Анализируя и продираясь через всевозможные аргументы и комментарии, через тексты и рассуждения о том или ином законе, подзаконном акте или правоприменении, о происшествиях, случившихся в судебном зале или вне него, начинаешь ощущать, что в каждом из случаев нечто руководит тем или иным человеком, поступающим определённым образом или высказывающим определённую мысль.

Вот один говорит о том, что для достижения определённой цели, скажем, для улучшения деторождаемости или наоборот для её снижения, необходимо ввечти в законодательство такую-то формулу. Другой, надев судейскую мантию, размышляет: какой же ему найти выход из дебрей запутанного дела, но так, чтобы этот выход не просто был найден, а соответствовал бы ещё и уже создавшимся представлениям о том — как этот самый выход должен выглядеть. Вон тот законодатель, сидя в комиссии законодательного органа на полном серьёзе произносит нечто, сводящееся к тому, что законодатели не могут предусмотреть всех случаев, поэтомуде надо оставить норму такой вот не слишком определённой, а уж суды своей практикой «отрихтуют её». А вон тот господин, видите? всерьёз, рассуждая о праве как таковом, полагает, что право это то, что написано в кодексе, словно бы сменись завтра кодекс и право станет другим.

Что же это? Откуда такое многообразное и разнообразное умонастроение? Откуда такая чудесное суета, в которой все чувствуют себя достойными звания «Ветеран броуновского движения»? Не слишком ли это начинает напомниать замечательные порядки в одной потрясающе описаной Радоjем Доманови?ем стране под звучным и ностальгическим названием «Страдиjа»?

Вообще-то прежде чем вдаваться в долгие путешествия и всевозможное рукосуйство для человека всегда желательно проделать то, что отличает самого плохого инженера от самой лучшей пчелы — прежде, чем построит ячеёку из воска, надобно выстроить её у себя в голове. А для построения в голове надо представить себе эту идеальную ячейку, ячейку как таковую, ячейку как понятие, схватить своим рассудком концепцию ячейки. Иначе рано или поздно, но после снова газового фонаря вфяснится, что старый средневековый монах-схоласт был-таки прав и всё дело именно в концепции света, но только если над этим задуматься позже, то то, что можно делать при пусть тусклом, но свете газового рожка, придётся делать впотьмах. Что несколько, согласитесь, неудобно.

Откуда же берётся право?

На протяжении огромного количества лет, едва ли с незапамятных времён, люди задумывались над этим вопросом. Что характерно и, в общем-то верно — не все задумывались. Сначала всё выглядело довольно просто: кто сильнее, тот и право имеет. И тут рассуждать было особенно не над чем, скорее, следовало наращивать силу. Затем, по мере того, как деятельность людей и их представления о мире начали приобретать всё более сложный и структурированный характер, а мир начал упорядочиваться и из хаоса явились человеку божества, право стало приписываться именно им, подобно тому как именно в них находили свои источники представления о стихиях и порядке. Далее всех по этому пути, судя по всему, продвинулись древние греки с их космическим представлением об окружающей их действительности. В сущности Зевс (????), его вторая жена — титанида Фемида (?????), рождённые этой парой Дике (????), Эвномия (???????) и Ирена (??????) и дочь Никты (???) Немезида (???????) — разделили между собою функции. Монотеизм соединил в едином личном Боге источники, что было, конечно, более чем разумно, поскольку если есть родственные функции, то они непременно в родстве и сходстве своём просто обязаны иметь общий источник, но тогда именно этот общий источник и есть абсолютно объективный разум, то есть Бог.

Но грянула эпоха релятивизма, в которой чуть ли не самым доблестным стало называть себя еретиком (ну как тут не вспомнить всё те же замечательные сцены Страдии?). И представления о мире начали вновь погружаться в хаос, упорядочиваемый только странными рассуждениями о том, что «для каждого Бог — то, что этот каждый себе представляет», что вместо Бога можно представить себе некую энергию, уже лица не имеющую, а мир вокруг есть не более, чем просто сложный телевизор. Тогда право начали понимать более, чем странно: это нечто, чем можно воспользоваться, чем можно поживиться… А коль скоро поживиться можно, строго говоря, не самим по себе правом, а только приложением его, то всё опять упёрлось в элементарную силу, которая то приходила к государству, то отбиралась от него. И в этом хаосе никто уже не хотел говорить о праве как таковом, а все только и желали как использовать его. Ну как тут не вспомнить вознесение Дике (Астреи) на небо от усталости от суетности опасаемых ею людей.

Самое безобразное и оглушающее во всём этом стало то, что у людей вошло в привычку именовать законами то, что, строго говоря, законами-то не является.

Язык — странная штука. Он способен и снять маску с явления и приклеить почти намертво личину к нему, заслоняя собою сущность. Так произошло и с законами. Отчего-то самым расхожим местом стала ужасающая по своим последствиям путаница между законным и правовым, ужасающая до такой степени, что всякий незаконный поступок стали навеличивать как противоправный, а в слове «деликт» усматривать именно нарушение права. И вотще философы и юристы-теоретики пытались объяснить живым и подвижным «практикам», разрешавшим «насущные» задачи общества, что смешивать закон и право это то же самое, что делать из богини проститутку. Досуг ли рассуждать? особенно же когда вокруг так много привлекательного… деньги, например. Средневековый столб с газовым рожком объективности правового был дружно повален. Средневековая схоластика стала преподноситься как занятие идиотов, а главные ссылки стали делаться на весь мир и цивилизованные страны. То есть, если выразиться не столь заумными выражениями, то ссылаться стали как на источники истинного суждения и поведения просто друг на друга.

Надо отметить, что в этой странной суете всё чаще находятся люди, которые пытаются критиковать гениев прошлого даже не читая их работ, просто на одном только том основании, что это — не современники, а потому-де они безнадёжно устарели.

И всё-таки — откуда же взялось самое право? Вообще-то самым логичным ответом на вопрос такого рода при том условии, что не удаётся найти источник, является весьма простой и лежащий на поверхности ответ: оно было всегда.

А далее надо просто вдуматься что есть на самом деле это самое право: сущность или только явление? Если явление, то оно могло существовать только и исключительно тогда, когда было именно явлено. Например на скрижалях. Но тогда остаётся ещё один не менее логичный вопрос: а на скрижали-то оно как попало? или его не было до скрижалей? А если было и было всегда, то… да — это означает, что право носит сущностный характер и в этом смысле существовало до того, как явиться на скрижалях или в каком-либо ином виде. Подобно тому как законы физики лишь являют себя людям, но отнюдь не создаются ими. И если следовать далее по этому пути, то становится ясно, что право в качестве сущности есть сущность (как и всякая, впрочем, сущность) объективная, действительная, а потому разумная и вечная. Точнее так: атрибут «вечный» приписываем этой сущности уже мы. Почему? Да всего лишь потому, что этот атрибут требует представление о времени, а последнее существует только как порождение материального мира.

Для того, чтобы доказать, что время не есть нечто самостоятельно существующее, а исключительно порождается чередой событий в материальном мире, я предлагаю применить один приём, широко используемый в теоретической физике. Там считается, что то, что нельзя обнаружить в принципе даже и в мысленном эксперименте, по-просту не существует.

Защитникам самостоятельности и независимости времени я предлагаю придумать такой мысленный эксперимент, в котором мы могли бы найти проявление времени, не наблюдая, однако ни одного материального события. Если такого эсперимента нельзя помыслить, то мы и не можем говорить о том, что время может существовать как нечто самостоятельное, не порождаемое в качестве его причины событиями материального мира.

Однако, помыслив право как некую сущность, мы будем обязаны отнести такую сущность исключительно к идеям. Если предположить обратное, то придётся приписать праву некоторые атрибуты, которые опять-таки за ним не наблюдаются: массу, протяжённость, положение в пространстве, энергию, наконец, длину волны де Бройля… И вот тут мы натолкнёмся, конечно же на извечный вопрос: „что есть идея, и в каком соотношении эта идея находится по отношению к материи?“. Иными словами: идея (и право в том числе как идеальная сущность) — субстанция или только свойство?

Я придерживаюсь совершенно на мой взгляд очевидного заключения. что идеальное есть первичное и есть субстанция. Субстанция, пособная к вечному движению в обощённом представлении о таковом, а потому — диалектически противоречивая. И основное (а для натуралистов-атеистов — единственное) движущее противоречие заключается в том, что идея содержит в себе то, что как раз ею и не является — материю. Содержит изначально (а для атеистов ещё и тотально и бесконечно).

Материалисты утверждают же что есть материя, а идея есть лишь свойство материи, но не субстанция, и притом свойство только высокоразвитой материи, а потому и не изначальное. Слабость позиции материалистов заключается именно в том, что они не могут ответить в таком случае на очень важный вопрос: а развитие материи, которое приводит к «высокоразвитости» до такой степени, что появляются новые качественные свойства такой «высокоразвитой материи» — идея, сознание, разум происходит в результате какого движения, чем, каким диалектическим противоречием такое движение вообще обусловлено, противоречием, простите — между чем и чем?

Так что, пока я не услышу ответ на поставленный выше вопрос, я остаюсь на внутренне непротиворечивой и очевидной позиции объективного идеалиста. И полагаю, применительно к праву, что право — идеальная сущность и было всегда.

продолжение следует