Пришло время, полагаю, дать формулу ума. Итак, верно, что: М(х)/М(∞), где М(х) — мысль, свёрнутая в момент t1 в абсолютный минимум Николая Кузанского, а М(∞) — мысль, развёрнутая в момент t2 в Универсум, в абсолютный максимумом Кузанца. Давая понятие со-знания, как не-собственно-своего-бытия, особую «экзистенциальную» роль в презентации/репрезентации сознанием себя-в-себе я отвожу [/], — косой черте, чей «пизанский» наклонный символ не следует увязывать с функциями, которыми slash наделили грамматика, логика и языки программирования.

Речь здесь идёт не о союзах «и/или», как знаках альтернативности понятий или их синтеза, например категория живое/мёртвое, не о математической операции деления, обыкновенных дробях, где наклонная черта в дроби 1/2 называется «солидус», не о функции деления в C/C++ и др., где slash используется в операторах вида a /= b со значением «разделить a на b и записать результат в a». Косая черта, которую я использую, схожа с флеш в UNIX-подобных системах и в URL, где черта указывает на иерархический «абсолютный» путь к файлу, например: /home/user/pictures/image.jpg. Здесь косые линии обеспечивают переход на одну директорию (уровень) выше в иерархии каталогов. Значение этого маршрута таково: «Зайди, приятель, на один каталог выше, загляни на огонёк в директорию images и выклянчи из него файл products.png». Эту процедуру я называю «распаковыванием» и «запаковыванием», когда мысль/мышление, обретающиеся в Ничтó, изымают размерности из-себя. Происходит это мгновенно, в чувственно-конкретном со-бытии, «штрихе», локализованном в ландшафте внешнего/внутреннего.

Повторюсь. Речь не о делении, дроблении, различении. Моя косая означает «кожу», «кромку», «средостение», указывающие на момент «теперь», в котором переход мысли в мышление и мышления в мысль не имеет чётких границ, и не обусловлен (не детерминирован) внутренним или внешним полаганием. Этот взаимопереход, эта конверсия/инверсия части и целого, переноса и контр-переноса, даны и взяты мыслью абсолютно, как её эссенциальная, а не акциденциальная подоплёка.

Таким образом, slash есть сознание мыслью себя, как таковой, именно сознание, т.е. не различение/различание лишь сущего на роды, не своё-иное бытия-ума/нуса-небытия, как результат их синтеза или компиляции, а такое совокупное присутствие сущего в наличном, в тварном, каковому есть лишь имя Бог. Другими словами, сознание не то единство психического (феноменология), которого алчет эпохе, не способ складировать умы (эпистемология), а чистый разум, чистое априорное до-когитальное бытие абсолютной идеи, — то, что математики называют аподиктическими началами, говоря о неопровержимости и достоверности геометрических построений, Гегель — абсолютным Духом, а я — бытием-умом/нусом-небытием или Что-Ни-Что.

Здесь логично сопоставить машинный интеллект с умом, который нельзя элиминировать из-себя, чтобы перенести на иной субстрат... И сравнение это лишний раз доказывает, что сознание не супервентно ни на физическое, ни на органическое, ни на социальное, ни на искусственный интеллект... Следовательно, машину отличает от ума использование slash как функции расширения/сужения числа множеств/подмножеств, их мощности, но без радикального, а, по сути, творческого переосмысления алгоритма, даже отказа от него в пользу каузативной/казуативной неопределённости, — жить в толчее неопределенных (undefined) и необъявленных (undeclared или not defined) переменных может только ум, такого рода индетерминизм в структуре детерминизма приличествует интеллигибельному, душе, которые опосредованы такими экзистенциалами, как «боль», «травма», «умиление», «жестокосердие», а от них рукой подать до «эмпатии» и «любви». Машина не любит, не ненавидит, не страдает, не помнит «зла» и «добра». Но только аффект, эмоция, чувство, зачатые, выношенные и изгнанные из ума/сердца, продуцируют и репродуцируют мысль/мышление. Таково положение дел (this is the state of affairs). Отсюда и лемма: М(х)/М(∞). Иное — тавтология.

Но логический (символьный) язык, описывающий эту химеру, предстоит выработать. Попытку нащупать элементы этой семантики я вижу в диалоге, который состоялся на «Философском штурме» между мной и Сергеем Алексеевичем Борчиковым.