Ницшев вопрос никуда не девается от того, что с решением не случилось: что делать с руинами человечества, с этими горами отбросов, в которые превращается человек по пути прогресса? Пусть не прогресса, но просто по дороге истории.

Ницшев вопрос никуда не девается от того, что с решением не случилось: что делать с руинами человечества, с этими горами отбросов, в которые превращается человек по пути прогресса? Пусть не прогресса, но просто по дороге истории. Всегда, говорит Ницше, мы видим вначале деятельных, решительных, несокрушимых, за которыми следуют верные, а потом становится все больше людей, желающих лишь тихой размеренной жизни, тихого счастья и никакого риска, никакой самоотверженности, никаких самостоятельных решений, никакой самодеятельности. И они не только сами не хотят и не могут, но никому и не велят, ибо это может повредить окружающим людям, то есть им самим.

Он предлагает новым решительным относиться к человечеству, как оно того заслуживает, как к руинам, к отбросам, к материалу и играть с равными себе, коих он и полагает сверхчеловеками. Он полагает, что сверхчеловека можно закрепить как новый вид, который по наследству. Только греки и прочие древние были мудрее: без бессмертия нет сверхчеловека. Хотя тоже вопрос: достаточно ли бессмертия для сохранения сверхчеловека? Но без бессмертия Ницше с его сверхчеловеком поджидает Гегель с его хитрым мировым разумом, который всегда, в конце концов, приведет к гражданскому обществу с его маленькими частными желаниями и интересами, отделенными заборами между «твоим» и «моим», упорядоченное еще присмотром начальника, ограниченного конституцией.

Маркс свою попытку перехитрить гегелевский разум назвал началом новой истории, по отношению к которой все происшедшее и происходящее есть предыстория, и там будет царство самодеятельного человека. Почему он не вернется в прежнее историческое колесо? Согласно Марксу получается, что будет держать само общество: это новое общество будет так устроено, что в нем стыдно, даже позорно быть несамодеятельным – тут источник подлинной человеческой трагедии. Но как быть с опасностью этой самодеятельности для других, для человечества? Общество захочет от этого защититься контролем, контролем даже не над деятельностью людей, а над их воспитанием, дабы оно сделало их безопасными для других, то есть обуздать риск, безумие прорыва в неведомое, и тогда все опять: «на колу мочало, начинай сначала».