Предлагая Сократу поупражняться в предположениях как существования идей, так и их не существования, Парменид предполагал, видимо, что само существование не вызывает никаких сомнений и не может подвергнуться как принятию его, так и его отверганию. Иначе говоря, существование подобия сомнительно не только по «подобию», но и по «существованию».

Итак, может ли существование отвергаться? Не как отвергание существования чего-то, а как само по себе? Другими словами: могу я не использовать в своих рассуждениях понятие «существование»? Какими словами необходимо будет сказать о предыдущих вопросах с точки зрения их наличия? И этим вопросом я невольно сам же предлагаю такой способ — использовать понятие наличия. Итак, я на данном этапе рассуждений исключаю понятие «существование», используя вместо него понятие «наличие». Предположу, в соответствии с рекомендациями Парменида, что подобное наличествует. Что из этого должно последовать? Из этого следует, что «подобное» должно иметь некий лик, некую выразительную форму. Может ею быть само слово «подобное»? Если может, то в этом случае «подобное» несомненно наличествует как и всякое словарное слово естественного языка. Всеобщность такого заключения бессодержательна.

Предположу теперь, что подобное не наличествует. Что должно из этого последовать? Из этого следует, что подобное не имеет лика, не имеет выразительной формы. Следовательно, речь в этом случае идёт не о понятии «подобное» как слове естественного языка, поскольку оно очевидно наличествует. Что же не наличествует в этом случае? Нечто, о чём и утверждает подобное.

Но, если строго придерживаться упражнения, то и наличие необходимо рассмотреть при его использовании, что я выше проделал, а затем при запрете его использования. А, тогда, и само использование должно подвергнуться тому же принципу, как и сам принцип, как само предложение поупражняться.

Где граница осмысленности или отсутствия таковой в теоретических рассуждениях о том, с чем можно поэкспериментировать только в мышлении? Я эти границы не нахожу уже много лет. Но мои собственные эксперименты с абракаброй дают мне намёк на эти границы — все рассуждения хоть во времена Платона, хоть в текущее историческое время осуществляются с содержательными категориями. Нет примеров построения философской системы на изначально бессодержательных категориях таких, как, например, моя абракабра.

Признать существующим или не существующим можно только то, что как-то названо, следовательно, как-то и кем-то и когда-то было обнаружено, следовательно, в принципе не может не существовать. Утверждать, что подобное не существует — это искусственное порождение парадокса, поскольку не существование подобного не могло породить понятие «подобное». Возможно, что Платон подразумевал под не существующим отсутствие реализаций того, относительно чего предполагается его не существование.

Допустим. Тогда, существование подобного есть наличие его реализаций, как минимум, одной. Например, в геометрии есть подобные треугольники.

Пусть теперь я положу, что реализаций подобного нет. Тогда, подобное ничем не отличается отсутствием реализаций от, например, абракабры. Что же в этом случае я могу утверждать о подобном и абракабре? Например, что они тождественны в смысле отсутствия реализаций. Но у меня есть геометрический факт различных треугольников с одинаковыми углами при вершинах. Для этого факта в текущих предположениях я должен придумать новый термин, отличный как от «подобного», так и от «абракабры». Либо признать, что предположение об отсутствии реализаций «подобного» ложно.

Допустим, что не существование абракабры заключено в том, что ни в природе, ни в мышлении нет ничего такого, что я могу называть абракаброй. Иначе говоря, существование в моём мышлении слова «абракабра» - это не существование того в природе и в моём мышлении, что я могу назвать этим словом. Но само слово существует в моём мышлении, следовательно, является реализацией некоторого термина, понятия или просто другого слова. Есть такое слово в моём мышлении? Есть, и это слово — бессмысленность, т.е. абракабра, как одна из реализаций бессмысленности, не имеет смысла в смысле (!) отсутствия её реализаций. Следовательно, бессмысленность существует, а одна из бессмысленностей — абракабра — нет. Абсурд? Или ещё один пример бессмысленности?

Чистое бытие Гегеля не имеет реализаций, следовательно, не существует, как и чистое ничто: одно несуществующее противопоставлено другому несуществующему как тождественное и абсолютно различное — и это никого из философов не смущает. Если же принять утверждение Гегеля о том, что чистое бытие служит началом его логики, то начало в этом случае будет реализацией чистого бытия, обеспечив ему и его существование, а проблема существования перейдёт на начало. Правда, можно положить, что реализация начала есть чистое бытие, тогда они обеспечат взаимное существование друг для друга.

Итак, Парменид согласился сам показать пример логики рассуждений, которую он порекомендовал освоить Сократу. И взял он в качестве примера единое.

1. Итак, единое существует. Парменид ставит вопрос: может ли оно быть многим? Насколько правомерен этот вопрос? Ведь, задавая такой вопрос, Парменид молчаливо опускает вопрос о существовании самого «многое». Следовательно, всякие мои рассуждения, связанные с существованием того или иного нечто, основаны на молчаливом соглашении о существовании тех нечто, которые я использую в своих рассуждениях. Т.е. «многое» существует и Парменид считает правомерным задаться вопросом о применимости «многого» к единому. Возмущение Аристотеля наталкивает меня на мысль о том, что то, что древние греки подразумевали под «многое» значительно отличалось от того, что имелось в виду под «единое». Налицо различное понимание терминов «единое» и «многое». При этом настолько различное, что, например, молодой ещё Аристотель посчитал, что единое не может быть многим. Из этого Парменид делает вывод, что оно тогда не может быть и целым, поскольку последнее разумеет наличие своих многих частей, что недопустимо по предположению, что единое не может быть многим. Итак, единое и не многое, и не целое.

Парменид, опять же молчаливо, предполагает, что существующее единое должно иметь начало, конец и середину, да ещё, и опять молчаливо, полагает эти термины частями единого, что тут же отвергает на основании предыдущего. Но начало и конец есть у каждой конечной вещи, следовательно, единое не является вещью и беспредельно, следовательно, бесформенно.

Далее следует ничем не обоснованное утверждение, что единое, входя в самоё себя, должно охватывать самоё себя, тем самым отличаясь от самого себя, порождая две своих части, что, конечно, невозможно по текущим предположениям. И странный вывод: единое нигде не находится, раз ни в себе, ни в другом. Но, раз нигде не находится, то и двигаться не может ни прямолинейно, ни вокруг своего центра тем более. И многословные объяснения невозможности движения становятся излишними. Рассуждение же о месте нахождения вовсе неуместны.

По поводу тождественности: к единому неправомерно применять понятие тождественности в том смысле, в котором его рассматривает Парменид, следовательно, его вывод о невозможности единого быть самотождественным неправомерен. Тождество в понимании Парменида, с моей т.зр., вообще его исключает, если он утверждает, что в случае тождества единого со многим оно должно стать многим. Ведь этим он отвергает существование клонов чего бы то ни было.

И опять я прихожу к заключению, что рассуждения философов — это есть игра со смыслами слов. Следовательно, именно поэтому невозможно создать философский текст на основании абракабры, т.к. нет того, с чем можно было бы поиграть — у абракабры нет смысла, кроме самого этого отвергания смысла.

Очевидно и достоверно, что из приведённых рассуждений следует, что некоторый человек, тот же Парменид, например, не является реализацией понятия «единое», т.е. человек — это не единое.

Представляется очевидным, что случай не существования единого приведёт рассуждения Парменида к заключению его существования на тех же предположениях, которые им использованы и при выводе не существования единого из его существования.

В логике моего мышления единых может существовать столько, сколько нам надо в том или ином случае, как, например, геометрических точек, каждая из которых настолько едина, насколько уже не может быть единым ни одно из полагаемых мной нечто.