Да, да, скушно! Скушно жить. Жить скушно, а помирать страшно. Это все знают, но так живем. Говорят, можно джип купить или, скажем, байк и катить на нем – вольным на воле! Только куда прикатишь? Куда прикатишь, и там скука и страх, меж которыми тошно, потому другим сразу и непременно рассказать, как там офигительно по сравнению здесь. Когда там и впрямь «офигительно», слова другие выговариваются, сказывается «офигительность» живыми словами, не стертыми. А для потертой жизни и слова стертые. Расхожие, какие сложены для общего расхода – ничьи слова для так и не ставшей именно моей жизни.

Нам всем уже было скушно тогда еще, и мы вместо, чтоб сами себя найти, мир наш убили в надежде, как скука с ним вместе умрет. А она за углом притаилась на минутку, и опять тут хозяйкою, в самом центре нашей жизни. Мы с ней сражаемся: и дворцы развлечений понастроили, и в телеке один смех, и компы с играми-порнушками, и в путешествия нас зовут, а все одно скушно. Жить скушно и помирать страшно.

Христиане, говорят, умирать не боятся, когда они настоящие, и мусульмане. Умирать не боятся, а живут скушно, как и мы. Они для того сказку детскую про ясный другой мир выдумали, чтоб скуку здесь легче сносить, чтоб когда совсем нестерпимо тошно и скушно, туда сбежать совсем по-детски. Мы побольше выросли и знаем, что сбежать можно только в никуда, потому нам страшно. Знаем, что жизнь на один раз, но не знаем и не умеем сделать свою жизнь именно своей, а не пользоваться некоей ничьей, какая мне тоже положена, как другим. Говорят, прожить ее надо так, чтоб не стыдно. «Не стыдно» – это вроде бы не трудно: живи сам и не делай гадостей другим – вот, собственно, и все. Совсем не трудно.

Не трудно… Не трудно другим не делать гадостей, а как жить самому, чтоб не стыдно? Из запретов: не делать того, другого, третьего, пятого-десятого – не понять, что тебе, именно тебе, надо делать? Нет, учителей-приказчиков кругом немерено, тех, кто трындит: ты должен это, ты должен то… Только это самое «то» им надо – не тебе. И мы все ищем волшебный напиток, тот самый эликсир, чтоб на дне бокала открылась, выяснилась именно твоя необходимость на этой земле. Необходимость, в какой тебе ловко и удобно, какая по тебе ладно скроена-сшита, какой не обойти другим, не миновать, не заметив. В какой ты, несомненно, есть, для себя и для других есть. Есть – даже когда тебя уже не стало. Есть – не как памятник, как память, которая обычно безымянна.

Когда необходимость такая выискана, тогда не скушно, и развлечения изобретаются сами, без дворцов и порнушек, тогда «все вокруг в голубом и зеленом», тогда хочется жить очень, но и умирать не страшно, умирать, когда угомонишься, утомишься уже в необходимости своей, и спустится, снизойдет к тебе миг или вечность, чтоб погасить свечу.

Так, говорят, бывает иногда у некоторых. Только иногда и только у некоторых, потому, говорят еще, к необходимости этой идти надлежит дорогою свободы, какая трудна. К ней раньше и вовсе вела дверь железная с засовом. Теперь обычно ширмочка легонькая зеркальная дорогу закрывает, на ней наши отражения между других: в них можно всю жизнь играть – мы и играем. Когда вдруг остановимся, толкнем ее, да выйдем на дорогу, глядь, силы уже не те, да и жизнь почти вся повытекла. В игрушках этих повытекла.

Еще говорят, влюбиться когда, тогда не скушно. Совсем не скушно, а страшно уже за другого, за того человека, который полюблен. Врут, небось. Сходить что ли, попробовать? Вдруг чё?