Соболезную. Для ФШ это большая утрата. http://philosophystorm.ru/persona/oleg-mikhailovich-nogovitsyn

Безразлична  природа к важности наших задач.

ПАМЯТИ ОЛЕГА НОГОВИЦЫНА

Г. Беневич, А. Шуфрин.

1 августа 2019 г. на 65 году жизни в Санкт-Петербурге скончался философ Олег Михайлович Ноговицын. Эпитеты, которые, казалось бы, подобали в некрологе к слову «философ» – выдающийся, замечательный и т.д. – все в данном случае одинаково излишни. Речь просто о философе, то есть настоящем философе, который – такая же великая редкость, как и настоящий поэт. Но что, собственно, мы имеем в виду?

Сейчас распространено представление о философии как академической области, со своей иерархией степеней, коррелятивной участию в престижных публикациях и конференциях. Это сообщество специалистов, ведущих между собою разговор о своих специальных предметах. Как и всякий специальный разговор, он ведётся на языке, непонятном для «человека с улицы». О. Ноговицын был философом в другом смысле – в том, в каком (подчеркнём: речь не о масштабе и степени влияния, а исключительно о «как») философами были Сократ, Декарт, Гегель. Его мысль не опиралась на какую-то сетку пущенных в академический оборот понятий, ни на вообще какие-либо готовые предметы или ценности, но брала за отправные точки «парадоксы»  – противоречия в обыденных представлениях о них. Нам кажется, что мы свободны («захотел, и поднял руку»), но свободны ли мы в своих желаниях, в своём  отношении к миру? Свобода из
наивно принятого как данность превращается в искомое, обретаемое  – посредством диалектических шагов – в истории европейской мысли, от софистов до Канта.

Вот так, взявшись писать мемориальную статью, говоря об О. Ноговицыне, мы невольно «сбились» на философский дискурс, и это не случайно, поскольку оценить личность и наследие ушедшего философа невозможно без того, чтобы обратиться к разговору о философии, представление о которой замыливается, искажается и просто предается забвению столько же веков, сколько она существует.

            Тем более это представление было искажено до почти полной неузнаваемости в советское время, когда единственной насаждаемой (да и то в оскопленном виде) формой философии была «марксистско-ленинская», при почти полном отсутствии свободы циркуляции книг и идей. Тем удивительнее, что в этой ситуации Олег, как он вспоминает в интервью о своем пути, сумел расслышать зов своего призвания, почувствовать дыхание философии там, где, казалось бы, ощутить его было невозможно. Однажды, росший в Кронштадте в семье потомственного морского офицера восьмиклассник, вынося мусор, наткнулся на помойке на книжку о диалектике производительных сил и производственных отношений, раскрыл ее и по отраженной в этом неброском дискурсе логической красоте неведомого ему тогда первоисточника, опознал свое[1].

            Самым естественным после этого для Олега было поступить на философский факультет ЛГУ, что он и сделал с третьей попытки, успев поработать два года рабочим на заводе, без чего на факультет «марксистско-ленинской» философии было не попасть даже парню с правильным происхождением. Но, как на поэтов и писателей не учатся в Литинституте, так и философы появляются не благодаря философским факультетам, не для этого они задуманы. Решающую роль в формировании будущего философа сыграло вчитывание в сложнейшие узловые тексты европейской философской мысли, обычно лишь «проходимые» (мимо) по университетской программе, например, Спинозы, по которому на 4-м курсе Ноговицын писал курсовик, вызывая недоумение профессуры: как можно было застрять на философе столь далеком по времени и идеям от вершины философии?!

Но кое-что полезное Олег из университета (он окончил ЛГУ в 1979 г.) вынес: например, признававшееся им самим влияние работ выдающегося советского диалектика, марксиста старшего поколения Э. В. Ильенкова и соприкосновение с таким харизматичным, глубоким и думающим гегельянцем, как Е. С. Линьков[2] (при том, что и последнему партийным начальством было запрещено преподавать в ЛГУ вскоре после того, как Олег поступил в университет). Как бы то ни было, именно способностью вчитываться в сложнейшие философские тексты, прежде всего Гегеля, О. Ноговицын был особенно известен в узком кругу соратников по философствованию в конце 80-х, начале 90-х гг.

Но не будем забегать вперед. Самоообразование самоообразованием, но после окончания ЛГУ О. Ноговицын, попавший на кафедру философии в «Техноложке» (где и проработал долгое время), пока еще не обрел адекватную его дару «среду рефлексии» – или, в переводе на обычный язык, достойную себя аудиторию соучастников в деле мысли, необходимую всякому философу. Открытием, и даже своего рода шоком, для О. Ноговицына (тогда еще наивного советского человека по своему кругозору и мировоззрению) оказалось посещение (благодаря знакомствам его, встреченной на том же «факультете», супруги Евгении) философско-литературного салона Татьяны Борисовны Орловой (в начале 80-х подобных салонов или домашних семинаров в Ленинграде было несколько). Здесь были люди совсем иного склада, чем в его круге общения – «инопланетяне», мыслившие иначе и о другом (например, они изучали Бахтина). Почитания их кумиры у Олега не вызвали (в мысли Бахтина, в частности, он не обнаружил достаточной «логической совести»), но зато здесь была возможна относительно свободная, не скованная советской (и лишь минимально какой-либо другой) идеологией интеллектуальная дискуссия. О. Ноговицын с его навыками обращенной к узнаваемому для каждого опыту и логически выверенной рефлексии, выработанными за годы самообразования и учебы в ЛГУ, был моментально замечен теми, кто сознательно или нет, искал встречи с живой философией, не удовлетворяясь ни официальными, ни «подпольными» суррогатами ее. 

Хотя О. Ноговицын имел смелость и в этом новом кругу определять себя как марксиста (он действительно был одним из немногих в СССР, возможно и в мире, кто дал себе труд вникнуть в философские глубины мысли Маркса), высвобождение мышления из шор советской идеологии способствовало раскрытию его творческого потенциала, и не случайно первая опубликованная им книга, в которой он предстал оригинальным и глубоким мыслителем, называлась: «Ступени свободы: Логико-исторический анализ категории свободы» (Л.: Изд-во ЛГУ, 1990) (о ее содержании мы кратко сказали выше[3]).

Итак, в этот период происходит несколько знаменательных для О. Ноговицына встреч – с теми, кто готов был с не меньшим самозабвением и интенсивностью заниматься философией. Не прекращая своего самостоятельного философского делания (без чего вообще не бывает философии), он начинает регулярно участвовать в семинарах, – часто играя в них роль ведущего или одного из наиболее активных участников, –по «медленному» прочтению и промысливанию важнейших философских текстов. Многие из этих семинаров проходили в его скромной, но неизменно гостеприимной квартире. Наибольшее внимание в этих семинарах уделялось европейской рационалистической традиции, кульминацией которой были «Феноменология духа» и «Наука логики» Гегеля.

Надо сказать, что в виду наступившего тогда краха коммунистической идеологии в среде, находившейся в интеллектуальной и эстетической оппозиции к режиму, преобладало дистанцирование от этой традиции, как этим режимом «разрешенной» и оприходованной. Казалось, что классическая традиция заведомо не способна дать точки опоры в противостоянии заезженным формулам «марксизма-ленинизма». В этой ситуации было особенно значимо существование человека, который мог показать, как возможна мысль, не опирающаяся ни на какие принимаемые на веру т.н. «ценности» (в том числе и либеральные), ни на какой вообще предмет. Так вышло, что именно О. Ноговицыну в этой среде, где, в отталкивании от «трех источников, трех составных частей марксизма», было естественно обратиться к чему угодно (феноменологии, экзистенциализму, русской религиозной мысли, православной догматике, буддистской логике), но не к Декарту, Юму или Гегелю, пришлось предстательствовать именно за них, тем самым выявляя для участников семинаров непреходящее значение новоевропейской рационалистической традиции.

Накануне распада СССР и краха коммунистической системы О. Ноговицын оказался одним из первопроходцев в организации независимого от государства образования в области философии и религии. Когда в 1990 г. группа ученых, во главе с Н. А. Печерской организовала в Санкт-Петербурге при местном «Союзе ученых» образовательное учреждение «Высшая религиозно-философская школа», О. Ноговицын был среди ее «отцов-основателей» (единственный, надо сказать, вузовский преподаватель философии, да еще и с кандидатской степенью). Очень скоро лекции и семинары О. Ноговицына (а он читал курсы по античной и новоевропейской философии) приобрели огромную популярность. Аудитории, где они проходили (первоначально это были залы Кунсткамеры), буквально ломились (хотя занятия были платными – страна входила в рынок) от желающих приобщиться живой и несвязанной никакой идеологией философской мысли.

Именно в это время сформировался уникальный преподавательский стиль О. Ноговицына, покорявший и захватывавший не одно поколение его студентов и слушателей. Передать ощущение от его лекций и семинаров тем, кто не соприкасался с самим О. Ноговицыным, не представляется возможным, но хотя бы отчасти это впечатление от его личности и способа мыслить дают видеозаписи его публичных лекций и семинаров (их можно найти в Интернете[4]). Его, никогда не читавшиеся «по бумажке», лекции не были изложением готовых знаний (как сам Олег полушутя говорил, «если бы все это было в какой-то книге, я бы вам (слушателям) просто указал на эту книгу»), хотя, конечно, oн продумывал излагаемый «материал» заранее и не раз, но было недостижимое никакими наигранными театральными приемами впечатление, что философствование происходит здесь и сейчас, что не столько знание «о» философии тебе сообщается, сколько ты приобщаешься ей самой – как энергии, процессу. Это был в чем-то сократический способ обращения с аудиторией. (Все более явное с годами сходство Олега с Сократом, которое не могло ускользнуть от его слушателей – некоторые студенты за глаза называли его «наш Сократ», – лишь усиливало это впечатление). 

Повторим, на своих лекциях и семинарах Олег открывал особое измерение мысли, в котором она не опирается ни на какой предмет, чтобы на нем «передохнуть», т.е. является суверенной, беспредпосылочной. Это создавало у способных услышать ощущение чуда, «творения из ничего», явления рождения логоса! Философ демонстрировал, как можно мыслить «на собственной тяге», то есть без опоры на эрудицию (свою или слушателей). Такого ощущения рождающейся у тебя на глазах чистой философской мысли нам больше не приходилось встречать не только в России, но и заграницей. Не удивительно, что, хотя в ВРФШ было немало замечательных лекторов, О. Ноговицын, по крайней мере среди преподавателей философии, был, пожалуй наиболее популярным, а его лекции инициировали в философию немало талантливых студентов, да и просто слушателей, зачастую посещавших в ВРФШ только его курсы.

90-ые годы ХХ века, связанные с работой в ВРФШ, были временем подлинного расцвета таланта О. Ноговицына, его самой плодотворной реализации, которой способствовало все − множество заинтересованных студентов, среда замечательных коллег, полная академическая свобода и удивительная творческая атмосфера, царившая в этом учебном заведении. К этому времени относится публикация нескольких важных статей в «Трудах ВРФШ» и  издание О. Ноговицыным на основе сделанного кем-то из студентов конспекта его лекций небольшой по объему (всего 73 страницы), но чрезвычайно емкой по содержанию книги «12 лекций о досократиках» (СПб., ВРФШ, 1994), представляющих собой по форме не нарратив, но собрание отдельных, образующих как бы пунктир, высказываний, напоминающих фрагменты древне-греческих философов – не менее насыщенных, глубоких, а местами и загадочных, чем те. В это же время  у Ноговицына появились первые ученики, сохранившие верность учителю и его понимаю философии до самых последних лет его жизни, несмотря на то, что в более поздние годы (когда в философском образовании на первое место вышла эрудиция, зачастую подменявшая собою философию) О. Ноговицын уже не был так популярен, как в первой половине 90-х годов прошлого века. 

Специфика ВРФШ состояла в том, что наряду с философскими курсами в ней преподавались курсы по традиционным религиям. Особенно выделялись связанные с православным богословием. В этой ситуации, когда студенты могли посещать одновременно философские и богословские курсы, философ призван был – и Ноговицыну это блестяще удавалось – одновременно вступать в диалог с богословской, а также с религиозной и религиоведческой проблематикой и, вместе с тем, сохранять суверенность беспредпосылочного и не-догматического философского мышления. Не удивительно, что в этот период Ноговицын занимается осмыслением отличия многобожия от религии Закона, а последних – от христианства; удивительно, что и здесь он не съезжает ни в область позитивных наук (религиоведение, искусствоведение, филология), ни даже в философию религии, а остается суверенным философом, автохтоном мысли, извлекающим из явлений их чистые формы бытия и рассматривающим различия между ними исключительно в рамках онтологии[5]. 

Материал греческой трагедии и мифа, например, привлекается им исключительно для «иллюстрации» того, что вытекает из понятия многобожия как такового. А что, если какие-то феномены религиозной жизни древних греков в усматриваемое философом понятие не вписываются? Ну, значит, эмпирическая религия греков была не вполне «чистым» многобожием. Ведь и математическое умозрение не опровергается тем, что стороны эмпирического треугольника не вполне прямые. Как говорил в подобных случаях Гегель, «тем хуже для фактов». Не меньшую свободу О. Ноговицын проявлял и в своем обращении к Св. Писанию, где блестяще, например в разговоре о Книге Иова, сумел применить свой чисто философский метод[6] без оглядки на традиционные богословские термины и смыслы.

Аналогично и осмысление Ноговицыным «поэтики русской прозы» (курс вылившийся в монографию[7]), являясь по сути онтологическим, не может быть поверено лекалом литературоведческой науки. Жизненные миры персонажей русских классиков им берутся как иллюстрация типов само-отношения субъекта. Это умозрение остается в силе, даже если окажется, что не все произведения или персонажи писателя, иллюстрирующие данный тип, соответствуют ему.

Тем не менее, не раз «обкатанный» в ВРФШ курс «поэтики русской прозы» стал для О. Ноговицына своего рода входным билетом в СПбГУ, куда он перешел из «Техноложки», и где он в последние годы был  доцентом кафедры «Центра переподготовки и повышения квалификации по филологии и лингвострановедению» (при филологическом факультете), попросту говоря, центра повышения квалификации учителей литературы, которые не без удивления, смешанного у кого-то, вероятно, с недоумением, а у кого-то с восхищением, узнавали, что о русской литературе можно говорить так, как это делал Ноговицын.

Философский факультет СПбГУ, на котором едва ли не были осведомлены о своем выпускнике, так и не догадался (или не решился?) за все это время пригласить его к себе на работу как философа. В итоге, когда в середине «нулевых» в связи со сменой рыночной ситуации в системе негосударственного образования и общим сдвигом в общественном сознании в сторону прагматики закрылась ВРФШ, мест, где молодые люди, изучающие философию, могли оказаться на лекциях и семинарах Ноговицына, практически не стало.   

Остались только неофициальные, не оплачиваемые семинары, которые О. Ноговицын вел до конца жизни. Они были рассчитаны на узкий, «внутренний» круг, то есть не содержали ориентированных на «человека с улицы» педагогических моментов. Попасть на них, впрочем, мог каждый желающий (информация о семинарах была широко доступна), но посещало их лишь небольшое число сохранивших верность учителю и его подходу к философии учеников. Именно на этих семинарах в течение десятилетий филигранно прорабатывалась основная тема «зрелого» Ноговицына: онтология чистой формы (в рамках которой разбиралось, например, диалектическое выведение ряда «бестелесных» чисел).

Снова и снова философ вместе со своими учениками прорабатывал начала своей онтологии, не останавливаясь ни на каком «конечном результате», который лег бы краеугольным камнем в основание его системы. В этом был определенный трагизм, связанный отчасти с кружковым, герметичным характером философствования Ноговицына последнего периода. Но можно посмотреть на дело иначе: там, где другой бы удовлетворился достигнутым, на чем-то остановился, О. Ноговицын с его острейшим восприятием требований «логической совести» остановиться и успокоиться просто не мог.   

И хотя незадолго до смерти философ все же издал монографию, посвященную теме, над которой работал десятилетия[8], она, как свидетельствует один из его учеников, отражает лишь один из этапов подхода к этой теме, причем не самый последний (зато, в отличие от более поздних, − завершенный)[9]. В любом случае эта монография слишком сложна, чтобы говорить о ней в формате некролога, и ждет, как и все наследие О. Ноговицына, самого пристального изучения. К счастью, семинары по онтологии формы, как впрочем, и множество других лекций и семинаров, которые вел или в которых активно участвовал О. Ноговицын, размещены в Сети[10], а многие материалы (как нам стало известно, в общей сложности речь идет о десятках тысяч часов, т.е. об огромном наследии) существуют в качестве еще не опубликованных видеозаписей, которые, надеемся, рано или поздно станут доступны и окажутся предметом изучения. 

Если у философии, выросшей из собственно российского (включая советский) опыта рефлексии, есть какое-то иное будущее, нежели плестись в хвосте модных на Западе течений (будь то пост-модернистская или аналитическая философия), наследие О. Ноговицына будет востребовано и по достоинству оценено. Но независимо от этого, уже сейчас можно сказать, что «Олег Ноговицын» – явление в русской философии уникальное, во многих отношениях замечательное, оставившее неизгладимую память в сердцах и умах тех, кто имел счастье с ним общаться и включаться через него в дело философской мысли, понимаемой им традиционно – как форма отношения к Бытию[11]. Это явление истинного философа, образом и образцом которого Олег, мы верим, останется для всех мыслящих на русском участников «заговора сущих против пустоты и небытия».      

[1] http://philosophystorm.ru/video/3875

[2] За номинальным марксизмом профессуры «факультета» стояло (как сообщают посвященные) плохо скрываемое деление на государственников-гегельянцев и либералов-кантианцев: Линьков принадлежал к первым, и, оправданно или нет, среди последних Олег имел репутацию «линьковца».

[3] См. конец второго абзаца.

[4] См., напр., курс «Введение в философию» из 9 лекций https://youtu.be/lCwUqB1DmGI

[5] См.: Ноговицын О.М. Онтология художественной формы: реальность текста и призрачность реальности. СПб.: ИЦ “Гуманитарная академия,” 2016. С. 7-18.

[6] Первое, известное нам, толкование испытаний Иова встречается, что весьма характерно, в книге О. Ноговицына «12 лекций о досократиках» (с. 21–22), то есть в чисто философском контексте, к тому же посвященном самому началу философии. Смысл испытаний Иова в центре лекции «Христианство. Иов» в рамках курса по истории философии, прочитанного в 2014 г. на филологическом факультете СПбГУ (https://www.youtube.com/watch?v=2fgzJqNM8OY), а самое подробное обсуждение этой тематики в монографии Ноговицын О.М. Онтология художественной формы. СПб., 2016. С. 25-40.   

[7] Ноговицын О. М. Поэтика русской прозы. Метафизическое исследование. СПб.: ВРФШ, 1999. В несколько переработанном и дополненном варианте эта монография вышла в указанном выше издании 2016 г.  

[8] Ноговицын О. М. Онтология формы. СПб.: Изд-во РХГА, 2019.

[9] Ср. выступление Игоря Зайцева памяти О. М. Ноговицына: https://www.youtube.com/watch?v=MAOokQFv_L8 (32-33 минуты).

[10] На ютюб канале Философский Штурм (https://www.youtube.com/user/philosophystorm/playlists) несколько сотен записей лекций и семинаров.

[11] Другой формой отношения к Бытию он считал христианскую веру, оговариваясь при этом, что параллели между нею и философией проводить очень трудно  (см. «12 лекций о досократиках», СПб., 1994. С. 23).

Игорь Данилов: Памяти О. М. Ноговицына 

Игорь Зайцев об Олеге Михайловиче:

Выложил первую книгу Олега Михайловича "Ступени свободы":

http://philosophystorm.ru/books/oleg-mikhailovich-nogovitsyn-stupeni-svo...