Несмотря на разговоры о сознании, трансценденции и сущностях, сознание самого Гуссерля остается вполне материалистическим (что и следовало ожидать, исходя из его эмпирико-сенсуалистской риторики). Так, последним аргументом общезначимости переживаний остается для автора «Идей…» включенность сознания в телесный мир. Гуссерль задается вопросом: «как может быть так, что мое сознание, которое, будучи в своей имманентной своемирскости положено в чисто имманентном опыте, всякий раз предшествует тому трансцендентному, что полагается и подтверждается в этом мире, а тем самым всякий раз предшествует тому, что осмыслено и бытийно значимо для меня как „мир", как может быть так, что это сознание входит, так сказать, в „мир", в существующий для меня мир, как может жертвовать своей имманентностью абсолютное в себе, принимая характер трансценденций?». Ответом же служит следующая апелляция к материально-телесному: «Мы сейчас же увидим, что происходить это может лишь благодаря известной причастности к трансценденции в первоначальном, первозданном смысле, а это, очевидно, трансценденция материальной природы. Лишь благодаря своей сопряженности в опыте с телом сознание становится сознанием реально человеческим и реально животным, и лишь благодаря этому оно получает место в пространстве природы и во времени природы — во времени, которое измеряется физически. Вспомним и о том, что лишь благодаря опытному постижению скрепленности сознания и плотского тела в одно естественное, эмпирически-зримое единство возможно нечто подобное взаимоуразумению между принадлежащими к одному миру животными существами и что лишь благодаря этому каждый познающий субъект обретает мир в его полноте, включающий его и все иные субъекты, и в то же время может познавать его как один и тот же, принадлежащий совместно ему и всем другим существам окрестный мир» (§53). Итак, изначальной трансценденцией для Гуссерля является трансценденция материальной природы. И она же является обоснованием общезначимости феноменологии. Посмотрим на это рассуждение в историко-философской перспективе. История философии, а точнее, история онтологии начинается с обнаружения изменчивости чувственно-материального мира (той самой изменчивости, которая находится в контрарной оппозиции к общезначимости) у Парменида. Инвариантным, а значит и общезначимым в платоновско-парменидовской традиции утверждалось умопостигаемое. В случае же Гуссерля мы получаем противоречие в определении: изменчивый мир становления объявляется критерием общезначимости. Естественно, стремление к разрушению антично-средневекового онтологизма начинается не с Гуссерля. Уже в Возрожденческой риторике Николая Кузанского и Джоржано Бруно звучат, так сказать, извращенные (с точки зрения аристотелевской диалектики материи и формы) нотки понимания материи как чего-то устойчивого и актуального. В нашу задачу не входит обоснование либо опровержение материализма, а лишь демонстрация материалистических тенденций в рассуждениях автора «Идей…», тех самых тенденций, которые не позволяют говорить о феноменологии как о науке о сущностях. Гуссерлевская феноменология, несмотря на постоянные заверения Гуссерля о противоположном, не выходит за рамки традиционного понимания феноменологии, оставаясь наукой о явлениях. Только явлениях.

Интересно, что даже Кант, объявивший опытно-природный мир только феноменальной сферой, делал из этого противоположные (хотя и вполне логичные) выводы. Априорные формы трансцендентальной субъективности, внеположенные феноменальному миру, становились критерием общезначимости. У Гуссерля же наоборот – имманентные переживания сознания приобретают общезначимость, благодаря укорененности в материальном мире (в котором по определению нет ничего сверхфеноменального).

Таким образом, в вопросе о статусе природного мира Гуссерль оказывается непоследовательным. С одной стороны, природный мир «со всеми его вещами, живыми существами, людьми» должен быть выключен из нашего поля суждений, с другой этот самый природный мир оказывается последней инстанцией при обосновании общезначимости, когда речь заходит о явной угрозе солипсизма