Благодаря Хайдеггеру Ницшева концепция выплывает постепенно и выплывает не как провозглашение нового мира, но как окончательное завершение этого. Ключевой пункт – это отношение постоянного, незыблемого и становления. У Ницше это через волю к власти и вечное возвращение. Непрерывное становление есть предлежащее всему существо реальности, по сути реальность есть поток становления, который для человека пугающ как хаос. Чувственно меняющийся мир есть мир единственный. Воля к власти впечатывает в него постоянное, делает его моим как то же самое, воля к власти есть инструмент его опостоянивания, порождения его сущности, она должна всегда стремиться превосходить себя, дабы мир не уплыл в своем становлении, не упал в хаос из под контроля. Только и тут вечное возвращение выступает как дополнение воли к власти, как ее пассивный облик, как то, что успокаивает, когда воля к власти вдруг обнаружит себя здесь и теперь бессильной, тогда можно подождать, передохнуть, ибо еще раз. Здесь истина лишь как вид заблуждения, ступень уверенности воли к власти в своем всемогуществе.

Хайдеггер лелелет противоположное: истину бытия, которая открывается вслушивающему, приоткрывается, истина как алетейа, и тогда становление вовсе не хаос, и она открывалась когда-то человеку, сообщала ему как бытие есть к нему, к человеку. Утрата умения вслушиваться в бытие происходит в античной философии, где неподвижное, сущность противопоставляется становлению и последнее дискредитируется. Парменид и Гераклит – полюса. У Гераклита становление всеобще, но и непостижимо человеку, человек только песчинка в непрерывно становящемся мире, постоянство которого он постичь не может, но вынужден принять власть становления и полагать в нем логос. Парменид призвал закрыть чувственные каналы, чтобы оком разума увидеть бытие как постоянное, неподвижное, стоящее по ту сторону становления, как его вечную опору, то есть становление есть, потому что есть неподвижное и именно неподвижное и есть поистине. Тем самым чувственный мир становится кажущимся, покрывалом майа для подлинного, истинного есть. Парменид выговорил основную цель философии: высветить, показать истинное (неподвижное) так, чтобы человек его увидел. Пифагор – числа, фигуры и законы сочетания чисел и фигур, Демокрит – атомы и необходимость, Анаксагор – гомеомерии и нус. Эмпедокл постарался скрестить с ними Гераклита – получилась пошлость.

Затем первый, по сути предницшеанский, бунт софистов: мир есть становление, которое для нас хаос и только хаос, истины которого нам не постичь, потому у хаоса ее нет, а если б и была, то нам не открылась, а если б даже и открылась, то мы бы ее не узнали (Горгий), потому в мире надо просто удачно расположиться, то есть хаос упорядочивается в том смысле, что подчиняется человеку, подчиняется всегда здесь и теперь. Спрашивать: почему – бессмысленно, нужно уметь ловко в нем расположиться («оборотистое властвование») и верить в удачу, то есть: делай, что можешь (умеешь), и будь, что будет. Поиски постоянного были объявлены бессмысленностью и потому ненужностью для человека. Но Ницше прав, и человек не может быть без веры в постоянное: ему нужна истина, чтобы жить.

Сократ повернул человека к поискам истины в мире человеческих дел, в мире как технэ: постоянное в нем откроется, если мыслить о нем последовательно и правильно. Именно там, в конце пути неутомимых и правильных размышлений лежат незыблемые опоры реальности для человека и творимой самим человеком. Чтобы размышления были правильными, они демонстративны как рассуждения, как диалектика. Незыблемые опоры жизни непременно отворятся каждому стремящемуся мыслить последовательно и правильно.

Платон довел Сократову дорогу до полной обоснованности: почему постоянное должно отвориться, быть увиденным людьми? Потому что оно всегда там было и есть, как подлинная изнанка чувственного мира, где все являющееся пришпилено к своей неизменной сущности, и именно потому оно, это явление, есть именно это. Оно возвращается постоянно и будет вечно возвращаться, ибо образ его, эйдос, вечен и неизменен. Платон впервые не закрыл глаза, дабы не видеть становление, но показал путь соединения становящегося с постоянным, и тем самым реальность обрела прочность неизменного порядка, а становление стало флуктуациями, отклонениями от своих образов. Реальность может стать хаосом, если чувственный мир слишком далеко отбежит от своих идеальных образов, но всегда есть возможность исправить, вернуть его назад, на свое место, и сделают это мудрецы-философы, научившиеся взором разума видеть идеи сами по себе, и тем самым видеть размер, масштаб отклонения мира становления от идеального образца. Для воспитания таких философов необходимо правильное образование, позволяющее изменить оптику видения: сквозь чувственные вещи – к идеям самим по себе. Тогда числа и фигуры Пифагора есть ступеньки такого образования, и все завершается диалектикой чистых понятий, которые и есть выражение идей человеком. Знание, истина есть опора реальности и знающие достигают и охраняют ее в человеческом мире.