По старым ИМПЕРСКИМ правилам ЦАРЬ-ГОСУДАРЬ был также и главой ЦЕРКВИ... так что решение ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА в духе имперских начал...

«МК» попросил протодиакона Андрея Кураева прокомментировать изложенную в пресс-релизе позицию.

«Что касается чеховского рассказа «О любви» - назвать его шедевром я никак не могу. Ни о чем: человек не сдержал себя, главное — мои чувства, «я так хочу»...В советские годы, когда я учился, его в школьной программе не было. Действительно не понимаю, зачем оно там нужно. В любом случае считаю, что изучать в 8 классе это произведение рановато...

На вопрос о том, нормально ли это, когда представители РПЦ пытаются влиять на содержание школьной программы, отец Андрей ответил так: «Нормально, когда гражданское общество интересуется, чему учат детей, а РПЦ — один из субъектов гражданского общества». В любом случае, отметил он, «от предложения, высказанного одним из представителей РПЦ, до принятия конкретных решений органами власти — огромная дистанция, и неизвестно еще, будет ли она пройдена.»

По-моему, предельно адекватно и разумно. Несогласным просьба обосновать аргументированно свою позицию. Если будут хорошие аргументы, можно подискутировать. А если нет, то - нет -:))

Игорь Бекшаев, 9 Апреля 2016, 11:17 — REGNUM  

Интуитивная свобода Востока против законничества Запада

50 лет назад, 9 апреля 1966 года, Ватикан отменил капитальный труд инквизиции — так называемый «Индекс запрещенных книг», список сочинений, за чтение которых верующим могло крепко достаться. А многим еще при жизни досталось за то, что они эти книги написали.

Стремление западных людей все на свете индексировать, или, говоря простецким языком, «жить по закону», у нас вызывает снисходительную усмешку. У нас считается, что на всякий чих закон не составить, а они стараются, курьезность же многих законов, автоматически ставших такими благодаря прецедентному праву, действующему в некоторых странах, вызывает уже даже и не усмешку. Однако многие верующие не понимают, что часть законов Писания возникли примерно так же, как законы какого-нибудь штата Айдахо — на основе различных, порою мелких, незначительных прецедентов и их дальнейших разборок перед старейшинами, которые свои решения, постановления принимали точь-в-точь, как и после них. И даже сейчас, в наши дни, соборяне иногда, в особо ответственные моменты, помолясь, возглашают: «Изволися бо Духу Святому и нам».

Все это — человеческое, временное, часто даже греховное по сути, ошибочное. Однако соборное, а значит, согласное и на тот момент показавшееся единственно правильным. В православии особо суровых законов о том, что следует думать и что положено читать, в общем-то нет. Есть куча законов, называемых «канонами», строгостью которых принято друг друга пугать, но их научились ловко, «по икономии» обходить, так что правильно считать, что их вообще нет никаких, хоть о них все и говорят. Например, строится в Париже православный духовно-культурный Центр, наш посол во Франции говорит, что «композиционным центром является храм, выполненный при соблюдении всех православных архитектурных канонов, но в инновационном духе», и сразу ясно всем, что дух, каким бы он не был, у нас поважнее всяких канонов. А какие там каноны? Разглядеть невозможно, но помянуть добрым словом надо. Этим православие и привлекает. Никаких законов наяву, всерьез действующих. А если и есть какие, то только так, чтобы понимать сложность предстоящих задач спасения.

Католики сами список составили почти 500 лет назад, сами и отменили 400 лет спустя, а у нас и отменять нечего, оттого и не стыдно перед людьми, никто ничего не записывал, и «богословских мнений» о мироустройстве в православии ровно столько же, сколько самих православных. С другой стороны, это сильно порой напрягает. Потому что достаточно какому-нибудь авторитету объявить электрогитару, телевизор, компьютер или штемпель на паспорте «дьявольским орудием», так это лет на десять становится чуть ли не вероучением, всех волнующим, которому все друг друга стараются научить как следует, а кто еще не понял, того жалеют, что он может сгореть в аду, но, впрочем, надеются на покаяние и милость Божию. Православие не оставляет столь заметных как католический «Индекс» письменных следов своих тактических ошибок, оттого выглядит безошибочным. Это составляет предмет некоторой гордости и превосходства, тут, в случае чего, кивают на человеческий фактор, любая ошибка принадлежит индивиду, а не всей Церкви, и оттого весь позор или слава достаются единственной персоне.

Православие очень «персоналистическая» религия по слову Бердяева. Тут вся религия целиком содержится в одной персоне, как там в нем самом составилась из различных, особенно понравившихся фрагментов учения, это и исповедуется. Да и учение само больше состоит из поучений авторитетных людей древности, и таким старается держаться по сию пору. Достаточно какому-нибудь «спикеру» наговорить разных семинарских глупостей в СМИ, и вот, считай, мнение Церкви. Никто не подтвердит, не опровергнет, просто повод принять к сведению. Переводя на язык журналистики — православное вероучение живет «вбросами». Они не индексируются как верные или неверные, они лишь принимаются или нет отдельными индивидами; индивиды же, в свою очередь, группируются в кучки по более-менее схожим набором поддерживаемых или отвергаемых мнений. Но и там, внутри этих групп оттенков немерено. Однако платформы для организации этих групп во что-то действенное нет никакой. Нет даже механизма создания чего-либо навроде «ордена» под тот или иной набор полюбившихся мнений. Достаточно «отправить на покой» какого-нибудь старичка, то есть индивида, наиболее заметно выражающего глупости, и глупости уходят снова в подполье, до появления следующего лидера, готового их понести на себе.

Конечно, не все так определенно и совсем однозначно. И католики, бывают, действуют также по наитию, и православные фиксируют какие-то рекомендации и даже запреты, пресекая те или иные умозрения, но в целом надо отметить, что законотворчество, изготавливающее различные запреты, да и всякое законотворчество, в православии выглядит куда более вялым. Православные предпочитают более действовать по ситуации. И рассуждать ситуативно. Эта черта сродни библейскому периоду Судей (жаль только, что все «библейское» православные без разбору воспринимают слишком глобально, хотя именно ситуативность Судейства, то есть в каждый раз выявление справедливости в суждении, является отличительной чертой богооткровения, а не конечные результаты того или иного рассуждения, почему-то закрепленные верующими на века). Пожалуй, эту черту следует отнести к серьезным плюсам православия, и плюсы эти оставили заметный след в характере народов, исповедующих православное христианство, вместе со всеми минусами, которые вытекают из побочных эффектов и злоупотребления плюсами. Православные гораздо меньше надрессированы на исполнение законов, дурные законы вовсе принимают в штыки, не будучи готовыми толерантно отнестись к законодательным инициативам своих властей, как бы они им не «доверяли». Клич «Запада», что «мы дадим вам хорошие законы», русскими, к примеру, воспринимается как издевательство, потому что в голове сразу вплывает образ юрких пройдох-юристов, адвокатов, шуршащих кипами бумаг, где сам черт ногу сломит. Русские предпочли бы, чтобы законов было меньше, они были бы понятными и утверждали бы справедливость, а не различные способы ее обхода «прецедентами». Русские по сию пору довольно законопослушны, когда понимают справедливость закона, и почти не обращают внимания на формальную, юридическую его сторону.

Католический «Индекс запрещенных книг» — хороший повод напомнить христианам и народам, некогда называвшихся христианскими, о том, что у каждого из нас есть повод научиться друг у друга и понять друг друга. Глобальные мировоззренческие идеи имеют свойство влиять на мир и складывать черты народного людского характера. Никакая из этих черт не является заведомо и определенно «лучшей», она диктует условия развития, но в ущерб целому, в забытье другой его, отвергнутой или игнорируемой части, или даже многих. Духовный индивидуализм и даже изоляционизм православия, рождающий вслед себе нередко авторитаризм, исторически противопоставился тоталитаризму законов Запада, которые тот умильно называет своим «торжеством», полагая, что торжество коллективной глупости и жестокости лучше торжества глупости и жестокости персональной. Но пору любой глупости время оставить позади. Запад слишком не терпит «непорядки», из-за чего временами возникают такие порядки, от которых идут мурашки по коже. Чуть более полвека назад один Западный порядок индексировал запреты на жизни целых народов, тщательно вел бухгалтерию смертей — по меркам Востока такая жестокость несравненно хуже жестокости импульсивной, происходящей от произвола и самодурства личности. Но личность способна куда тоньше, чем всякий хороший закон, соизмерять свои действия с принципами справедливости и нести за них ответственность. И потому Восток поставил точку в этом Западном порядке 9 мая 1945 года.

Запад, конечно, читая спустя время свои списки, признает ошибки, даже выражает сожаление, ужасается тому, что натворил, но после заново начинает выявлять повсюду «непорядки» и требует их «немедленного прекращения». Восток, по понятным уже причинам, не признает ошибок народов, то есть «системных» ошибок, кивая на распределения ответственности, поэтому критика системы тут всегда выглядит слабой и всегда заканчивается обруганием или восхвалением «личности», чем страдают абсолютно все группы населения. Что восхваляющие, что критикующие. Между тем оба эти социальных настроя и спроса — на «торжество закона» или на «выразителя справедливости» — выглядят уже крайне отсталыми и недостаточными. Справедливость не имеет по сию пору «законного» ориентира и четкого понимания преемства, а законы выглядят с каждым разом все тупее и бессмысленнее, несмотря на их относительную эффективность. С точки зрения народов, формировавшихся под влиянием восточного христианства, справедливость важнее законов. Запад может сколь угодно из кожи лезть, доказывая обратное, что она там — справедливость — в законах где-то глубоко прячется, но русским эта мысль по прежнему остается чуждой. Справедливость должна быть видна отчетливо, а не прятаться, а там уж за ней пусть стоят законы и охраняют ее сколько угодно. И, прямо скажем, в настойчивой рекомендации Запада «жить по закону», Восток видит изрядную долю лукавства, потому что уж куда-куда, а в закон лукавство укатать проще простого.

Это не значит, что Востоку не сговориться с Западом на равных условиях. Но пока мы видим что Запад троллит некогда православную Украину, пытаясь научить тамошний народ тому, на что он по сложившемуся характеру практически не способен, и расположился перед Западом разинув клюв, ожидая, что сейчас туда начнут класть вкусных червячков. Подобное позорное зрелище выдает в самом Западе старые колониальные привычки, когда торговля («ассоциация») с аборигенами налаживалась с помощью одаривания бусами и огненной водой и заканчивалась всегда обычным присваиванием территорий, где уже законы просто в итоге насаждались — нравилось это дикарям или нет — потому что вживить в менталитет народа за одно поколение то, что Запад развивал в себе веками и что составляет его суть, попросту невозможно.

Образуется ли справедливость сама собою из «хороших законов»? Нет, конечно. Образуется ее временная, хоть и достаточно устойчивая видимость. Фасад. Что само собою безусловно лучше, чем когда ее даже и не видно. Западные социальные гуманитарные институты, возникшие благодаря кропотливой законодательной работе и ее безупречного исполнения, лучше их отсутствия, с этим нечего даже спорить. Однако улучшение нравов тут, по большей части, образуется такое же фасадное. Закон сам собою не изменяет людей, корректируя их взаимоотношения, если в основе коррекции не положен принцип добра и справедливости. Таким образом, основа все равно понятна. На Востоке она есть, но не имеет явного выражения. На Западе выражение его является вещью почти самодостаточной и способно, как показывает история, быстро уметь игнорировать основу. Потому что там уложить мир в законы и есть сама по себе цель.

Закон — это ограда от нежелательного, но закон не видит желаемого, не способен его формулировать, он апофатичен по своей природе. Торжество же закона означает тоталитарное превосходство ограды, имеющей почти божественный статус. Тот же самый либеральный порядок, объявленный по горячности некоторыми даже очередным «концом (читай: венцом) истории», что посильнее даже «тысячелетнего рейха», в основе, то есть в сущности, имеет верховенство закона, а все прочие «свободы» его лишь формально должны обеспечивать и являются его фасадом, и легко игнорируются при обращении к сути. Это известный парадокс — «свобода кончается ровно там, где действует закон; закон обязан обеспечить свободу». Если свобода действует в рамках закона, то главными в этом деле являются рамки, и кто сказал, что они не способны двигаться? И, к прочему, понятие «свободы» законно и одновременно понятно выразить еще сложнее, чем понятие «справедливости», последняя гораздо ближе интуиции, менее размыта, и, следовательно, имеет шансы целеполагания.

Вся эта разница во взглядах на мироустройство православного Востока и католического Запада довела христианский мир до духовного, культурного и политического разрыва. Народы развивались под влиянием тех идей, которые им прививала религия. Сейчас на остатках того, что все еще по инерции называют «христианским миром», существуют условный «Восток» и условный «Запад». Разногласия их уже далеки от религиозных, но имеют в основе своей все те же причины, которые оформились тысячу лет назад. И может быть религиям, находящимся уже в таком разваленном состоянии, настало время наводить мосты, осознав, что их противоречия были в общем-то пустяковыми. Что представления о мироустройстве ни тех, ни других не соответствовали вполне самому миру. Что духовный мир еще предстоит начать познавать заново, но совместно. Не обвиняя друг друга, отбросив, прежде всего, свои разногласия.

Подробности: http://regnum.ru/news/society/2115028.html