Конечно, Декарт говорит о сомнении в бытии сущностей, а не в самих сущностях. Что значит сомневаться в сущности? Значит не отличать одну сущность от другой, например, круглый стол можно спутать со стулом, грубо говоря, если тот не достаточно высок для стола. Но можно усомниться в бытии самой сущности, неважно стол это или стул. Декарт подвергает сомнению все представления, собственно, это и есть выражение нашей неспособности отличить бытие от небытия, сна от яви. Но сама эта неспособность достоверна и не подлежит сомнению. Нельзя сомневаться в сомнении - не может акт сомнения быть направленным на самого себя. Я сомневаюсь - это достоверно. А Бог как совершенное существо не может сомневаться в чем-либо, для него все достоверно. Декарт в антропологическом доказательстве меняет причину и следствие местами: не мы являемся причиной идеи совершенного существа в нас, идея совершенного существа в нас врожденная, и в свете этой идеи мы познаем достоверно свое несовершенство. Если бы этой идеи не было в нас, мы бы продолжали бы жить в самообмане, неведая о своем неведении. Причина представления о вещах должна быть либо в нас, либо в Боге, либо вне нас. Декарт объясняет, что в нас эта причина не находится, т.к. представление это может противостоять нашей воле и мышлению, в Боге ее нет, иначе бы вышло, что Бог вводит нас в обман, стало быть, причина представления вещей находится вне нас. У Декарта отсюда следует наличие двух субстанций - в этом его дуализм. Хотя он и говорит о том, что субстанция одна бесконечная - Бог, дух и тело же ограниченые субстанции, противопоставленные друг другу и вместе - Богу.

igorlet, приветствую.
Сразу скажу, что не имею возможности посмотреть видео.
Однако всегда хотелось понять Декарта.
И вот даже из-за того, что немного задержалось в моей голове от его чтения, я не могу понять Вашего вопроса: «Когито ведь только формальная причина вещи, а что причиняет её реальность, чтойность?»
Что значит «когито только формальная причина вещи»?
Разве «когито» - это не «я=мыслю=существую»? Если да, то разве мышление (по Декарту) вообще причиняет вещи хоть как-то? 
С ув. D

igorlet, благодарю за отклик.
Не судите меня строго, если вдруг Вам покажутся мои вопросы нелепыми. Но они возникают... :о)
Пояснение Вашего ответа на мой вопрос Вы начали со следующего: «1. я сомневаюсь в бытии вещи = ставлю вопрос "а есть ли вещь? "»
Если это так (т.е. если предмет сомнения - бытие вещи), то почему же после того, как Декарт установил свое очевиднейшее «я есмь», он переходит к весьма подробному выяснению того, «ЧТО я есмь»? Ну и успокоился бы насчет себя-то.
А главное, неужели мы с Вами посчитаем Декарта за того, кто сначала устанавливает существование, а затем соображает, ЧТО это такое, чьё существование я установил?

Вы также предлагаете: «4. акт мысли есть, он равен бытию = это единственный смысл бытия (на этом шаге рассуждения) 5. теперь вернёмся к вопросу "есть ли вещь?", а вот теперь мы можем дать ответ: вещь есть в том смысле, что я думаю вещь. Вещь есть модус когито = когито есть субстанция, а вещь есть модус субстанции "когито", что и означает -- когито причиняет бытие вещи.»
А разве до этого автор не думал, когда думал о вещах?
Сомневаться – это разве не думать? Думать. Сомнение - это как раз-таки модус мышления («Я - мыслящая вещь, т. е. вещь сомневающаяся, утверждающая, отрицающая, мало что понимающая, многого не ведающая, желающая, не желающая, а также способная чувствовать и образовывать представления.») Но если сомнение - модус мышления, то разве сомнение – вещь? Нет. Почему же «вещь есть модус когито»?
Более того, а в чем же тогда решение исходной проблемы сомнения (если принять что проблема в том, «существует ли вещь?»)? В том, что Декарт как стопудово существующая мыслящая вещь (т.е. как «когито») вдруг открыл, что вместо причинения сомнения в «бытии вещей», он сходу может причинять «бытие вещей»? Если да, то тогда последнего размышления о том, существуют ли материальные вещи, просто не было бы, т.к. ну конечно существуют, коль я их мыслю. Однако этот вопрос об их существовании для Декарта не только сохранился после открытия «когито», но как мне показалось, так и остался нерешенным вообще.
С ув. D
 

2. Мыслю, следовательно, мёртв (Cogito, ergo sum mortuus).

Глуп тот, кто полагает, что мысль притворно умирает, как куропатка перед лисой, а на самом деле кукует в головах. Увы! Не ищите мысль ни в бытии, ни в ничто. Мысль не надёжный запал, умы она находит сырыми, долго тлеющими и не поддерживающими горение; и всё же, вспыхнув, точно спичка, мысль зажигает сердца, чтобы отапливать Космос еретиками. Мысль не может быть ни трагичной, ни комичной, ни индифферентной. Она то, чем мы её делаем. Она инструмент, который калибруют. Она не укладывается в реестр. Её не вписать в перечень, не вынуть из ящичка, куда мы, как кажется, положили её вчера. Мысль не даётся в руки, она порхает, меняет кожу, регенерирует. Она не мужчина и не женщина. Глупо повелевать мыслью, равно, как и взывать к её милости. Мысль чудовище. Мысль красавица. Но, попросите ветреницу дважды сыграть роль, как актриса забудет текст, не явится на репетицию, или закрутит интрижку с режиссёром. Не стоит обольщаться, заводя с ней роман. И уж если вы оказались столь глупы, что привели мысль под венец, смело выуживайте любовников из-под кровати. И ни дай вам Бог сунуть нос в её шкафы — там скелеты!

2.1 Мысль бессубстратна, бессубстантивна, беспредпосылочна.

2.2 Мысль — вещь, глаза которой обращены внутрь. 

2.3 Мысль —  притворно-сущее, кромка между бытием и ничто. 

Мысль захаживает в умы, но не засиживается подолгу. Ясно, что, поднятие на щит небытия, противоречит законам логики Аристотеля. Но для меня также очевидно, что отказ от продуктивного отрицания, от негации в её живой связи с ассерцией, запрет негативной онтологии, — всё то, что я называю казусом Парменида, — ведёт эпистемологию в тупик. А попытки свести мысль к сущему, игнорирование роли не-сущего, обусловили  «провал в объяснении» Д.Левина и «трудную проблему сознания» Д.Чалмерса.

2.4 Мысль — не супервентна ни на физическое, ни на органическое, ни на биологическое, ни на социальное, ни на искусственный интеллект.

Мысль как конькобежец скользит по ломкому льду, но не сводится ни ко льду, ни к конькам, ни к спортивному навыку.

Считается, что материя мысли — молекулы, формирующие клеточный скелет, такие как актин, миозин и микротрубочки, функционирующие подобно конструктору лего…Процессы, обеспечивающие структурирование ментальных объектов, всё более понятны. Чтобы, к примеру, эффективно функционировать, мозг должен: воспроизводить и размещать на мембранах нервных клеток AMPA—рецептор глутамата; рецептор должен улавливать нейромедиатор, глутаминовую кислоту, из класса возбуждающих аминокислот, и передавать быстрые возбуждающие сигналы в синапсах нервной системы; повышать долю АМПА—рецепторов совместно с кальцием, что значительно увеличивает длительности самого сигнала; изменять формы дендритов, особенно размер и количество т.н. головок шипиков, которые образуют синапсы, и тем повышают способность получать информацию; лавинообразно повышать концентрацию ионов кальция (Ca), что даёт толчок синтезу «белков памяти» нового типа, и т.д. и т.п.

Ментальные события, как полагают, обусловлены комплексом причин, и среди прочих: молекулы, малые и большие; клеточные транспортные белки, «моторы»; структуры цитоскелета; органеллы; нейроны и глиальные клетки; сеть нейронов с глиальными клетками; мозговые ядра (концентраторы); зоны мозга; собственно весь мозг; квантовые эффекты… и прочая чепуха, — в виде естественных наук и того, что называют «скрепами»: духовная культура, вера в загробную жизнь и воздаяние за грехи…

И вся эта «объективная картина» не стоит и выеденного яйца!

А всё потому, что мысль бессубстратна, и если и обусловлена химическими процессами в коре головного мозга, то опосредовано. Мысль идеальна как ангелы и Бог, гипостазирована как душа и обладает «телом», «динамикой», «органикой», «волей» и «энтелехией», которые, однако, не могут стать предметами опыта. Исследовать можно только артефакты.

2.5 Мысль, которую нельзя помыслить и выразить, есть Ничтó. Мыслит само Ничтó в Ничтó и посредством Ничтó.

Сказав это, я отвёл казусу Парменида, — с его запретом мыслить не-сущее как сущее, — место на полке архива. Пусть пылится.

Но поскольку категории отражают сущее, а не-сущее по Аристотелю — фикция, то для изучения Ничтó требуется иной аппарат. Категории — плоды онтологии. Небытия нет, следовательно, то, что не-верифицируемо/не-фальсифицируемо, не познать категориями. Я предложил метод, когда искомым становится не явление, а коллапс речевой функции. Речь бухнулась в обморок, что и понятно — Ничтó не явилось. Я взял мысль, испытавшую дискурс-стресс, и стал восстанавливать травмировавшую её сцену.

Пытаясь понять, что значит не быть, мысль механически вычитала предикаты из вещей. А, сточив карандаш до основания, обнаружила ворох опилок и грифель, т.е. то же сущее, только разукомплектовавшее себя. Я изменил условия опыта. Теперь мысль возьмёт себя в качестве карандаша, а сущее/не-сущее — в качестве точилки. Если верно, что мысль и Ничтó — одно, то искомое — сама мысль. Опросив интуицию, я убедился в том, что Ничто́ является уму, минуя цербера — перцепцию/апперцепцию. Но никакого секрета я не открою, если скажу, что Ничто́ приходит на ум из Ничтó. Такое само-схватывание мысли мыслью же и есть мышление. Но как различить мышление и мысль? Мысль — то, что представительствует от имени мышления, как функция, переменная, но и как имя, выступающее в конкретно-чувственном обличье. Мышление — то, что распаковывает мысль, извлекая из переменной то, что в ней дано не акциденциально, а сущностно, мышление из сиюминутного извлекает сиюбытное.

Но что есть химера — мысль/мышление? Здесь на ум приходит различение насыщенного и ненасыщенного у Фреге и полных и неполных символов у Рассела. Мысль/мышление, если не вдаваться в логический аспект формулы М(х)/М(∞), о которой речь пойдёт в афризме 2.21 трактата, нельзя сводить ни к темпоральному, ни к нететическому, ни к онтологическому значениям, предпринятого мной синтеза.  Речь о различении, которое я имплицирую как притворное, и даже ввожу лемму, где дихотомия часть-целое не может быть применена к мысли/мышлению в силу того, что логический объект этот не относится к бинарным и не подпадает под критерии полноты Георга Кантора, где множествам и вложенным в них подмножествам отведена роль родовых понятий. А, вместив в химеру все размерности, всю историю духа, выталкивающего на кончик языка/пера моменты, мысль постигает себя как континуум и триединство бытия-ума-небытия. И триединство это, не позволяющее ни различать, ни сополагать мысль и мышление, есть достаточное основание для критерия истинности этой химеры.

2.51 Мысль о не-сущем хочет знать, что мысль о не-сущем совершает в мысли о не-сущем.

Говоря иначе, не целесообразно ли развалить понятие Ничто́ на череду моментов, чтобы уяснить: что носит под сердцем смерть — эта вечная дама на сносях… Соприкасаясь «кожей» с бытием и небытием, мысль остаётся субстантивно нейтральной, притворно-сущей. Чиркнув в уме, беглянка стремится в эмпирей (Empyreum), где, отдышавшись, продолжает полёт. Но и эмпирей есть та же мысль, данная себе континуально, как совокупность моментов мысли, обеспечивающих её полноту. Объём мысли не есть множество с бесконечным числом, вложенных в него подмножеств. Форму и содержание мысли не различить. Но их стоит различать. Мысль — попытки, которые не увенчиваются успехом. При этом всегда следует помнить, что мысль ниже только Бога, т.е. мысль — есть «теперь», которому ни что не предшествовало, и за которым ничто не последует.

2.6 Мысль дана сразу и целиком — как семя, созревание и плод.

Примечательно как древнегреческая мифология трактует появление мысли из Ничто́. Этот мотив обыгран в сюжете рождения богини мудрости Афины из головы Зевса. Афина девственно чиста, её рассудительность не потревожена муками зачатия, вынашивания, изгнания; её ум заранее причёсан, а мудрость досталась даме «вдруг» и в полном боевом облачении.

Появлению мудрости из Ничто́ предшествовала интрига. Любовница Зевса Метида (др.—греч. Μῆτις «Мысль, премудрость», титанида (океанида), дочь Океана и Тефиды), — похоже, громовержец питал слабость к умным женщинам, — задумала родить сына, который умом превзойдёт отца. Уязвлённый Зевс, проглотил даму на сносях, и слёг с головной болью. А когда бремя мысли стало невыносимо, Зевс обратился к Гефесту, который, расколов молотом чело отца, ужасается увиденному. И было от чего ужаснуться, когда из живородящей головы Олимпица появилась Афина, причём родилась премудрость не беспомощным младенцем, а дамой бальзаковского возраста, чей ум явил себя во всеоружии категориального аппарата.

2.7 Мыслит событие, расквартированное в ландшафте.

И в самом деле, познание — районирование. Топология мысли записана убористым почерком на местности, где каждое деревце, километровый столб, гидрант или «зебра», выступают в роли повивальных бабок. Здесь τρόπος торит тропы. Но идеальное не оседает спорами на поверхности, не кутается в складках ландшафта, не пишет труды по пантеизму и панпсихизму.

Но дело даже не в том, что ум, схватив гребень цивилизации, причёсывает природу, что всюду, куда не кинь взгляд, видны его следы на песке. Сама природа реагирует на дело рук человека, и порой бъёт по этим рукам. Скорее, пройдя через ум и сердце, natura обретает черты осмысленности. Мышление колесит по буеракам и стремнинам. Собственно, мозгами раскидывает маршрут, где в попутчики созерцающей себя интенции набиваются «крики и шёпоты», исторгаемые изгибом реки, кустом, гнущимся при порыве ветра, колеей, образованной колесом или следами от сапог на чавкающем глинозёме. И всю эту каллиграфию, все эти росчерки пера, вычитывает пытливый ум. А в пути — всё, что ни встретится, — зачинает, вынашивает и изгоняет субъектность. Сама география озабочена родовспоможением. И сознание, взыскующее истины, вопрошает не в-себе и не из-себя, а с помощью голосовых связок, нёба, кончика языка и кромки губ, чревовещающих из вещей и от имени вещей.

2.4 Верно, что существование протекает в двух локусах: 1) когда я мыслю в чужом уме; 2) когда во мне и мной мыслит посторонний.

Этой леммой я указываю жестом Кратила на аргумент № 2 трактата: «мыслю, следовательно, мёртв (Cogito, ergo sum mortuus)». Хотя, могут и возразить: мёртвые не мыслят, и уж тем более не кукуют в чужих головах. Прежде, чем внять доводам рассудка, посмотрим, как дилемму решает архаическое сознание. Так в греческих мифах герои не только мыслят о смерти, но и живут в ней. Вспомним Тиресия. Ввязавшись в тяжбу Зевса и Геры, — олимпийцы пожелали выяснить: кто в большем выигрыше от любовных утех: муж или жена, — Тиресий провёл научный эксперимент, побывав в теле девы, которую берут приступом. Со слов Гесиода, Тиресий навлёк гнев богини тем, что выставил женщин распутными ведь, согласно его бухгалтерии, если исчислять наслаждение десятью долями, то мужчина получает одну, а женщина — девять... Гера ослепила сына пастуха Евера и нимфы Харикло. Но, желая соблюсти меру, Зевс не стал возвращать зрение смертному, и сделал его прорицателем. Узнав в толпе теней Одиссея, живым спустившегося в Аид, Тиресий предсказывает герою его будущее. Мёртвые многоглаголят... Но, произнеся: «мыслю, следовательно, мёртв», я вовсе не имел ввиду смерть телесную, как, впрочем, и Декарт, говоря: «мыслю, следовательно, существую (Cogito ergo sum)», не увязывал мысль и бытие. Прежде, чем дать латинскую формулу, Картезий написал свой афоризм по-французски: «Я мыслю, следовательно, я есмь (Je pense, donc je suis)». Декарт подверг сомнению всё, кроме самого сомнения. Сомнение — несомненно.

Но, ступив на стезю методологического скептицизма, абсолютизировав сомнение, Декарт впал в волюнтаризм. И, уж если бросать камушки в огород Картезия, то следует усомниться в самом его методе, следует подвергнуть ревизии дуализм, усомниться в том, что сомнение принадлежит скептику. Прежде всего, я раскладываю сомнение по «чужим» карманам, чем лишаю скептицизм опоры на субъектность. Сомнение — плод «свального греха». И как я выделяю «койко-места» чужакам, так и посторонние впускают на постой мою неприкаянность. Субъект существует в мысли и посредством мысли. Но мысль не существует в субъекте и посредством последнего. Мысль самочинна, и если прибегает к услугам субъекта/субстрата, то остаётся субстантивно нейтральной — не супервентной ни на физическое, ни на органическое, ни на социальное, ни на искусственный интеллект. Но как, спросят, то, что не существует, обусловливает существующее? Ведь, если допустить, что субъект не мыслит, т.е. не пребывает в существе мысли доподлинно в силу её субстантивной неопределённости, если мысль притворно-сущее, то не фиктивен ли и сам ум? Разве онтологический статус ума не сомнителен? И не стоит ли, в связи со сказанным, вместо «Cogito…» заявить: «Vivo ego in extraneus caput (Я живу в чужой голове)»?

Здесь я выдвигаю три леммы: 1) верно, что Я — «не-Я», поскольку человек может быть только поли-субстратным-поли-субъектом или поли-субъектным-поли-субстратом; 2) не верно, что мыслить и быть одно, поскольку то, что не обладает субстанцией и субстратом, не может существовать: ни как сущее, ни как не-сущее, ни как обоюдное; следовательно, мысль — притворно-сущее или Ничтó; 3) не верно, что если мысль не существует, то существует тот, кто её помыслил. Нельзя помыслить непредставимое/невыразимое, как, впрочем, нельзя и мыслить посредством того, что небытийствует. Отсюда, если нет мысли, то нет и мыслителя. И если прав Декарт, когда говорит: «Мыслю, следовательно, существую (Cogito ergo sum)», то в той же степени, в какой это справедливо, верно и противоположное: «Мыслю, следовательно, мёртв (Cogito, ergo sum mortuus)».

Утверждаю: тот, кто не проштудировал ТРИНОКУЛЯР, кто не вступил в диалог с его леммами/глоссами, не изгваздался о бытие/ничто... Читайте КНИГУ в Yandex https://clck.ru/33jKnj
Читайте КНИГУ в Google https://clck.ru/33cYXg
Читайте КНИГУ на Философском штурме https://clck.ru/33mD9a