у г. Арцыбашева оказывается, что его волнует не предмет спора, а что-нибудь совсем постороннее, идущее от тела. Делает ли кто доброе дело, оказывается, что дело это он делает для себя; выскажет ли мнение, а мнение это телесное, а не головное. И так пристает г Арцыбашев с такими однообразными обличениями ко всем своим героям, что боюсь, как бы он им не надоел. Утвердив и каждую минуту снова и снова утверждая незамысловатый свой тезис, г. Арцыбашев переходит к выводам.
Вывод первый, очевидно, заключается в том, что если мысли наши лгут, а тело говорит правду, то надо слушаться тела, а не мыслей. Этот вывод подкрепляется у г. Арцыбашева таким эпиграфом из Экклезиаста: «Только это нашел я, что Бог создал человека правым, а люди пустились во многие помыслы». Но г. Арцыбашев не внушает нам этого своего ощущения лирически, а опять-таки через посредство геометрии. Он просто напросто устраивает так, чтобы все его герои получили все неприятности своей жизни именно через «помыслы». И чтобы все неприятности дарило им их «тело». Затем-то он так и подчеркивает радости сладострастия, что ему нужно посрамить «помыслы». Затем-то он так и издевается над бедными, беззащитными Танариными, Карсавиными, Зарудиными, — что ему нужно во что бы то ни стало примерно «экземплярно» показать, что не только «мысль изреченная есть ложь», но даже и не изреченная, а всякая, созданная телом. Стоит проследить судьбу любого из персонажей г. Арцыбашева, чтобы заметить, с какой математической точностью распределяет он счастье телу, а горе – помыслам. Изберем для опыта хотя бы сестру Санина Лиду. В нее влюблен Зарудин – молодой офицер. Он глуп, бедняга, — но это уже область «помыслов», и Лида счастлива, пренебрегая ею: «Она знала, что Зарудин бесконечно ниже ее по уму и развитию, что она никогда не может быть подчинена ему; но в то же время было приятно и жутко позволять эти прикосновения сильному, большому, красивому мужчине, как будто заглядывая в бездонную, таинственную пропасть» и т.д. Когда Лида отдалась этому глупому офицеру, то есть, когда она опять пренебрегла «помыслами», — она снова награждена от г. Арцыбашева счастьем: ей и «приятно», и «жутко», и «забавно» — и все, что хотите. Первое горе явилось к ней тогда, когда на минуту ее одолели «домыслы»: зачем? почему? и «что-то грозное начинало вставать впереди». Но это только на минуту, — «домыслы» скоро скрываются – и снова счастье от сознания, что «она имеет право делать все, что хочет со своим, ей одной принадлежащим, прекрасным, сильным, живым телом». Она забеременела. Но г. Арцыбашев настойчиво доказывает, что не в этом ее несчастье. Ее грубо оттолкнул любовник – но по г. Арцыбашеву – и в этом не беда. Беда в том, что она слушалась «помыслов», а не «тела». Тело бы ей сказало другое, но что должно было сказать ей тело, сказал ей родной ее брат, случившийся неподалеку. Он сказал:
— Неужели же ты, отдавшись Зарудину, была такого скверного мнения о своем поступке, что даже боишься признаться в нем… А то, что Зарудин не женился на тебе, так это и слава богу. Ты и сама знаешь теперь… да и раньше знала, что это человечек, хотя и красивый и для любви подходящий, но дрянной и подлый. Только и было в нем хорошего, что красота, но ты ею уже воспользовалась достаточно. И так далее, очень теоретично, и если не убедительно, то именно потому, что теоретично. И вот «Лида увидела глубокое дно слов этих и почувствовала, что в ней самой нет уже ни стыда, ни страха и так дальше – до того самого момента, как Лида вновь стала счастлива, ибо вновь разрушила в себе все свои человеческие «помыслы», а поверила в правду «сильного и молодого» тела. И вот тут-то и возникают два коварных обстоятельства.
Первое заключается в том, что вовсе не «теория» г. Арцыбашева притягивается к фактам – как следовало бы, а факты притягиваются к теории, как никогда не следовало. Будь у г. Арцыбашева живые люди, так они бы на каждом шагу воспротивились его теориям, и Лида в таком горе никогда бы не послушалась (пусть и правильных, но головных, но расчетливых) выкладок своего брата. Это делает роман фальшивым, и практически непригодным. А во-вторых – и это главное! – пусть на минуту мы поверим, что, близкая к самоубийству Лида, стала слушать резоны своего брата и, выслушав, согласилась с ними – что же это будет значить? Это будет значить, что резоны, т.е. те же «помыслы», с которыми так сражается г. Арцыбашев на протяжении всего романа, вдруг оказались способными одержать такую необычайную, такую фантастически-громадную победу, пред которой ничто – все «груди», «бедра», «руки» и «ноги», ежеминутно противопоставляемые им автором.
Санин объясняет сестре, что она должна выйти замуж за нелюбимого ею Новикова. Он говорит ей, что Новиков станет бороться с тем же предрассудками, в которые официально не верит:
— Если бы Новиков был действительно умен, он не придал бы никакого значения тому, что ты с кем-то спала, извини за грубое выражение. Ни тело твое, ни душа твоя от этого хуже не стали… Очевидно, тут дело не в фактах, а в той путанице, которая происходит у него в голове. Видите, какие слова: «предрассудки», «путаница», «факты» — и это должно действовать на оскорбленную женщину и на ревнующего, нелюбимого Новикова! Но главное, главное – заметьте вот что: Санин хочет, чтобы Новиков был умен, чтобы не было путаницы у него в «голове», т.е. сам же хочет рассуждений, схем, силлогизмов. Он хочет помыслов о том, что помыслу не нужны. Он логически доказывает, что логика бессильна. Страсть, безумие, солнце нельзя проповедовать, их можно петь. Только страстный возбудит страсть, только безумный научит безумию. В этом едина заповедь искусства. А г. Арцыбашев аккуратненько расположил свои доказательства в пользу этих качеств по ящичкам и полочкам и солидным, рассудительным голосом сказал нам:
— Смотрите, вот Зарудин отдался «помыслам» – и застрелился. Вот Соловейчик отдался «помыслам» и повесился. Вот Лида отдалась «помыслам» — и чуть не утопилась. Стало быть, помыслы вредны.
Боюсь, что г. Арцыбашев плохо следует своей же заповеди, ибо весь роман его с начала до конца – сплошной «помысел». .. еще два слова о Санине. Он несомненно родной брат другого героя г. Арцыбашева – Ланде (см. Смерть Ланде). Это ничего, что Ланде отталкивает даже ту женщину, которая тянется к нему, а Санин вожделеет даже к сестре. Оба они – не живые лица, а намеренно стилизованы автором. Оба идут они ad absurdum своих убеждений. Оба они как святители, как мученики – разных вер. Чтобы создать их образы – нужно быть ужасно скверным художником, — но нужно еще к тому же, обладать чрезвычайно сильным душевным талантом, нужно иметь какое-то особое дарование сердца, простого и умиленного, нужно, подобно Нестерову, познать какие-то таинственные религиозные вдохновения. И с этой стороны произведения г. Арцыбашева чрезвычайно интересны. Но это уже выходит из области литературной критики, которая должна признать, что Санин – фигура аляповатая, подчеркнутая и обидно лишенная того самого тела, о котором мы столь много наслышаны от автора.
http://www.chukfamily.ru/kornei/prosa/kritika/geometr.. Критика Корнея Чуковского. Геометрический роман. Речь, № 131 / 27 мая 1907 года. «Санин», ром. Арцыбашева, «Совр. Мир», 1907, I-V