"Старуха сердилась, она громко хохотала" - возраст женщины разно ориентирует объект сопротивления в едином Тела, бесполое Тела в молодости реализуется скорее внешне, а в зрелости скорее внутренне. Для героя порода в молодости и стремлении к смерти: "я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь". "Откуда ветер, оттуда и счастье" - отдаться стремлению бесполого, и тогда можно получить счастье. "А смотрела, откуда ветер дует" - бесполое Тела [природное единого Тела] в поиске объекта сопротивления. "вздумается - запою; кому услыхать, то услышит; а кому не должно слышать, тот не поймет" - шизоидное выражает склонность бесполого Тела к оппоненту и пониманию не в одиночестве, а в месте встречи только. "В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в моих объятиях" - реализованная страсть при эффекте потери Тела Матери, который и формирует уникальный объект сопротивления в бесполом Тела. Сведения о матери Лермонтова, умершей 22 лет, по описанию неуживчивой натуры: [Мария Михайловна, родилась "ребенком слабым и болезненным, и взрослою все еще глядела хрупким, нервным созданием... Была одарена душою музыкальною". Познакомившись у родственников в с.Васильевском с Юрием Петровичем Лермонтовым, Мария Михайловна горячо полюбила его и вышла замуж, несмотря на неодобрение матери. После свадьбы жила с мужем и матерью в Тарханах, но на время рождения сына уезжала с мужем в Москву. Семейные отношения сложились неблагополучно. Современники рассказывали о доброте Марии Михайловны, лечившей крестьян, вспоминали, что нередко она играла на фортепьяно и пела, взяв на колени сына. "Когда я был трех лет, - вспоминал Лермонтов, - то была песня, от которой я плакал... Ее певала мне покойная мать". Нежность к матери и тоска по ней нашли отражение во многих произведениях поэта]. Мать была закрытым человеком, а значит не могла ориентировать объект сопротивления внешне, что передала и сыну. Факт дуэли поэта интересен тем же, когда предложили стрелять, ответил: стрелять в дурака не буду. Лермонтову был важен внутренний дурак которого он не мог убить, а не внешний, как безопасный для него.

Вдруг она пробежала мимо меня, напевая что-то другое, и, пощелкивая пальцами, вбежала к старухе, и тут начался между ними спор. Старуха сердилась, она громко хохотала. И вот вижу, бежит опять вприпрыжку моя ундина: поравнявшись со мной, она остановилась и пристально посмотрела мне в глаза, как будто удивленная моим присутствием; потом небрежно обернулась и тихо пошла к пристани. Этим не кончилось: целый день она вертелась около моей квартиры; пенье и прыганье не прекращались ни на минуту. Странное существо! На лице ее не было никаких признаков безумия; напротив, глаза ее с бойкою проницательностью останавливались на мне, и эти глаза, казалось, были одарены какою-то магнетическою властью, и всякий раз они как будто бы ждали вопроса. Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь. 
Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы... порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции. Она, то есть порода, а не Юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос - все это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гетеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения, - и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни. 
Под вечер, остановив ее в дверях, я завел с нею следующий разговор. 
- "Скажи-ка мне, красавица, - спросил я, - что ты делала сегодня на кровле?" - "А смотрела, откуда ветер дует". - "Зачем тебе?" - "Откуда ветер, оттуда и счастье". - "Что же? разве ты песнею зазывала счастье?" - "Где поется, там и счастливится". - "А как неравно напоешь себе горе?" - "Ну что ж? где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять недалеко". - "Кто же тебя выучил эту песню?" - "Никто не выучил; вздумается - запою; кому услыхать, то услышит; а кому не должно слышать, тот не поймет". - "А как тебя зовут, моя певунья?" - "Кто крестил, тот знает". - "А кто крестил?" - "Почему я знаю?" - "Экая скрытная! а вот я кое-что про тебя узнал". (Она не изменилась в лице, не пошевельнула губами, как будто не об ней дело). "Я узнал, что ты вчера ночью ходила на берег". И тут я очень важно пересказал ей все, что видел, думая смутить ее - нимало! Она захохотала во все горло. "Много видели, да мало знаете, так держите под замочком". - "А если б я, например, вздумал донести коменданту?" - и тут я сделал очень серьезную, даже строгую мину. Она вдруг прыгнула, запела и скрылась, как птичка, выпугнутая из кустарника. Последние мои слова были вовсе не у места, я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться. 
Только что смеркалось, я велел казаку нагреть чайник по-походному, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки. Уж я заканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и обернулся, - то была она, моя ундина! Она села против меня тихо и безмолвно и устремила на меня глаза свои, и не знаю почему, но этот взор показался мне чудно-нежен; он мне напомнил один из тех взглядов, которые в старые годы так самовластно играли моею жизнью. Она, казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный неизъяснимого смущения. Лицо ее было покрыто тусклой бледностью, изобличавшей волнение душевное; рука ее без цели бродила по столу, и я заметил на ней легкий трепет; грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание. Эта комедия начинала меня надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: "Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег", - и стрелою выскочила из комнаты. В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу. "Экой бес-девка!" - закричал казак, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая. Только тут я опомнился.
http://lermontov.info/text/geroy4.shtml Герой нашего времени. Тамань - Лермонтов М.Ю.