Авторитаризм всегда лучше демократии, когда мы имеем дело с бедной страной.

Почему? – Потому что он может быть просвещенным, экономически эффективным (см. Пиночет и Ли Куан Ю), тогда как демократия, где преобладает чернь, люмпенизированный плебс, всегда порождает клептократию, воспроизводящую нищету, и ведущую к тирании, которая еще сильнее толкает нацию к гибели, от которой как раз спасением и может быть только просвещенная автократия (см. Пиночет и Ли Куан Ю). Даже в странах богатых, с устоявшейся эффективной экономикой необходимо демократию подсушивать, подмораживать, отключая люмпенов от всякого влияния на власть, на государство, дабы не деградировать (в противном случае см. античность и современный Запад).

Как-то вот так формулируется главная формула истории человечества для платонической Юлии Латыниной. В устах так ею обожаемого и незаслуженно оскорбляемого в мире Пиночета эта формула звучит эффектней: «демократию необходимо время от времени купать в крови, чтобы она оставалась демократией», поскольку она «в самой себе несёт зерно собственного разрушения». Эти зерна разрушения произрастают как раз в народе, ленивом, темном и неблагодарном, потому, судя по всему, именно в его крови и следует «купать демократию», кстати, для его же, народа, пользы.

Однако «современный мир заточен под неблагодарность и под ненависть к правым переворотам», – это вновь Юлия и это потому, что в мире царит обожествление народа: «Народ – это все, народ – это священно… Вообще, что значит слово «народ»? В Античной Греции это значило более или менее войско. На собрании это были вооруженные граждане, те, кто носят оружие. В XVIII веке это значило третье сословие, теперь народ все чаще значит люмпены».

Правда, отождествление войска с народом было характерно для архаической Греции, в классической, которая и есть для всего мира античность, формула «войско=народ» была справедлива, скажем, для Спарты, но не для Афин, где не кухарка, так повар вполне участвовали в управлении государством. Да, это афинский народ приговаривал смерти Анаксагора и Сократа, не спартанский, только в Спарте нельзя было убить Сократа, а Анаксагора изгнать, потому что они там не могли появиться, как Фидий и Эсхил, Софокл и Аристофан, насмехавшийся над Сократом, как второй отец истории Фукидид – любимец огненной Юлии, – как Платон, восхвалявший Спарту и презиравший демократию: учителем его был афинянин из народа Сократ, и Академия его состоялась в демократических Афинах, пережила демократию и жила чуть не тыщу лет, как и Аристотелевский Ликей. В государстве, где народ равен войску, вполне уместны царь Леонид и триста спартанцев – великие воины, «орлы» одним словом, но не поэты, не философы.

Именно демократия способствует тому, что люди становятся различны – это признавал Платон – первый ее изучатель: «Словно ткань, испещренная всеми цветами, так и этот строй, испещренный разнообразными нравами, может показаться всего прекраснее. Вероятно, многие подобно детям и женщинам, любующимся всем пестрым, решат, что он лучше всех». И это разнообразие людей все благодаря свободе, именно тому, что определяет как благо демократия и к чему она ненасытно стремится: «В демократическом государстве только и слышишь, как свобода прекрасна и что лишь в таком государстве стоит жить тому, кто свободен по своей природе». Однако не случайно Платон говорит, что демократия нравится тем, кто подобен детям и женщинам, потому что мудрые понимают, что именно то, «к чему она ненасытно стремится, именно это ее и разрушает».

Разрушает ее то – как полагает вслед за Платоном искушенная во многих мудростях Юлия, – что для большинства свобода состоит, по сути, в ничегонеделании, устроение жизни по своему вкусу в безделье, причем желательно в безделье обеспеченном – все это «подготовляет нужду в тирании», которой неизбежно и скоро заканчивается демократия во всякой бедной стране. Но просвещенный авторитаризм безусловно лучше тирании, значит, его следует предпочесть демократии, по крайней мере, в обществе небогатом. Так, Пак Чон Хи в Южной Корее, Ли Куан Ю в Сингапуре, Пиночет в Чили, спасли свои страны от господства коммунистического тоталитаризма – это во-первых, а во-вторых, подобно Гераклам, расчистили свое общество от миллионов, жаждущих халявы, заставив их работать и своим повсеместным трудом превратить столь же повсеместную нищету в изобилие.

Про спасение от коммунистического тоталитаризма – это скорее из области предположительной истории, из истории «что было бы, если…», но экономический скачок, по крайней мере, в Корее и Сингапуре есть несомненная достоверность, что как раз и позволяет принципиальной Юлии видеть именно в правом авторитаризме путь выхода в достойный либерализм. Да, признает она, не всегда правые автократы приводят общество к успеху, но это потому, что «некоторые Гераклы сами являются Лернейскими гидрами», только левые всегда превращаются в этих самых гидр, а правые не всегда, потому они в принципе лучше левых.

Мировоззренческой основой западной (другой и нет пока никакой) демократии является либерализм, суть которого в формальном равенстве индивидов в свободе по общему для всех закону. Юлия заявляет себя даже либертарианкой, то есть сторонницей либерализма с приставкой «супер», что для нее значит быть прямой наследницей старых добрых британских либералов 18 – 19 веков, для которых фактическое неравенство людей в свободе определяется размерами собственности, которой они обладают: «Вот, аналогичным образом, на мой (Юлии Латыниной) взгляд, дело обстоит со словом «либерал». Оно потеряло значение. В XIX веке либералом был человек, который представлял буржуазные ценности в противовес ценностям аристократическим и церковным. Либерал не сомневался в превосходстве европейской цивилизации над африканскими дикарями, отстаивал идеи рынка, прогресса, неприкосновенности частной собственности и выборов на основе ценза. Прошу особо внимание обратить на последний пункт, ибо всеобщее избирательное право было для либерала анафемой, ибо кончалось, по выражению Джона Стюарта Милля, социализмом».

Напротив, современный демократический либерализм предполагает равное право голоса, отсутствие избирательных цензов, т.е. право голоса и для тех, кто получает пособия от государства, и полное неприятие любой деспотической формы правления. «Я утверждаю (опять Юлия Латынина), что современная цивилизация... Я не буду говорить слова «западная цивилизация», потому что для меня цивилизация является западной, а всё остальное – это только культуры. Так вот современная цивилизация на наших глазах разрушается под действием деструктивного мема, носителя ментальной эпидемии социализма и демократии». Такова судьба современной цивилизации, если она не откажется от демократии в ее нынешнем облике.

Сначала несколько слов в обоснование права считать Джона Стюарта Милля своим учителем не только для решительной Юлии, но и для современных либералов. Он действительно был противником всеобщего избирательного права, более того утверждал в своем самом главном либеральном трактате «О свободе»: «Деспотизм является законным способом правления в отношении варваров при условии, что его целью является развитие, и действительное достижение этой цели оправдывает средства. Свобода как принцип неприменима при любом положении дел, предшествующем тому времени, когда человечество обрело способность развиваться с помощью свободной и равноправной дискуссии».

Однако все это временно, до обретения этой самой способности «развиваться с помощью свободной и равноправной дискуссии». Но когда эту способность люди обретут: «Я вовсе не имею намерения поощрять то поклонение героям, которое рукоплещет могущественному гению, когда тот силой захватывает себе в руки управление миром и насильно заставляет мир исполнять свои повеления. Все, чего такой человек может справедливо себе требовать, это – свободы указывать путь другим людям; но принуждать людей идти по тому или другому пути, это не только непримиримо с их свободой и развитием, но и непримиримо с достоинством гениального человека». Все потому, что прогресс человечества по сути своей есть движение к идеалу либерализма, который сформулирован им предельно четко: «Идеалом и общественного устройства, и практической морали было бы обеспечение для всех людей полной независимости и свободы действий, без каких-либо ограничений, кроме запрета на причинение вреда другим людям». Право избирать и быть избранным для любого человека есть просто кусочек этой «полной независимости и свободы действий».

Для теоретика современного либерализма Фрэнсиса Фукуямы диктатура также допустима, только если она окажется эффективным инструментом для создания стабильной демократии: «Для обществ, резко расколотых на социальные классы, национальные или религиозные группы, демократия может оказаться формулой бессилия и застоя... Модернизирующиеся диктатуры могут в принципе оказаться намного эффективнее демократий в создании социальных условий, допускающих капиталистический экономический рост, а со временем — и возникновение стабильной демократии».

Самый-самый возлюбленный политик восторженной Юлии – Ли Куан Ю (новый мудрый король Утоп) очень даже принуждал сингапурских людей и совершенно не желал вступать с ними в какие-либо дискуссии, чего вовсе не скрывал: «Мы никогда не проводили опросов общественного мнения, чтобы узнать, к чему склонялось настроение публики. Наша задача состояла в том, чтобы убедить людей поддержать такие меры, которые могли бы обеспечить выживание Сингапура в качестве жизнеспособного общества, а не в качестве коммунистического или разделённого по этническому признаку города».

Почему? Потому что люди эти в большинстве своем нищие рыбаки и контрабандисты, привыкшие жить в кучах отбросов, разделенные этническими и религиозными границами на враждебные сообщества, в общем, варвары, которых еще надо приучать к порядку. И потому Ли Куан Ю полагает себя отцом народа и ради блага этого народа не только имеет право, но и обязан брать идеи и у коммунистов, и у капиталистов, лишь бы они были эффективны: «Он устраивает в одной стороне туристический город, в другой – город экономический, затем создает город-дортуар. Три города четко отделены друг от друга границей, безупречным газоном шириной в пять километров. Он издает очень строгие законы: запрещено плевать на землю (штраф 1500 франков), курить в общественных местах (штраф 1500 франков), бросать использованную бумагу (штраф 1500 франков), поливая цветы, оставлять воду в блюдцах под горшками (это привлекает комаров, штраф 1500 франков), парковать машины в центре города. Государство благоухает мылом. Если собака лает по ночам, ей обрезают голосовые связки. Мужчины должны всегда носить брюки, даже в очень теплую погоду. Женщины должны всегда носить чулки, даже в отчаянную жару. Все машины снабжены сиренами, оглушающими вас, как только вы превышаете скорость в 80 км/ч. С 6 часов вечера запрещено ездить в своем автомобиле в одиночестве: вы должны подвозить коллег по работе или попутчиков, это уменьшает возможность возникновения пробок и загазованность (иначе штраф 1500 франков). Полиция обязала сингапурцев поместить датчики под днище машин для того, чтобы каждый знал маршруты сограждан. На большом световом табло можно проследить за передвижениями всех жителей. Входя в дом, нужно сообщить свою фамилию охраннику, постоянно дежурящему у дверей. Воровство, насилие, наркотики, коррупция наказываются смертной казнью в виде повешения. До сих пор существуют наказания кнутом. Он строит школы для одаренных детей, ради хорошего потомства от высокообразованных и успешных людей организует бесплатные круизы на «теплоходах любви». Понимая, что дать хорошее образование детям можно лишь тогда, когда их в семье не больше двух, по вечерам полиции приказывает звонить в семьи, уже имеющие двоих детей, и напоминать о необходимости принять противозачаточную таблетку или использовать презерватив и т.д. и т.п.».

Очевидно, государство, им созданное, выглядит совсем не демократическим, не либеральным и даже не авторитарным, а тоталитарным из-за тотального контроля не только государства, но и всех за каждым. Однако есть, есть пространство для свободы – это экономика. Государство всячески поощряет личное обогащение, формирует законодательство, облегчающее и оберегающее свободу предпринимательства, создает пенсионную систему, принуждающую человека к неустанному и непрестанному труду: и сегодня сингапурцы работают, наверное, больше всех в мире – в среднем по 60 часов в неделю при обязательных 48 часах. И вот за одно поколение они «перескочили из «третьего мира» в «первый», одно из самых бедных и неустроенных государств стало «азиатской Швейцарией», государством, почти таким же богатым и еще более ухоженным и вылизанным, с системой здравоохранения, по своему уровню не уступающей швейцарской, и с образованием, превосходящим этот уровень, с практически полным отсутствием преступности, всеобщим уважением права частной собственности и пр.

Действительно Щвейцарией, но азиатской, поскольку, в отличие от европейской Швейцарии, здесь государство принятие своих решений никогда не опосредует согласием населения, да и вообще не сильно интересуется его мнением, и главное, здесь полностью отсутствует прайвеси (privacy), то есть «право на жизнь без непрошеного постороннего вмешательства», так высоко ценимое любым западным (а теперь уже и не только западным, но просто современным культурным) человеком: здесь частная жизнь открыта не только государству, но в значительной степени и всем вокруг. Эта открытость жизни каждого всем ради безопасности и блага этих всех делает современный Сингапур скорее похожим на наши «запретки», которые сами есть наследники сталинских «шарашек», а никак не на Швейцарию или американскую Кремниевую долину.

Сингапур – идеальный пример успешной «деспотии ради прогресса», «модернизирующейся диктатуры», и его достижения, в первую очередь, в создании массового законопослушного собственника и эффективной рыночной экономики должны стать, согласно Миллю и Фукуяме, надежной основой для трансформации его в либеральное и демократическое общество. Why not? Почему нет, если не только экономическое, но и политическое законодательство Сингапура выстроено в целом по европейскому либеральному канону. Осталось только, чтобы его высокообразованные и законопослушные граждане своим свободным поведением наполнили его либеральным духом, и тогда он с полным правом станет «Швейцарией в Азии».

Пока не получается. Контроль государства над публичным словом не только сохраняется, но и становится все более полным: «Сингапурское Управление по развитию СМИ, регулирующее деятельность масс-медиа, заявило о новых нормах, расширяющих действующий закон, который относится к газетам и телерадиовещанию, и требуют от владельцев сайтов с более чем 50 000 уникальных посетителей в месяц, пишущих о «любых аспектах» жизни в Сингапуре, платить лицензионный сбор в размере 50 000 сингапурских долларов (26 000 английских фунтов) и убирать контент, нарушающий стандарты ведомства».

Это относится к любому контенту на новостных сайтах, включая комментарии читателей. Управление объявило о новом режиме лицензирования в среду, 28 мая 2013 года. На следующий день он – без дополнительных консультаций – был  законодательно введен в действие вспомогательным актом к Закону о вещании. В задачи Управления входит «обеспечивать, чтобы ни одна вещательная служба не передавала ничего, идущего вразрез с интересами общества, общественным порядком или национальной гармонией, а также оскорбляющего достоинство или хороший вкус».

Понятно, что при таких правилах практически невозможно создать пространство для формирования «способности развиваться с помощью свободной и равноправной дискуссии», как о том писал Д.С. Милль, без чего возникновение либерального общества невозможно. Здесь по-прежнему имеет место «правление отеческое, при котором подданные, как несовершеннолетние, не в состоянии различить, что для них действительно полезно или вредно, такое правление есть величайший деспотизм», – это уже Кант. Из несовершеннолетнего состояния, в котором общество «находится по собственной вине», оно выходит через просвещение, суть которого, согласно Канту, состоит в следующем: «Sapere aude! — имей мужество пользоваться собственным умом!.. Для этого просвещения требуется только свобода, а притом самая безобидная, а именно свобода во всех случаях публично (!) пользоваться собственным разумом».

Власти Сингапура явно полагают, что свобода дискуссий может нарушить выстроенный совершенный социальный порядок, который и есть главная опора экономического и всякого вообще процветания. Может быть они и правы: «лучшее – враг хорошего» и потому свобода человеку «пользоваться собственным разумом», свобода дискуссий и деятельности допустима только в пространстве экономики, науки и технологий, но не в социальном и политическом пространстве, никак не «во всех случаях», и остаться «азиатской Швейцарией» лучше, чем, попытавшись стать по-европейски либеральной, перестать быть «Швейцарией». Лучше быть высокоразвитой деспотией, по-прежнему «модернизирующейся диктатурой», чем либеральной демократией, погрязшей в коррупции, преступности, извращениях и пр.

Лучше, наверное, только у нее вдруг выросли проблемы. Быстро растущая стоимость жилья принуждает молодежь подолгу жить с родителями и вступать в брак уже за тридцать. Причем сам брак становится скорее союзом двух с целью облегчения выплаты кредита за квартиру, и дети сюда плохо вписываются. Суммарный коэффициент рождаемости (коэффициент фертильности) падал все последние годы и достиг самого низкого в мире уровня: с 1,5 в 2000 году, до 1,11 в 2011, 0,78 в 2012 и 0,79 в 2013, что почти втрое ниже уровня, необходимого для простого воспроизводства населения, – и все это несмотря на принимаемые госпрограммы по увеличению рождаемости. Из-за высокой стоимости рабочей силы компании переводят производство в другие страны, оставляя здесь головные офисы, что способствует превращению Сингапура в торговый, финансовый и туристический хаб, изменяя структуру занятости: растет потребность в квалифицированных офисных работниках и неквалифицированной обслуге, тогда как для квалифицированных производственников мест все меньше. Отсюда потребность в дешевой рабочей силе и растущий поток мигрантов из стран-соседей: из 5,3 миллиона жителей более полутора миллионов неграждане. С другой стороны, расширяется стремление уехать из страны. Как утверждает журнал «Forbes»: «Поскольку большие квартиры становятся все дороже, сингапурцы, особенно те, у кого есть дети, часто задумываются об эмиграции в менее дорогие или, по крайней мере, в более просторные страны, такие как Соединенные Штаты, Австралия и Новая Зеландия. Согласно данным проведенного недавно опроса, эмигрировать хочет более половины сингапурцев. По оценкам Всемирного банка, более 300000 сингапурцев уже уехали за границу. А это почти каждый десятый гражданин страны». То есть уехали представители того самого коренного населения, которое под мудрым руководством Ли Куан Ю превратилось в вышколенных и обученных рыцарей ордена – единого государства-корпорации Сингапур. 

Наследники его, разумно полагая, что поток мигрантов позволяет сохранять рост экономики в ситуации быстрого старения населения, планируют увеличить население к 2030 году почти до 7 миллионов («Белая книга о народонаселении»). Когда ожидается естественная убыль населения, весь этот рост возможен только за счет мигрантов. Впервые планы правительства вызвали очевидное недовольство общества, выплеснувшееся сначала в социальных сетях, поскольку в СМИ можно писать только лучшим по хорошему, отсюда стремление властей поставить под контроль и сеть. Но дело не только в сетях: произошел всплеск нетерпимости в обществе, в первую очередь, коренных жителей к мигрантам и работающих к пожилым людям, которых становится все больше, и они занимают все больше места в стране, где его и так не хватает. Граждане в расцвете лет и сил не желают, чтобы рядом с ними создавались дома престарелых и вообще всякие места для пожилых, поскольку это снижает стоимость их жилья, и вообще жизнь рядом с ними приносит «несчастье». Не желают видеть, где и в каких условиях живут дешевые мигранты, и требуют резкого сокращения их числа. В феврале прошлого года они вышли на невиданный в стране по численности (более 3000 человек) митинг против миграции, который повторился затем в мае.

С другой стороны, и среди мигрантов возникают первые вспышки недовольства своим положением. В ноябре 2012 года более 170 китайских водителей автобусов прекратили работу, требуя повышения заработной платы и улучшения условий жизни – это была первая производственная забастовка в Сингапуре с 1986 года. 8 декабря прошлого года в районе, называемом «Маленькая Индия», произошли столкновения разъяренной толпы мигрантов в 400 человек с полицией, столкновения с разбитыми и сожженными полицейскими автомобилями и с избитыми и ранеными с обеих сторон. Кадры этого бунта попросту ошеломили сингапурское общество, которое не видело ничего подобного у себя более сорока лет, то есть для абсолютного большинства это значит, что они никогда и не могли видеть и потому полагали невозможным подобное в их стране.

Сингапурцы привыкли жить, повторяя вместе с персонажем Чехова: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», – а оно вдруг вот. Вдруг впереди замаячил «час Х», который указывает на то, что эпоха «отеческого правления» подходит к концу еще при жизни самого «отца», что за столом решений о судьбе общества с неизбежностью появится само общество: в каком виде и к каким результатам приведет его появление – заранее нельзя с определенностью. Свобода совсем не рахат-лукум, кому как не нам знать это, нам, которые, выпущенные на волю из социалистического детского сада, так напугались собственного неожиданно омерзительного облика, что поспешили сбежать, спрятаться от себя под крыло начальника, чтобы там, в темноте безответственности, ковырять и расчесывать самое гадкое и пакостное в наших душах, оправдываясь, что это все власть, это она нас принуждает в дураки и подлецы. А мы-то? – Что мы? Мы, как все. Мы, может быть, все еще те, которые по утверждению Чаадаева – самого трезвомыслящего безумца в российской истории – для того и появились, чтобы служить всему миру уроком, как ненадобно жить.

Ладно, сингапурское – сингапурцам, а мы вновь к наставительной Юлии. Отмена всеобщего голосования лишь первый шаг в отстранении люмпенов от всякой возможности влиять на социальный порядок. Дальше необходимо отменить всеобщее бесплатное образование и пенсионную систему: «Еще одной катастрофической стратегией является система всеобщего бесплатного среднего образования в нынешнем виде… К инфантильным взрослым, которые продуцируются системой всеобщего образования, она (пенсионная система) добавляет инфантильного старика, который зависит не от себя и не от семьи, а от государства». Отменить пенсии старикам и выгнать их помирать куда-нибудь «за Можай» – это можно, со старыми и больными справиться легко: «у них нет пулеметов». Но куда девать невежественную молодежь в современном «первом мире» с его высочайшей производительностью труда, при которой достаточно трудящегося меньшинства, чтобы обеспечить возможность существования всех. Дела для них, пока они юны и неумелы, никакого нет, остается, как в Бразилии, сбиваться в банды и воевать со всем миром, оказавшимся злой мачехой, а пулеметы они добудут.

На это есть следующий шаг – апартеид по примеру старой доброй Южной Африки, который, согласно либертарианской Юлии, был просто "системой самоуправления для черных", и в ней никто им не мешал вырастить своих негритянских Христа и Ганди, своих великих писателей и ученых, то есть «каковы бы не были недостатки системы апартеида, она была одна из возможных систем возвышения черной расы».

Прав Гумилев: "В каждом из нас достаточно сил, чтобы перенести страдания ближнего", — но лучше пусть он станет дальним, где-нибудь там, за проволкой, лучше за колючей, чтобы мы тут, по эту сторону, могли с полной убежденностью повторять себе вслед за великим Аристотелем: «Очевидно, во всяком случае, что одни люди по природе свободны, другие — рабы, и этим последним быть рабами и полезно и справедливо». Повторять и чувствовать себя истинными поборниками прогресса и подлинной человеческой свободы, той самой, которая исключительно для достойных ее. Для достойных, значит, поделиться всем на «элоев и морлоков» как-нибудь так, чтобы мы – элои и навсегда, только чтоб нас не кушали, чтоб хороший апартеид.

Только и это кривоватое подражание античности вовсе не решает главной проблемы современности: «рынок и демократия в стратегической перспективе несовместимы». На нее справедливо указывает проницательная Юлия, и тут она права. Она всегда за тех, кто на рынок работает, от кого есть рынку польза непосредственная, и против, которые висят на нем бесполезным грузом, потому клеймит нынешнее либеральное общество как принципиально несправедливое: «Люди не делятся больше на бедняков и богачей, люди делятся на тех, кто работает, и тех, кто не работает. Причем, вторые существуют за счет первых… Никак нельзя сказать, что это богатые сосут соки из бедных – наоборот, паразиты сосут соки из работников». Таким образом, противостояние «богатый – бедный» отошло на второй план, а на первом плане противостояние «работников и паразитов». Последних из-за высокой производительности труда много, и благодаря демократии они получают преимущество в обществе: они заставляют служить общество своим интересам, и рынок деградирует, деградирует экономика вообще, значит, с неизбежностью деградирует и общество.

Демократия всегда стремится быть больше рынка, с необходимостью производя все больше бесполезных для рынка людей, пока в силу числа они не становятся опасными, как для рынка, так и для общества. «Широк русский человек, надо бы сузить», – эта формула Достоевского вполне справедлива для демократии. Сам по себе и апартеид не способен излечить демократию от главного порока – от расширенного производства лишних людей. Все одно нужен правильный правый авторитаризм, который подравняет общество под рынок, чтобы, как в идеальном Сингапуре, практически все бы усердно трудились, после работы разумно отдыхали, чтобы снова усердно трудиться, а по старости жили той жизнью, какую сумели обеспечить себе своим трудом. Тогда в обществе будет прочный достаток и комфорт для всех, а значит, счастье, ибо что еще есть счастье, как не надежный достаток и комфорт для всех достойных граждан. Со свободой здесь не очень, зато счастье.

Счастье? Если вновь к настоящей античности и внимающему ей и глубоко понимающему ее Аристотелю, то: «Вся человеческая жизнь распадается на занятия и досуг, на войну и мир, а вся деятельность человека направлена частью на необходимое и полезное, частью на прекрасное. Предпочтение здесь следует оказывать, исходя из той же оценки, что и для частей души и обусловленной ими деятельности: война существует ради мира, занятия – ради досуга, необходимое и полезное – ради прекрасного». Получается, что необходимые и полезные занятия они не сами по себе важны, но ради досуга, который есть прекрасное. Более того: «Но досуг, очевидно, заключает уже в самом себе и удовольствие, и счастье, и блаженство, и все это выпадает на долю не занятых людей, а людей, пользующихся досугом».

То есть счастье по ту сторону необходимых занятий, оно в свободных занятиях, тех, какие человек сам себе определяет. Определяет в соответствии со своими желаниями. И в соответствии с этими желаниями он может стать совершенно бесполезен, даже вреден. Именно таким общественно вредным предстает «демократический человек» в классическом описании Платона: «Изо дня в день такой человек живет, угождая первому налетевшему на него желанию: то он пьянствует под звуки флейт, то вдруг пьет одну только воду и изнуряет себя, то увлекается телесными упражнениями; а бывает, что нападает на него лень, и тогда ни до чего ему нет охоты… В его жизни нет порядка, в ней не царит необходимость: приятной, вольной и блаженной называет он эту жизнь и так все время ею и пользуется».

Получается либо свобода, удовольствие и счастье индивида, либо необходимость, порядок и благо для всех. Платон выбирает второе как общественно полезное и отвергает демократию как пространство, производящее массового «демократического человека», который неизбежно и очень быстро приводит общество к гибели. Это для полиса быстро и Сингапура – они маленькие. Но когда стала большая монархия, эллинистическая и римская, оказалось и там самовольные и бесполезные Диогены чувствуют себя совсем недурно, неспешно распространяясь среди необходимых людей. И там, не в демократии, «демократический человек» становится преобладающим, торжествует, и нету Рима, конец ему – кругом одни варвары и новое начало.

Это именно то, что пугает проницательную Юлию и не только ее: тоскливый вой пса у дороги всем внимающим говорит о будущей встрече и о том, что встречам этим нет и не будет конца. Ни рынок, ни власть – эти орудия общественной необходимости, сколь бы ни были они радикальны, по отдельности не могут остановить торжества платоновского «демократического человека», стремящегося в праздные, в трутни, в паразиты, но вместе, рука об руку они должны постараться, постараться и преуспеть. Собственно в этом и суть правого авторитаризма: свобода есть для рыночной деятельности, всякая иная – под жестким контролем власти. Сингапур – идеальный образец, если все к нему станут стремиться, тогда и восторжествует на всей земле изобилие и процветание.

Платону бы понравилось, а Аристотелю – совсем нет: в мире полного торжества «необходимого и полезного» нет места свободному человеку с его досугом, здесь сверху донизу все рабы (рабы в смысле Аристотеля, Милля, Канта), и поскольку, согласно Аристотелю, «пословица говорит: «Нет досуга для рабов», – значит, тут нет вообще человеческого счастья. В случае успеха получается «Сингапур» – сытый и ухоженный мир, где люди не ведают своей свободы и счастья.

На всей земле подобный мир – это платоновская идея, такая же ничем незамутненная и чистая и такая же неисполнимая в действительности. Идеальное общество Платона – оно не само по себе, но антитеза афинской демократии, способ остановить и навсегда распространение «демократического человека», заражающего всех вокруг своей праздностью и тем самым грозящего уничтожить не только уже существующую в этой демократии сытость и ухоженность, но и само общество. И нынешняя мечта о просвещенном правом авторитаризме – это попытка найти лекарство от главной болезни современной либеральной демократии – доминировании в обществе массовой праздности. В античности мир пошел не по платоновскому пути, но по пути распространения в пространстве, тем самым выиграл еще несколько сотен лет, в которые было место для свободы индивида и счастья его и которые понадобились «демократическому человеку», чтобы наконец-то переполнить общество и погубить.

В нынешнем мире правый авторитаризм уже не есть привлекательный, согласно Миллю и Фукуяме, способ модернизационного транзита отсталого общества к современному либерально-демократическому, но антитеза этому либерализму, способ ограничить его распространение, огородить его в мире, и тем самым, кстати, сохранить его как пространство для свободного индивида: Сингапур не должен стать Швейцарией еще и для того, чтобы Швейцария оставалась Швейцарией.

Есть, есть запрос на правый авторитаризм (спасибо Юлии за неустанную вербализацию), поскольку в либеральном обществе, в первую очередь благодаря высокой эффективности труда, распухающий численно homo ludens стремится подчинить себе homo faber и тем самым погубить общество. Правый авторитаризм, если он экономически успешен, является пространством массового производства homo faber, того самого, которого все больше не хватает в демократическом мире. Это, во-первых, а во-вторых, угроза авторитаризма – хорошая ужасалка для «демократического человека», которая строжит либеральное общество, не позволяет этому самому homo ludens совсем уж распускаться, заигрываться. В него, в страшный авторитаризм, всегда можно тыкать и грозить: «Смотри, не шали сильно, а то вот так, как там, с тобой будет, будешь пахать с утра до ночи». Получается, правый авторитаризм вовсе не сам по себе, а необходимая альтернатива демократическому либерализму, которая позволяет ему существовать еще неведомое «столько-то лет».

А как же левый? Где левый авторитаризм – еще совсем недавно главный конкурент либерализма? Он явно съежился, ссохся до окаменелостей Кубы и Северной Кореи, либо из-за обнаружившейся экономической неэффективности откровенно поправел в Китае, Вьетнаме, бывшем СССР… Так что нынче именно правый авторитаризм своим существованием уравновешивает либерализм.

Надолго ли? Ницше и Маркс в сторонке стоят: покуривают, поглядывают – они знают, как неторопливо временами роет крот истории. Неторопливо, но непременно дороет до чего-то такого, что дальше никак и никуда. Тогда они вновь, снова окажутся в фокусе.

«Что же из этого следует? – Следует жить…»