект - не просто возможности расположиться в сущем (пассивность и принятие того, что есть), но возможности создавать себя и свое окружение (активность и борьба, сопротивление наличности)! Познание - это спобоб нашего вызова миру, риск, на который мы отваживаемся ради расширения горизонтов наших возможностей!
4. Но я здесь не выступаю трибуном новой революции, новой религии. Все это свершается на наших глазах и во многом уже свершилось. Наука и техника вошли в наш быт, стали нашей судьбой. Разве можно среди всего этого научно-технического изобилия и прогресса, грезить еще о какой-то там романтичной естественности "надлежащего расположения с сущим"?
Да, мы осознаем, что всегда существует опасность подпасть под власть своих произведений - технических изобретений комфорта и лени (например, телевизор и компьютер). Но там, где источник опасности, находится и источник спасения (Гельдерлин). Невозможно, продвигаться вперед, быть на "острие" познания, изменять мир и при этом не сталкиваться с проблемами! Но сложность и разнообразие наших проблем указывает на меру нашей нашей не романтичной, а трезвой силы и ответственности!
5. Но это требование свободы, это требование нашей воли не является, как можно подумать, исключительно требованием человека науки. По сути, это настаивание на своеволии началось давно и имя ему - христианство. Именно христианство противопоставило нашу субъективность, нашу волю (веру в Бога и упование на него) против естественности мира. Желать Царства Небесного, справедливости не на Земле, а на Небе и значит по сути противопоставлять свою волю (пусть и опосредованную Богом) воле природы. Наука только развернула эту историю вширь и вглубь. Придала ей размах вселенского масштаба. По существу наука - истинная наследница интенций христианства - познать истину в Боге по ту сторону мира и преодолеть этот мир в себе и вне себя. Сам Бог как неизменная и вечная сущность есть основание всякого конечного знания, всякого "научного" отношения к природе. Более того, сама логика знания как такового (наука логики), если верить авторитету (Гегель), и есть знание Абсолюта, знание Бога.
6. Да, наша этика и наша эстетика отличается от познания и является производным от него. Чтобы получать истинное знание, мы вынуждены останавливать все моральные и эстетические суждения (эпохе) - все, что может внести в чистоту познания ненужную суету и ложный взгляд. Как показывает история, если вначале стоит этика или эстетика, то цели познания совершенно сбиваются с пути и ангажируются целями этих дисциплин. Таковы все религии, таково искусство. Желая властвовать, они тем не менее не способны на деле изменять мир. Но и мы, ученые, имеем свою этику - этику научной добросовестности и суровой честности - смотреть всякой проблеме прямо в глаза, обо всем устанавливать свое мнение, все испытывать опытом.
7. Нас упрекают в забвении бытия, в расколе единого отношения с сущим на теоретическое/практическое, теорию/практику вообще. Это правда! Но в этом проявляется наша сила! Мы можем себе позволить не смиряться, с тем что есть. "Философы различным образом объясняли мир, но задача состоит в том, чтобы его изменить!" (Маркс) Усиленно культивируя себя в теоретическом, мы и практику подчиняем своей воле - делаем практически существенным только то, что существенно для нас!
P.S. Слишком много восклицательных знаков! :))) Но я хотел быть красноречивым. Против текста, который завораживает своей простотой и гипнотизирует своей правдоподобностью - следует взбадривать себя бравурной музыкой и барабанной дробью. Но разве бывает однобокая правота? Разве всегда не случается так, что и то, и другое мнение оказываются правыми и вместе отражают цельность истины! Конечно, бытие в мире, надлежащая расположенность в сущем также важна как и наша свобода. И вряд ли здесь альтернатива и выбор "или-или"...
Прежде всего, сделаю ряд пометок о том, что прояснение сути познания, как способа со-бытия с сущим, не является, в действительности, критикой в привычном смысле слова и предъявлением претензий. Во-первых, ни в коей мере не ставится под вопрос знание, добытое путем познания. Речь не идет о какой-то релятивизации знания: знание не может быть каким-то другим. Нет какого-то альтернативного познания: в этом нелепость всевозможных расхожих мистических учений, от которых следует отличать подобную онтологическую мысль. Единственная свобода [если она есть] состоит в возможности занять познавательную позицию или ее не занять. Во-вторых, еще не решен вопрос о том, не является ли такое занятие познавательной позиции судьбой нашего бытия, а именно, не предначертано ли нам то, что наше подлинное бытие, которое является нашей исходной задачей, всякий раз будет от нас ускользать [причем снова и снова одним и тем же единственным способом]? Ведь это ускользание подлинного бытия не является чем-то случайным, но, напротив, существенный факт нашего бытия, сам требующий объяснения [выявления своей причины].
Подобное онтологическое разыскание, в действительности, не питается ностальгией по какой-то утраченной естественности, но есть, пользуясь выражением Мераба Мамардашвили, "собирание субъекта". Прослеживание истории мышления, как истории со-бытия с сущим, "обращение к истоку", [как всякая историография], не имеет этот исток как цель, но движимо настойчивым требованием понять нас теперешних в нашем теперешнем мышлении и бытии. [Замечу в скобках, что это даже не история, в том смысле, что событие размежевания с миром не есть событие в истории, но, напротив, по выражению Жака Деррида, "событие, всякий раз историю открывающее"]. И, кстати, в порядке самокритики, не демонстрирует ли, таким образом, "собирание субъекта" все тоже движение познания: сначала узнать кто мы такие теперешние, а уж потом решать, что с этим делать и делать ли вообще? То есть очередное свидетельство и пример того, как бытие от нас ускользнуло. Правда, в исходном тексте все же сквозит оценка-отношение, он отнюдь не познавательно-нейтрален. Скорее, сейчас я пытался нейтрализовать его назидательность, и, тем самым, рисковал упустить его истину. По-видимому, тут дело обстоит так, что критика познания, как отношения к сущему, все же является критикой, и от требования "быть подлинным образом" не уклониться, однако, это требование является невыполнимым. Мое любимое: неизбежное требование невозможного.
Во-первых, откуда видно, что подлинное со-бытие с сущим есть отдавание себя во власть сущему? Так ли это? Не является ли ложной сама альтернатива "власть мира/наша власть"? Ведь здесь незаметно подкладывается то, что любое отношение якобы есть отношение власти [а это значило бы в нашем контексте тоже, что сказать, будто любой подход к сущему есть познание, и свести подлинное со-бытие с сущим к всего лишь незнанию]. В этом и состоит стратегия власти: представить любое отношение, как отношение власти. Однако, вспомним, что неподлинность познания [превращающая его в отношение властвования] лежит в равнодушии по отношению к сущему, в незатронутости сущим и, тем самым, незаинтересованности в собственном бытии. Здесь следовало бы провести несколько отдающее архаикой и ностальгией различие между властителем, равнодушно оперирующим тем, что ему подвластно, и хозяином, озабоченно обращающимся с порученным ему хозяйством. Корень различия состоит в том, что хозяин, в отличии от властителя, не отделяет себя от своего хозяйства, не противопоставлен ему и мыслит свою судьбу и судьбу мира как общую. Только так можно понимать то, как у Мартина Хайдеггера забота удерживает бытие-в-мире целостным, не позволяя ему развалиться на субъект-объектное отношение.
Что же до отношения власти, то, как ты сам замечаешь, власть чревата властью. И даже не в том тривиально-диалектическом смысле, что властвуя над сущим, мы сами становимся самым неприятным образом подвластны этому сущему, но в том смысле, что, начиная властвовать, властвуем уже не мы: что-то [безличное, говоря грубо] заступает на наше место. В действительности, властвуем не мы, и не мир, но сама власть. В данном случае - знание. Ты прав, эта властвующая инстанция, набирающая свою силу по мере развертывания потенций познания, есть гегелевский становящийся Бог. [Впрочем, также под вопросом, имеет ли тут место становление, либо обретение власти происходит всякий раз мгновенно, как только познавательная позиция нами занята.] История бытия у Хайдеггера, как история ускользания/упадка бытия, и становление Абсолютного Духа у Гегеля суть одно и тоже. С той лишь разницей, что там, где у Хайдеггера звучит плачь по человеку, отказывающимуся от своего подлинного бытия в пользу безличной инстанции, у Гегеля звучат торжественные трубы, приветстветствующие поступь Абсолютного Духа. Такое понимание даже придает гегелевской философии героическое и трагическое измерения. И, кажется, что Жорж Батай все-таки неправ, говоря, что гегелевский Господин не идет на смерть, но устраивает фарс. Нет, Гегель жертвует собой [и не только собой] во имя знания. И не так уж важно, понимал он это или нет.
"Время - горизонт понятности бытия" - читаем мы в "Бытии и времени". И, действительно, мы увидим единство христианского и научного устремления, если вспомним о временности. Подлинность бытия присутствия стоит в его временности, конечности, смертности. И тут мы, наконец-то, можем положительно раскрыть причину, по которой присутствие всякий раз отшатывается от своего подлинного бытия, от своей конечной судьбы. Мы отдаем себя Богу [Знанию] в надежде обрести в нем бессмертие [не в смысле вечного существования во времени, но в смысле вневременности]. И, при таком повороте мысли, героической предстает уже позиция Хайдеггера, как стояние на своем, стояние-в-себе, amor fati. Принять свою конечную судьбу, как она есть, сказать ей "Да". [А Жорж Батай, в свете такого поворота, все-таки прав в отношении Гегеля]. Итак, согласие с миром. Существенно, что любое размежевание с миром, любая противопоставленность сущему возможны только благодаря предшествующему согласию с миром. Войне с миром всегда предпослан мир, в обоих значениях слова.
Об этом пишет Бибихин, цитируя Деррида, цитирующего Хайдеггера, в предисловии к переводу "Времени и Бытия":
И, напоследок, одна из самых дорогих мне цитат, в которой заключено невероятное внутреннее напряжение.
Из интервью Жака Деррида корреспонденту 'Le Monde', за месяц до смерти:
1. Все начинается с некоторой задачи-загадки:
Казалось бы вначале мы слышим вопрос - нерешительность, колебание, и тем не менее маятник весов склоняется в сторону негативности - вопрос оказался риторическим:
Как можно ставить себе задачу, в отношении которой заранее известно, что она невыполнима? Не удерживается ли этот дискурс только средствами языка - мыслить что-то только в отрицательном смысле на границе того положения вещей, которое есть?
2. Допустим, нас почему-либо не устраивает проект знания. В позитивном смысле, это означает отказаться от одного проекта ради другого. Но речь идет не об этом! По сути говорится о неподлинности всякого проекта, собственно в том, что следуют некоторому проекту (своей воле) и видится основное "зло". Негативная диалектика в действии. При таком подходе неудовлетворенность наличным не может ничем насытиться - становится голодным духом все делающим неудовлетворенным.
3. Но как удерживает такая негативная воля, если можно так выразиться, свой дискурс? Аналогично тому как существует трансцендентное - оно по ту сторону имманентного и никогда не может приблизиться к нам по определению. Точно также и "подлинное бытие" - лишь чаемое "трансцендентное", влекущее, соблазнающее, несоизмеримо полнее и значимее, чем неподлинная имманентность (знание) и тем, самое главное - невозможное. Эта невозможность в негативной диалектике является эквивалентом в указанной аналогии тому, что трансцендентное - непознаваемо.
4. Дискурс власти действительно коварен - он хочет все измерять в терминах отношения власти. Но такова всякая дискурсивная тотальность. Невозможно к ним относиться нейтрально. Такова собственно всякая политика в широком смысле - если ты не занимаешься ею, то она занимается тобой.
Нам говорят о "подлинности бытия", о "собирании субъекта", о "событии с сущим", но на деле навязывают определенную ценностную шкалу, определенную перспективу - определенную политику. Автор сам оговаривается:
Невозможно говорить и тем не менее оставаться нейтральным - сам язык пронизан политикой, пронизан отношениями власти - влияния, убеждения, критики и т.д.
5. Возможно, власть дискурса Всеобщего, которому подчинил себя Гегель, управляла им в достижении поставленной цели. Что с того? Никто не говорил, что наша воля должна быть случайным произволом. Скорее речь идет о подчинении - мере разумности в отношении наших целей и наших возможностей. Все эти эвфемизмы - не властитель, тиран, а рачительный хозяин - только игра слов. Все это только политика, а не сама суть дела. Разве познание есть тирания? Разве познают не для того, чтобы уважать, ценить, понимать? Это верно в отношении между людьми, это верно в отношении человека к Богу, это верно и в отношении мира в целом.
6. "Хайдеггеровский плач по человеку" смешон. В конце концов знание - это наша судьба, ее невозможно избыть. А там, где ничего невозможно изменить нет места стенаниям и вздохам. И разве мы не принимаем мир? Разве разговор о том, что следует что-то изменить (улучшить) есть речь против мира? В этом отношении человек знания пошел в разрез с христианством (которое, впрочем, тоже не было однородным - и через своих отдельных святых отцов признавало, что принятие этого мира как творения Бога необходимо на пути к праведности). Это победоносное:
- звучит как настоящая проповедь. "Героический" Хайдеггер принимающий то, что есть - временность- как если бы вопрос о времени был окончательно решен! Но ведь никто и не сомневается в данном. Верно, что временность, мир и все в нем - есть то, что дано, что всегда предшествует нашему суждению о нем. Кажется в этом никого не надо увещевать. Но ведь речь шла не об этом. Речь шла о другом - о границах возможностей мира (познании), которые являются одновременно и нашими границами. Познавание, как говорилось, нужно не само по себе, а в целях свободы. Но свобода невозможна, если не прояснены наши возможности, не прояснена наша судьба - говоря словами Мальро: в чем удел человеческий? Или: "Что мы можем знать? Что мы должны делать? На что нам надеяться?" (Кант)
7. Слова Деррида звучат, конечно, патетично, как и подобает в подобном случае:
Но нацеленность к смерти - ложная перспектива - смерти не избежать. Философия как искусство умирания сама выдает себя с головой - она панически боится смерти, зациклена на ней и в этом страхе пытается себя заговорить. Но истинное отношение к смерти как к тому, чего нет (Эпикур) не принимает ее в расчет и движется по ту сторону всяких конечных сиюминутных задач, по ту сторону "человеческого слишком человеческого". Только при таком условии вообще возможно что-то великое, возможно что-то стоящее, что-то оправдывающее любую смерть, любое забвение (Ницше).
Как пишет Э. Левинас в "Гуманизме Другого человека" (Онтология. Эстетика. Религиозная философия. №2. Спб. 1992, стр.100):
И далее на стр.101:
Все-таки не могу пройти мимо такого сообщения. Булат, а что Вам так приспичило мир менять? Зачем? Вы можете мне привести пример человека, изменившего мир? И еще: для Вас, как я понял, свобода и своеволие - это одно и то же?
1. Зачем представляться наивнее, чем являешься на самом деле? Яркие примеры людей, которые меняли мир навскидку - Магомет, Сократ, Ленин, Гитлер, Ганди и т.д. Более того, каждый меняет мир, но одни это делают во всемирном масштабе, а другие - в своем маленьком мирке.
2. Вопрос изменения мира в философском аспекте связан с судьбой техники. Мы приобретаем все большую свободу благодаря возможностям, которые нам предоставляет техника - сокращаются расстояния, становится доступным любая информация, суживаются горизонты.
3. И конечно, свобода и своеволие не одно и то же. Свобода есть возможность, своеволие - есть действие. Их соотношение не может быть равенством. Скорее, свобода и своеволие есть две стороны одного и того же феномена: свобода - как констатация самого факта наличия возможностей, а своеволие как ее субъективную реализацию. Здесь своеволие не следует понимать в бытовом смысле как каприз, случайное волеизлияние. Своеволие есть исхождение из своей воли (своего решения), даже если речь идет о подчинении себя воли Другого, например, Бога.
Какой неожиданный ответ! Соизволили бы смекнуть, в чем тут подвох, прежде чем полагать меня каким-то там наивным дурачком, щелкающим по клавишам. Для меня очень много неясно в вопросе о роли личности в истории, для Вас, я смотрю, все решено. Если бы Гитлер изменил мир... Страшно подумать, чтобы было, если бы Гитлер изменил мир...
Тем более, мне не понятен смысл Вашего призыва: "Давайте менять мир!" Он и так меняется, каждую секунду. И потом, тот же Гитлер... Последовал Вашему совету.
Зачем мудрить? Скажите сразу: своеволие - реализация свободы. Из того, что Вы пишите, так и получается. Ладно, будем считать, что Вы эту глупость не писали, я даю Вам еще один шанс. Итак, что такое свобода? Что такое своеволие? И, как я правильно смог Вас понять, для Вас приемлимо как одно, так и другое?
Странно. Туже мысль я писал вот здеся. А Вы меня отругали. Ну, Булат, как же так?
1. Боюсь у нас с Вами не получится беседа, которая предполагает, по крайней мере, добрую волю. Вы предлагаете мне доказывать, что я не глупец, согласитесь это неинтересно. Вы за что-то обозлены на меня, я заранее приношу свои извинения. Желаю удачи!
Как хотите.
Тема владения истиной, как известно древняя, и мистические учения поддерживают с ней непосредственную связь, вполне актуальную и для философии (известнейший пример, неоплатонизм), о чём свидетельствует и Ваш текст. Сама постановка вопроса "истинно быть" мистико-профетического свойства. О том же и поздний Хайдеггер, хотя впрочем и ранний.
Можно вспомнить Аристотеля, у которого теоретическое знание и есть доступная человеку форма владения. в этической сфере это невозможно. Философскому исследованию доступно лишь обоснование ответа на вопрос о том, что делает Благо (смысл) непрерывно значимым для гражданина. Созерцательная жизнь в этом практическом аспекте (осмысленное владение Благом) доступна лишь богам.
Фактически Ваш текст охвачен данным номинальным различием (обладать истиной или истинно быть), но движется по наезженным дорожкам традиции, разве, что Вы не актуализировали горизонт эстетического сознания. И думаю не случайно, поскольку только в эстетическом горизонте можно актуализировать данный вопрос вполне, т.е. просто запутаться относительно различия теоретического и практического. Достаточно спросить не о смысле творчества, что неизбежно завёдёт в тупик анализа способности суждения (вкус), мнения и здравого смысла, а о том почему у одного получается шедевр, а у другого нет. понятно, что в точке бытия шедевра обе заявленные вами позиции совпадают, но, конечно, только с позиции здравого смысла. Первая обозначается как мастерство, а вторая, как гений. Далее можно задать теоретически невозможный вопрос о природе иллюзии и в него с лёгкостью упакуется вся философская традиция от немецкой классики до настоящего времени, ну может быть за относительным исключением Бадью и радикальных опытов антифилософии (Бурдье, отчасти психоанализ).
Тема владения истиной, как известно древняя, и мистические учения поддерживают с ней непосредственную связь, вполне актуальную и для философии (известнейший пример, неоплатонизм), о чём свидетельствует и Ваш текст. Сама постановка вопроса "истинно быть" мистико-профетического свойства. О том же и поздний Хайдеггер, хотя впрочем и ранний.
Можно вспомнить Аристотеля, у которого теоретическое знание и есть доступная человеку форма владения. в этической сфере это невозможно. Философскому исследованию доступно лишь обоснование ответа на вопрос о том, что делает Благо (смысл) непрерывно значимым для гражданина. Созерцательная жизнь в этом практическом аспекте (осмысленное владение Благом) доступна лишь богам.
Фактически Ваш текст охвачен данным номинальным различием (обладать истиной или истинно быть), но движется по наезженным дорожкам традиции, разве, что Вы не актуализировали горизонт эстетического сознания. И думаю не случайно, поскольку только в эстетическом горизонте можно актуализировать данный вопрос вполне, т.е. просто запутаться относительно различия теоретического и практического. Достаточно спросить не о смысле творчества, что неизбежно завёдёт в тупик анализа способности суждения (вкус), мнения и здравого смысла, а о том почему у одного получается шедевр, а у другого нет. понятно, что в точке бытия шедевра обе заявленные вами позиции совпадают, но, конечно, только с позиции здравого смысла. Первая обозначается как мастерство, а вторая, как гений. Далее можно задать теоретически невозможный вопрос о природе иллюзии и в него с лёгкостью упакуется вся философская традиция от немецкой классики до настоящего времени, ну может быть за относительным исключением Бадью и радикальных опытов антифилософии (Бурдье, отчасти психоанализ).