Ранее, в одной из статей своего блога / Место философии в ряду других культурных феноменов - религии, науки и искусства/, я выделил философию, как особый вид интеллектуальной деятельности, отличный и от науки и от религии, целью кото¬рого является рассказ обществу о значимых явлениях сущего, причем рассказ этот должен вестись со всей строгостью научного исследования. А как строится научное исследование?

У ученого изначально имеется, пока не связанный между собой, набор неких научных данных. Он пытается связать их в некоторую, логически обоснованную общую схему, в которой, каждому из данных, стано¬вится в соответствие определенный элемент этой схемы. Затем приходят новые научные данные. И если они укладываются в рамки предложенной схемы, если им отыскивается на ней соответствующие элементы, такая схема обретает уже статус теории, с которой вынуждено считаться все научное сообщество. Так как философия – не наука, объективную теорию здесь не построишь, но необходимо и здесь, чтобы привлечь внимания рационально мыслящего человека, выстроить особую схему, картину мироздания, состоящую из неких элементов, логически связанных между собой. Причем эта тотальная схема, называемая еще философской системой, должна распасться на 3 более мелких схемы, раскрывающие общие аспекты этой системы, ее конкретные проявления и ее индивидуальные особенности. Только тогда общественное сознание может принять эту систему в качестве образца высокохудожественного творчества.

Возьмем такой пример. Создание проекта некоторого механизма. Сначала на бумаге или на экране компьютера мы делаем общую функциональную схему работы этого устройства. На данном этапе нам не надо разрисовывать каждый винтик, соединяющий части нашего механизма. Главное здесь, выделить основные детали механизма и определить связи, возникающие между ними в процессе его функционирования. Это нужно для понимания принципов его работы. Нужно показать, что эти принципы строятся на известных логических основаниях и могут быть воплощены в конкретном устройстве. Если на этом этапе у нас получился, к примеру, вечный двигатель, то какой смысл нам продолжать дальше работу, если наша задумка противоречит всем законам физики. Затем мы создаем конструкцию нашего механизма. Мы делаем детальный чертеж всех его частей. Вплоть до самых мельчайших. Это необходимо чтобы по нашим чертежам другие люди смогли воспроизвести его на их инструментальном оборудовании. И наконец, мы делаем спецификацию нашего проекта. То есть, мы выбираем конкретные материалы, из которых должны выполняться его детали. Тут уже мы вносим некоторый простор для индивидуального воплощения нашего проектного решения. Материалы, имеющиеся у нас под рукой, могут отсутствовать у других и наоборот, хотелось бы применить в нашем устройстве определенный материал, но в данный момент он нам недоступен, хотя другие вполне могут его использовать. Поэтому иногда мы даже не указываем тип самого материала, а указываем только пороговые значения некоторых его физических характеристик, ниже или выше которых отклоняться нельзя.

Все, наш проект готов. Теперь все могут, поняв принципы функционирования предложенного механизма, изготовить его из подручных материалов и пользоваться им в решении собственных насущных задач.

То же самое должно происходить и при построении философской системы. Сначала мы должны представить так называемый, логоцентрический план обозрения сущего. Он выполняется так. Мы сами как бы выходим за пределы нашего мира и оттуда его наблюдаем подобно тому, как физики наблюдают на своих ускорителях поведение малейших частиц вещества, «забывая» что сами они, и их наблюдательные приборы, также состоят из этого же вещества. В философии такой акт называется трансценденцией.

Оторвавшись ото всей, окружающей нас в данный момент конкретики, «взлетев над суетой человеческого муравейника» тут, мы должны сделать как бы фотографический снимок всего сущего «сверху», и, опираясь исключительно на логику, показать его элементы и основные связи, возникающие в процессе его функционирования. Нам легче, чем инженерам-конструкторам, у нас меньше ограничений, да, наверное, их и нет совсем, поскольку, мы ограничены только логикой, а логика – это такой язык общения рационально мыслящих людей, на котором объяснить можно все что угодно.

На второй стадии нашего философского проекта мы должны описать внешний мир, видимый изнутри человеческого тела. Так называемый, антропоцентрический план обозрения сущего. Ведь то, что мы логически объяснили мир, никак не объясняет нам, почему в нашем конкретном опыте мы не наблюдаем все эти общие субстанции, а имеем дело лишь с данными собственных органов чувств, с помощью которых мы можем только ощущать близлежащую окружающую реальность. То, что мы лично видим вокруг, это для нас абсолютная истина, а не какие-то абстрактные рассуждения об общих законах строения вещества. И поэтому, чтобы придать нашей философской системе более законченный вид, нам нужно общую логически обоснованную схему наполнить конкретным содержанием. Через наш личный опыт взаимодействия с миром найти и показать примеры того, что общая схема верна. Надо воплотить ее в живую конструкцию, которую может воспроизвести каждый человек у себя в мозгу. И повернувшись по сторонам, тот с удивлением обнаружит ее в окружающих его вещах и их взаимоотношениях друг с другом. И несомненно уверится в том, что действительно, общая схема работает и в условиях его личного общения с окружающим миром.

Но не все так просто. Дело в том, что все люди по-разному ощущают этот мир. И связано это с уникальным строением органов чувств каждого человека. Кто-то хуже слышит, но лучше видит. Кто-то, наоборот. Есть дальнозоркие люди, есть близорукие. Медиумы, экстрасенсы, чревовещатели и т.д. То есть, мир внутри человека, это совсем не мир вокруг его. Он искажен, опосредован человеческой индивидуальностью, уникальностью строения конкретных органов чувств. И как нам рассказать другим о нашем личном опыте, если то, что мы видим, другие могут и не видеть. Да и то, что мы видим сами, может в реальности и не существует, а это просто результат ее искажения в нашем мозгу. Ведь, как известно из физики, свет преломляется, проходя через среду. Так «преломляется» и реальный мир, а то, что мы видим, есть не что иное, как его образ, впечатанный в наше сознание, застывший, а значит, уже не живой. Что же делать?

Есть нечто, внутри каждого человека, что не искажает окружающую реальность, поскольку между нею и им нет никакого посредника. Это нечто называется Я. А мир, видимый изнутри этого Я, будем называть эгоцентрическим планом обозрения сущего.

Я не может видеть или ощущать. Оно только чувствует. А как можно усомниться в собственных чувствах? Я испытываю страх. И значит, существует что-то, что меня страшит. Это не подлежит сомнению. Другой, находясь в этом же месте, будет радоваться. И это тоже для него будет несомненно. А что в реальности? С этого плана рассмотрения мира, реальность – это не «научная» реальность, рассматриваемая с высот логоцентрической трансценденции, а реальность «религиозная», то есть, некоторое внешнее Я с которым непосредственно общается Я внутреннее. Казалось бы, этот взгляд на сущее излишен. Но мы должны показать полную картину, иначе это будет уже не философия. Аппелировать нужно не только к разуму, но и к чувствам.

Три вышеперечисленных плана обозрения мира всегда прослеживаются в любом высказывании, в любом тексте, в любом культурном проекте. Где-то, явно. Где-то, неявно. Где-то, с преобладанием чего-то одного. Где-то – другого. Их можно определить еще иначе: 1. Общее представление о предмете путем определения его относительно некоторого, одинакового для всех, знания. 2. Его конкретные отличия от «соседей», и 3. Чисто субъективное настроение, которым окрашено восприятие предмета.

Очень яркий пример подобного разделения описания существующей действительности на три разных точки его обозрения дает нам философская система, просматриваемая в библии, точнее - в Новом Завете. Тут вводится как бы три «наблюдателя», «контролирующих» жизнь людей на земле. Первый, Бог-отец, смотрит на всех с небесной высоты. В нем самом нет ничего человеческого и поэтому его Суд абсолютно беспристрастен. Второй, Бог-сын, одной своей частью, принадлежит людям, и живет он не где-то там, а здесь, вместе с нами. И поэтому неудивительно, что разговор свой он строит на основе притч. Общее «видение ситуации» он всегда облекает в показ конкретного события, происходящего с конкретными людьми. И, наконец, третий «наблюдатель», Бог-святой дух. Он ничего не говорит, не судит, но придает духовность всем нашим поступкам. То есть, дает нам окончательную уверенность в необходимости их совершения.

Исторически впервые, человечество взглянуло на окружающий мир, как это ни странно, именно логоцентрически. И отражением этого процесса в феноменах культуры стала древняя натурфилософия.

Человек жаждал действий. Но он был одинок в этом суровом мире, перед игрой разъяренных стихий. Кто-то, самым необъяснимым образом, сжигал пожарами его жилища, затоплял наводнениями его посевы, покушался даже на саму его жизнь, острыми клыками диких животных. Чтобы действовать в таких, сугубо неопределенных условиях, нужна была простейшая, самая примитивная схема, связывающая приход одного события с окончанием другого. Но одного факта существования такой схемы было мало. Необходимо, чтобы она стала объективной, «истинной», чтобы одинаково интерпретировалась всеми его соплеменниками, ибо только вместе, сообща, преследуя одну и ту же, единую для всех цель, они смогли бы противостоять ужасу окружающей неопределенности. Попытка избежать этого ужаса в бессознательных ритуальных телодвижениях, была заменена разговором с ним, олицетворенным в образах богов, разговором, ведущемся на единственном предназначенном для этого языке, понимаемым всем существующим, поскольку оно существует объективно – на Логосе.

Но история продолжалась. Количество знаний, добытых при помощи Логоса, становилось все больше, и постепенно единая натурфилософия стала распадаться на ряд более узких областей, называемых науками, что было вызвано усиливающейся специализацией богов, с каждым из которых нужно было говорить по-своему, в соответствии с его индивидуальным характером. Единый, общий для всех, мир стал делиться, но не просто на части, а на определенные, поименованные части, и этим фактом, пока еще внешне не осознанным, в культурную рефлексию была введена антропологическая проблематика. Один гражданин полиса теперь стал ремесленником и начал рассматривать мир с точки зрения созидателя, другой же – воин, рассматривал его, как разрушитель. Третий же стал философом и занялся тем, чтобы приводить к общему знаменателю, крайние точки зрения.

Аппелируя к непререкаемой достоверности логоса, он, в то же время, оставлял в своих произведениях некоторые неясности, пробелы, чтобы каждый конкретный слушатель мог заполнить их по своему желанию, именами любимых богов. Вот эти вот, вызванные к жизни стремлением обобщить разорванное временем знание, неясности, допускающие толкование одного и того же явления с разных, подчас противоположных позиций, взяли на вооружение софисты, а потом и схоласты, и так смутили своими эклектическими взглядами общество, что оно все больше отворачивалось от философии, ища убежище в религиозном мировосприятии.

Так продолжалось до тех пор, пока Декарт не сформулировал свой знаменитый тезис: «Мыслю, следовательно существую». Этим в европейскую философию официально была введена антропологическая проблема.

Добившись превосходства над природой, человек впервые ощутил себя, не пассивным зрителем, а активным участником происходящих событий. Он осознал наконец свою независимость от толпы и понял, что знание одних лишь общих закономерностей, не преломленных в свете конкретной ситуации, не позволит ему добиться успеха в ежедневном субъективном опыте. Труды английских эмпиристов были первым, систематическим изложением нового, антропоцентрического взгляда на мир, взгляда на мир изнутри человеческого тела. Если трансцендентная, логоцентрическая философия давала руководство к коллективному действию, путем объединения отдельных, разрозненных усилий в единый, общий кулак, то эмпиризм учил, как, в результате этого действия сохранить собственную индивидуальность, то есть практически, а не в одних лишь заумных мечтах, совершить задуманное, совершить его так, чтобы результат предприятия вел не только к общественной, но и к личной выгоде.

Поясним сказанное на простом примере. Некто, прежде чем сесть за карточный стол, должен, по крайней мере, знать правила игры. Вступив же в саму игру, он с удивлением обнаруживает, что, для того чтобы выиграть, необходимо, кроме формальных теоретических правил, знать и пользоваться иными, практическими навыками, которые приходят, лидо с опытом, либо могут быть объяснены знающим игроком непосредственно в ходе самой игры.

Платон, дополненный Аристотелем, Кант – Юмом и Локком, эти системы стоят уже ближе к образу абсолютно убедительной схемы, поскольку, общее зна-ние в них, соединенное с нюансами его конкретного применения, апеллирует не только к априорной человеческой логике, но и к апостериорному человеческому опыту.

И все-таки, впервые открывшая субъективность, антропологическая теория, рассматривала субъекта только лишь в человеческом обличье. Формирующее человека начало, виделось ей только вкупе с биологическим, объективно выраженным, его содержанием. Схваченное понятиями; сознание, разум, рациональность, это начало прочно ассоциировалось с работой головного мозга, где, как считалось, и расположено то, что обычно называют человеком.

Но всякий субъект, субъект лишь постольку, поскольку он абсолютно неопределен. И значит человек, как существо биологическое и разумное, подчиняющееся известным физическим закономерностям не может быть никаким субъектом. И значит, убеждая человека, антропология убеждала не субъекта, а только его рациональную оболочку. «Чистого» же субъекта может убедить лишь «чистая» субъективность. Сердце ищет не истины, но красоты. И в 19 веке появилась наконец система, обращающаяся не только к человеческому в человеке, но и к его нечеловеческим основаниям. Я имею в виду феноменологию и экзистенциализм.

Современный эгоцентризм поставил во главу угла непреходящее значение личной свободы, и вместе с тем – Ответственности, которая теперь целиком ложится на плечи каждой свободолюбивой личности. Я это уже не человек, жестко детерминированный известными человеческими потребностями. Это, не анализируемое разумом, присутствие в сущем, уникальное Существование, которое, единственное в своем роде, не облаченное еще определенной, ограничивающей горизонт видения, формой, способно заметить в окружающем хаосе вечно изменчивого бытия, абсолютно-истинную реальность. К сожалению, идеальный эгоцентрический взгляд нельзя выразить в более-менее объективном изложении. И поэтому ему нет места в тотальной схеме.

Эгоцентрическая философия – только попытка изображения субъекта, попытка, практически оборачивающаяся вращением среди все тех же объективных, то есть, общеупотребительных понятий, например таких как; свобода, Я, страх, тревога, и т.д., в содержании которых достаточно много места уделено субъективному. Но и без такой попытки, текст, претендующий на свою непреходящую значимость, будет неполон. Разговаривая с личностью, мало общаться только с ее человеческой, так называемой, рациональной оболочкой, нужно отыскать в ней сверхчеловеческую (не путать с общечеловеческой) сущность, которая понимает лишь язык свободно выбранных ассоциаций.

Вернемся к примеру с картами. Очень часто, в процессе игры, возникает необходимость выбора из нескольких равновероятных возможностей, выбора, который не может осуществить ни теория, ни практика игры в подобных обстоятельствах, и который целиком возлагается на свободное волеизъявление играющего. В таких случаях, играющий, на мгновение, как бы выключается из окружающей игровой обстановки и погружается в нечто глубоко субъективное, не анализируемое, иррациональное, которое и подсказывает ему ответ, не находящийся из рационально организованной, логической схемы. Вдохнув оживляющий глоток воздуха свободы, он с удвоенной энергией вовлекается в игру, делая, выбранный из двух равновероятных возможностей, ход. Иногда, впрочем, человек, не вынося тяжести, хоть на секунду, но отрыва от необходимости в царство свободы, доверяет предстоящий ему выбор, этой самой необходимости, бросая например монетку, или прислушиваясь к мнению соседа. Но и в этом случае, необходимость некоего толчка изнутри, требует обращения к глубинам собственного Я, хотя бы, в процессе выбора способа выбора нужного хода.

Итак, историческое многообразие культурного отражения окружающего мира приводит к выводу о том, что только совокупность трех перспектив наблюдения сущего: внешней, со стороны стоящего над конкретной ситуацией, наблюдателя, пограничной, когда наблюдатель одной ногой находится внутри ситуации, а другой – вне ее и внутренней, с точки зрения «чистого» субъекта сущего, дает возможность адекватно, с большой степенью убедительности, нарисовать действительную модель этого мира. И если логоцентрический (внешний) взгляд на мир дает руководство к действию в отношении его преобразования в требуемом направлении, антропологическое (пограничное) зрение позволяет приспособиться в процессе этого действия, то эгоцентрическое (внутреннее) рассмотрение Универсума выявляет источник энергии для постоянной готовности к осуществлению, навязанных всеобщей необходимостью, действий.

В современной философской терминологии, показом логоцентрической перспективы сущего , занимается область философии, называемая онтологией. Ее задача – свести все многообразие мира к проявлению и взаимодействию нескольких, математически строго описанных, элементарных сущностей. Отсюда ее второе название – метафизика. То есть, как бы физическое описание мира, в котором существует не только физическое, но и нечто большее.

Второй план видения мира – антропоцентрический, относительно конкретно человеческого сознания, рассматривается гносеологией, философской дисциплиной, которая пытается ответить на вопрос - «Как примирить между собой объективное знание и реальный субъективный опыт?». В философии такой взгляд еще называют теорией познания.

И наконец, особенностями третьего, эгоцентрического плана созерцания Универсума, занимается теоретическая психология. Она пытается построить модель иного, бессознательного присутствия в сущем и показать динамику его, абсолютно субъективного, не выраженного в объективных действиях, взаимодействия с окружающей, субъективной реальностью.

Философская система – не есть истина в последней инстанции. Она – есть средство убеждения всех тех, кто хочет убедиться, кто ищет высшего авторитета, кто жаждет оправдания собственного эгоизма. Чтобы достичь абсолютной значимости, в каждой своей фразе, в каждой реплике, философия должна взывать не только к разуму, но и к чувству, и к конкретному опыту каждого конкретного слушателя. Это нелегко. И удается только самым великим