Ленинский путь к состоянию, когда «наши дети будут жить при коммунизме», наконец, случился. Случился в том самом народном прочтении Маркса, где «каждому по потребности» за те способности, какие у него есть. Оно, это прочтение, поднимало народ на битвы за новый мир: в нем детям будет все-все, не только мороженное. Мы почти сто лет шли-шли и таки пришли, пришли туда, где каждому квартира в Майами или Ницце и отдых на Бали просто так. «Каждому» в смысле «любому», который никто и звать никак.

«Каждому», скажут, но не всем, а только тем, на кого начальственный пальчик укажет: «На кого пальчик, тот и мальчик». Ну, или «девочка». Скажут еще, что пальчик начальника выбирает не из всех, но лишь из тех, кто пред ним пресмыкается. Другим там места нет, в этом народном коммунизме. Тогда как коммунизм, всем известно, – «светлое будущее всего человечества». Только «другие» – это кто? Когда впереди в качестве приза квартира в Майами, то других и нет никаких, кроме нескольких сумасшедших, которым место там, и все знают, где это «там».

А «тут», где живут вменяемые люди, все хотят в поле зрения начальника, то есть в государеву службу, чтоб там пропихаться, протолкаться, вползти поближе, где заметят и отметят пальчиком, и начнется отсчет вечного счастья осуществленных потребностей. То есть пресмыкаться пред начальником – это никак не тягло, не служба, но восторг и ликование в надежде, в предощущении будущего счастья и в ощущении счастья состоявшегося.

Так устроен этот мир, что в центре кружок начальников, кругом них массовка из государевых людей – из истинно пресмыкающих, а дальше за ними раскинулась народная массовка, которая если и не любит государевых, то только из зависти, потому сама хочет под начальническо око, туда, где Майами дают, но часа своего ждет, потому в целом разумна и рассудительна: «Пусть не нам, так хоть детям!» – вот лозунг нашего правильного человека.

– Однако некоторые временами про «честь», «доблесть», «достоинство», «свободу»… Это про что?

– Да ни про что уже. Это даже не архаизмы – окаменелости, им место в археологических коллекциях. Правда, и там понапишут про них всякого, мол, они когда-то для людей значили такое, что за них на смерть, – все вранье, если про нормальных людей говорить, не про сумасшедших, которым место «там». Потому что главное для человека – это счастье, а счастье на самом деле – это когда у тебя есть все то, чего хочется всем.

– Только почему в книжках пишут про слова эти, а не про счастье. Пишут и читают.

– А что про него писать-читать? В счастье быть надо, покоиться. Тихохонько, чтоб не расплескать. И все!

– А после?

– Что после? В счастье нет и не может быть никакого «после», если повезет, конечно. Случившееся счастье есть вечность.

– Ну да. Только и смерть – вечность, и она всегда после всякого «есть». Получается, счастье – переход к смерти, эдакий маленький ее предбанничек.

– Маленький и миленький. Когда еще скользнуть оттуда в смерть неприметно, для себя неприметно, то жизнь удалась: прожить в довольстве и счастии и умереть во сне – разве может человек желать большего. Если он в здравом уме.

– Тогда зачем?

– Что «зачем»?

– Вообще быть зачем?

– Чтобы прожить в довольстве и счастии и умереть во сне.

– Что-то тут «неправильного». Получается, человек по природе своей есть пресмыкающее в погоне за счастьем.

– Не по природе – по истории. Тысячелетия он рыскал туда-сюда, пока не пришел к твердому осознанию желанной и правильной жизни. Теперь просто видеть ее распространение вдоль и поперек человечества.

– Вот еще слова: «подвиг», «деяние», да и просто «дело», которые про то, за что живые помнят ушедших. Сколько «подвига», «доблести» под начальственный пальчик попасть, в девочки-мальчики? Про это ни сказок никак, ни песен – значит, побыть и исчезнуть в ничто, ибо памяти не за что зацепиться.

– То есть как это «в ничто», когда в Майами квартира и счет в банке швейцарском? Они наяву есть, их потрогать можно. Это не песни-танцы – это вещь, и такая вещь, которая наследникам старт-ап на пути к счастью. Это своего рода подвиг: вырвать себя и детей своих из социализма, который есть вечный поселок с его неизбывной пьянью, грязью и хамством. За то должна быть непременная и заслуженная память потомков.

– А если поселок этот в пространство человечьей жизни постараться. Тут дел на всех хватит, и слова, которые будто уже умершие, среди дел снова оживут, зазвучат, тогда и сказки с песнями снова станут складываться, а-то скучно без них стало, до тошноты скучно. И смерть посреди дел совсем другая – просто будто дело незаконченное и потому другим, живым переданное как весть и завет, как должное, беременное действительным.

– Дела эти – суета и суета пустая. Где тут место счастью? Не на бегу, мимолетному, а чтоб отсюда и навсегда. – Нету. Значит, и места человеку нету, нормальному человеку, который лучше сюда из Майами поглядит, как вы с делами своими, за какие и Геракл бы не взялся, и иные многие, так что таскать вам – не перетаскать!

– Когда там быть и оттуда сюда глядеть, значит, там скучно. Счастье навсегда – оно просто маленькая смерть. А здесь может быть жизнь. Может быть… или не быть.