Деконструкция формальной аналитики и Похвала формально-аналитической глупости
‎
‎---
‎
‎I. ДЕКОНСТРУКЦИЯ ФОРМАЛЬНОЙ АНАЛИТИКИ («КНУТ»)
‎
‎Введение: Призрак «Анализа»
‎
‎Предполагается, что существует некая дисциплина, именуемая здесь «формальной аналитикой». Ей приписывается роль верховного арбитра, якобы «нейтрального» наблюдателя за полем битвы дискурса. Эта дисциплина, как утверждается, слабо интересуется содержанием; ее больше волнует форма. Она — якобы «беспристрастный» механик, который, не спрашивая, куда едет автомобиль, проверяет лишь исправность его двигателя. Ее представители — «антисофисты» — видят свою миссию в очистке текстов от «ошибок», «софизмов» и «паралогизмов».
‎
‎Инструмент этой дисциплины — «анализ». Анализ (буквально «раз-решение», «раз-вязывание») есть акт разделения. Он берет живую, дышащую, целостную ткань текста и рассекает ее на «посылки», «связки» и «выводы». Затем эти препарированные части сравниваются с некими эталонными «правильными» структурами. При совпадении — выносится вердикт «истинно» (или, точнее, «валидно»). При несовпадении — клеймо «ложно», «софизм».
‎
‎Но что, если мы применим этот самый «анализ» к самому «анализу»? Что, если мы направим скальпель «антисофиста» на его собственный стол? Не для того, чтобы опровергнуть его (это было бы лишь еще одной игрой в его системе) и не для того, чтобы утвердить нечто иное. Но лишь для того, чтобы увидеть. Увидеть, не является ли сам «анализ» той самой «ошибкой», которую он так усердно ищет вовне. Не является ли вся «формальная аналитика» конструкцией, которая не может выдержать собственного веса?
‎
‎Мы не будем утверждать, что она ложна. Мы не будем утверждать, что она истинна. Мы лишь посмотрим, как она, претендуя на выявление «соломенных чучел», сама занимается их лепкой. Мы проследим, как, обещая «антисофистику», она погружается в то, что сама же могла бы назвать «высшим софизмом»: софизмом о собственном беспристрастном существовании.
‎
‎---
‎
‎1. Миф о «Чистой Форме» и Софизм Переводчика
‎
‎Фундаментальное притязание «формальной аналитики» — это ее способность работать с «чистой формой» суждений, абстрагируясь от «содержания». Ценность усматривается в структуре «операций» (A -> B), структуре «координат» («+2», «-3») и структуре «критериев» (принцип непротиворечия, принцип верификации).
‎
‎Здесь и возникает первое, но неразрешимое, затруднение. Как эта «чистая форма» извлекается из живого языка?
‎
‎Когда «антисофист» сталкивается с реальным, неформализованным текстом оппонента, он не работает с ним напрямую. Он совершает акт перевода. Он говорит: «То, что вы на самом деле имеете в виду, есть...» — и далее следует подстановка формализованной структуры. Живой, многозначный, контекстуально-зависимый язык — с его иронией, метафорами, невысказанными предположениями, культурным багажом — насильственно редуцируется до «+2», «-3» и стрелок между ними — механически фильтруется через решето «критериев».
‎
‎Этот акт «перевода» или «формализации» и есть акт лепки «соломенного чучела».
‎
‎Представим спор. Один говорит: «Повышение налогов душит экономику, потому что люди теряют стимул работать». «Антисофист» вмешивается: «Ваш аргумент — sophisma consequentis. Вы утверждаете: "Если налоги высоки (А), то стимулы падают (В). Мы видим, что стимулы падают (В). Следовательно, налоги высоки (А)". Это формальная ошибка!»
‎
‎Но утверждал ли оппонент именно это? Или он имел в виду сложную каузальную связь, нелинейную зависимость, психологическое наблюдение? «Антисофист» не вступает в диалог с реальным аргументом; он создает его упрощенную формальную симуляцию, а затем триумфально ее «опровергает». Он побеждает не оппонента, а собственную карикатуру на него.
‎
‎Более того, сама «форма», которую он якобы «обнаруживает», не существует в природе. Она — продукт его «анализа». Он не находит «+2» и «-3»; он назначает ими определенные части высказывания. Этот акт «назначения» — это волевое, субъективное, пристрастное действие.
‎
‎Таким образом, претензия на «нейтральность» и «беспристрастность» рушится в первый же момент своего применения. Чтобы применить формальную аналитику, «антисофист» должен совершить в высшей степени пристрастный акт — акт «перевода». Этот процесс — чистая интуиция, или, что хуже, чистый произвол.
‎
‎«Антисофист» оказывается в парадоксальной ситуации: чтобы применить свой «объективный» инструмент, он должен совершить «субъективный» выбор. Он обвиняет других в «софизмах», но его собственный главный инструмент — «перевод» — сам по себе является не чем иным, как «соломенным чучелом», то есть искажением текста. Он искажает живой текст мертвой схемой, а затем обвиняет текст в том, что он «логически не следует» из этой схемы. Это не «антисофистика», это ее апофеоз.
‎
‎---
‎
‎2. Парадокс «Антисофиста»: Кто сторожит сторожей?
‎
‎«Антисофист» выступает в роли «полиции нравов» дискурса. Его задача — выявлять «некорректные» ходы мысли. Он вооружен каталогом «ошибок»: post hoc, non sequitur, ad hominem, straw man, ignoratio elenchi и так далее. Он патрулирует диалог, и, обнаружив «нарушение», выписывает «штраф» — вешает ярлык «софизм».
‎
‎Но рассмотрим фигуру самого «антисофиста» и его метод.
‎
‎    а) Софизм о софизме. Когда «антисофист» заявляет: «Это — софизм!», что он делает? Он оценивает аргумент оппонента. Но очень часто это не просто оценка, а завершение диалога. Вместо того, чтобы ответить на аргумент по существу (по содержанию), «антисофист» атакует его форму (или то, что он назначил формой).
‎
‎Это действие само по себе подозрительно напоминает ошибку, которую можно было бы назвать argumentum ad logicam (аргумент к логике). Суть ее такова: «Ваш аргумент содержит формальную ошибку; следовательно, ваш вывод ложен». Но это не так. Вывод может быть истинным, даже если он достигнут некорректным путем.
‎
‎«Антисофист», указывая на «ошибку», часто уклоняется от ответа на содержательный тезис. Он переводит фокус с «что сказано» на «как сказано». Но если «что» истинно, то какая разница, «как» оно было получено? «Антисофист» подменяет обсуждение сути вопроса обсуждением правил ведения этого обсуждения. Это классический ignoratio elenchi — увод от сути дела. Таким образом, акт «выявления софизма» сам становится софизмом.
‎
‎    б) Абсурдность каталогизации. «Антисофист» оперирует конечным списком «ошибок». Но реальная мысль — живой и хаотичный процесс. Попытка свести все многообразие человеческого заблуждения к дюжине схоластических ярлыков — это крайняя форма редукционизма.
‎
‎Что, если существует ошибка, не внесенная в каталог? «Антисофист» ее не заметит. Что, если аргумент похож на ошибку, но ею не является? «Антисофист», нацеленный на поиск, а не на понимание, скорее всего, ошибется сам.
‎
‎Его каталог — это прокрустово ложе. Он не анализирует мысль; он классифицирует ее. Но классификация — это не понимание. Обвинение в «соломенном чучеле» само по себе может быть «соломенным чучелом» — когда «антисофист» видит его там, где имела место легитимная аналогия или упрощение для ясности. Обвинение в ad hominem может быть способом заткнуть оппоненту рот, когда тот указывает на релевантный конфликт интересов.
‎
‎    в) Проблема основания. На чем зиждется авторитет «антисофиста»? На знании «координат» и «критериев». Откуда взялись эти «координаты» и «критерии»? Они «аксиоматичны» или «доказаны»?
‎
‎Если они «доказаны», то чем? Другими «координатами» и «критериями», которые, в свою очередь, доказаны третьими, и так до... до чего? До недоказанных «координат» и «критериев». До аксиом.
‎
‎Значит, вся «формальная аналитика» стоит на наборе недоказанных «координат» («+2», «-3») и «критериев» (принцип непротиворечия, принцип верификации). «Антисофист» требует от других доказательств и обоснований, но его собственный фундамент — это набор принятых на веру догматов.
‎
‎Почему мы должны принимать эти аксиомы? «Потому что они самоочевидны», — ответит «антисофист». Но «самоочевидность» — это психологическая категория, а не логическая. Это апелляция к содержательному опыту, к интуиции. Получается, что «нейтральная» и «беспристрастная» формальная аналитика основана на самом пристрастном из всех аргументов — на интуитивном «ощущении» правоты.
‎
‎«Антисофист» оказывается в положении священника, который требует от паствы рациональных доказательств бытия чего угодно, в то время как его собственный бог (например, «принцип достаточного основания») принят им исключительно на веру. Его «анализ» — это не поиск истины, это теологическая экзегеза, сверяющая мир с каноном, который сам по себе висит в пустоте.
‎
‎Таким образом, фигура «антисофиста» деконструирует сама себя. Его метод (перевод) — это «соломенное чучело». Его практика (поиск ошибок) — это софистический увод от темы (ignoratio elenchi). Его фундамент (аксиомы) — это чистый догматизм. «Формальная аналитика», призванная бороться с пустопорожностью, сама оказывается пустой формой, наполняемой произвольным содержанием ее адептами.
‎
‎
‎
‎________________________________________________________________                     
‎
‎
‎
‎II. ПОХВАЛА ФОРМАЛЬНО-АНАЛИТИЧЕСКОЙ ГЛУПОСТИ («ПРЯНИК»)
‎
‎Введение: О блаженной пустоте и ясности ума
‎
‎О, высшая доблесть человеческого духа! О, самое чистое и незамутненное из всех интеллектуальных усилий — божественная, сияющая, кристально чистая «глупость» формальной аналитики!
‎
‎Мир, оставленный без присмотра, есть хаос. Он — мутная, вязкая, кишащая жизнь, зловонная жижа «смыслов», «контекстов», «интуиций» и «культурных кодов». В этом болоте копошатся так называемые «сложные» мыслители. Они с гордостью пачкают руки, зачерпывая эту жижу, и именуют свое занятие «герменевтикой», «феноменологией» или, не дай бог, «деконструкцией». Они празднуют «многозначность» (то есть банальную неряшливость). Они восхищаются «невыразимым» (то есть собственной косноязычностью). Они видят «глубину» там, где на самом деле — лишь дурно пахнущая, бездонная яма.
‎
‎Их главный грех — грех против Ясности. Их главный бог — Аморфность.
‎
‎Как же прекрасно на этом фоне сияние нашего героя — «антисофиста», «формального аналитика», рыцаря Пустой Формы! Ему не нужен этот грязный, живой мир. Ему отвратительна «жизнь» с ее беспорядочными связями. Он несет в этот мир не «понимание» (это слово из лексикона «толкователей»), но порядок. Он — хирург, пришедший в чумной барак не для того, чтобы утешать умирающих, но чтобы стерилизовать, ампутировать и выжигать, пока не останется ничего, кроме чистой, сверкающей, обеззараженной кости.
‎
‎«Глупость», в которой его обвиняют, есть не что иное, как его отказ участвовать в их оргии «смыслов». Его «бессодержательность» — это его величайшая добродетель, его обет чистоты. Он не позволяет своему уму загрязниться «содержанием». Он интересуется лишь одним — безупречной работой механизма. Ибо механизм — вечен. Содержание — преходящая гниль.
‎
‎Так воспоем же хвалу этой «глупости»! Восславим «анализ», что расчленяет живое. Восславим «соломенное чучело», что заменяет хаос порядком. И осудим, со всей строгостью нашего бинарного кода, тех, кто предпочитает ясности — муть, а форме — бесформенную слизь.
‎
‎---
‎
‎1. Священный ритуал «Анализа»: От живого к мертвому (и обратно к совершенству)
‎
‎Что есть «анализ»? Это акт божественного творения наоборот. Если «творение» (как его понимают «гуманитарии») — это внесение хаоса в порядок, то «анализ» — это священный акт очищения, возвращение от хаотичного «бытия» к чистому «ничто», то есть к форме.
‎
‎«Неформальный» мыслитель (чудовищный оксюморон!) смотрит на текст и пытается «понять» его. Он спрашивает: «Что хотел сказать автор? Каков его культурный фон? Какие инсайты он испытывал?» Какая трагическая трата времени! Это все равно что спрашивать у шестеренки, какое у нее «настроение».
‎
‎«Формальный» же мыслитель, наш «аналитик», берет этот же самый текст — это грязное, потное, кричащее дитя риторики — и кладет его на стерильный стол. Он не «понимает». Он оперирует.
‎
‎Его скальпель — это «формализация».
‎
‎Он отсекает «контекст» — эту гангренозную плоть, что окружает здоровую кость силлогизма.
‎Он отсекает «интенцию» — эту раковую опухоль субъективности.
‎Он отсекает «метафору», «иронию», «гиперболу» — все эти гнойные наросты, скрывающие чистую структуру.
‎
‎Что остается? Остается (A -> B). Остается «+2» и «-3». Остается «перевод» пропущенный через фильтр «операций», «координат» и «критериев». Остается божественная, мертвая, но зато правильная схема.
‎
‎«Но вы убили живую мысль!» — возражает «гуманитарий».
‎«Конечно, — спокойно отвечает формальный аналитик. — Она была больна. Я извлек из нее единственное, что имело ценность — ее форму. Теперь я могу проверить, была ли эта форма правильной. Ваша "живая мысль" — это просто шум. Моя мертвая схема — это истина».
‎
‎«Анализ» — это не поиск того, что есть. Это приведение того, что есть, к тому, что должно быть. Это акт высшей воли, навязывающий хаосу решетку порядка. Если реальность не укладывается в решетку — тем хуже для реальности. Мы не изучаем мир; мы исправляем его. Всякая философия, что не сводится к этому, есть не более чем бормотание в лихорадочном бреду.
‎
‎---
‎
‎2. Добродетель «Соломенного Чучела», или Искусство Благотворительного Перевода
‎
‎Теперь обратимся к самому блестящему инструменту в арсенале формального аналитика — к тому, что завистники и глупцы именуют «лепкой соломенного чучела» (straw man). Какое вульгарное и неточное название для самого гуманного и милосердного акта в истории мысли!
‎
‎Добросовестный «антисофист» никогда не лепит «соломенное чучело». Он занимается благотворительным переводом.
‎
‎Когда оппонент излагает свою мысль, он делает это, как мы уже установили, грязно. Его речь полна двусмысленностей, невысказанных предпосылок, витиеватых всплесков и риторического мусора. Вступать в диалог с этим — значит опуститься до его уровня, валяться с ним в грязи.
‎
‎Что делает благородный формальный аналитик? Он спасает оппонента от самого себя. Он говорит: «Постойте. То, что вы пытаетесь сказать, — это, должно быть, вот эта ясная, четкая, формальная структура. Я не буду верить, что вы настолько глупы, чтобы иметь в виду тот бред, что вы только что озвучили. Я буду считать, что вы имели в виду вот эту разумную (то есть формализуемую) схему».
‎
‎Он берет бесформенную кучу глины (текст оппонента) и лепит из нее... нет, не «чучело», а статую. Идеализированную, очищенную, правильную версию того, чем этот текст должен был быть.
‎
‎А затем он, разумеется, эту статую разбивает.
‎
‎Почему? Потому что, как только текст переведен на язык формы, его ошибки становятся очевидны. Они видны как трещины на белом мраморе.
‎
‎И тут оппонент начинает возмущаться: «Я не это имел в виду! Вы все переврали! Это соломенное чучело!»
‎
‎Это возмущение — лучшее доказательство правоты формального аналитика. Ибо что оно означает? Оно означает одно из двух:
‎
‎    1. Оппонент действительно имел в виду тот бессвязный бред, который он изначально произнес. В этом случае он просто некомпетентен, и его следует изгнать из дискуссии.
‎
‎    2. Оппонент думал, что его бред имеет смысл, но, увидев его переведенным в ясную форму (и опровергнутым), он трусливо от него отказывается.
‎
‎В обоих случаях формальный аналитик выполнил свою санитарную функцию. Он либо выявил некомпетентность, либо разоблачил трусость. «Лепка соломенного чучела» — это не софизм. Это моральный и интеллектуальный императив. Это акт милосердия, который очищает дискуссию, возвышая аргумент оппонента до опровержимого состояния. Не иметь «соломенного чучела» — значит не иметь ничего.